Йенс Йенсен - Они пришли с юга
Лаус рассказал, как его лейтенант заставил одного из солдат подобрать ртом патронную гильзу со дна грязной лужи.
— А вы бы ему дали как следует, — посоветовал Мартин.
— За это можно угодить в тюрьму, — возразил Лаус.
— Гм, я это испробовал на своей шкуре, — заметил Якоб.
— Да уж в чем другом, а в этих делах ты тертый калач, — засмеялась Карен, легко встряхнув темными волосами.
— Да ей же ей, я был не виноват, — сказал Якоб. Все разом поглядели на Якоба и расхохотались так, что стулья заскрипели. Сам Якоб тоже смущенно улыбнулся.
— Был у нас один сержант, он меня ударил, ну а я за это съездил ему по морде, вот мне и дали тридцать суток карцера на хлебе и воде. На словах это выглядит не так уж страшно, но можете поверить, мне пришлось не сладко. Тридцать суток в кромешной тьме, и только изредка открывается окошечко в двери и через него просовывают пищу. Хорошо еще, у меня была с собой швейная иголка, я бросал ее на пол, а потом ползал на коленях в темноте и искал ее, чтобы как-то убить время.
— Но ты ведь отомстил ему, отец? — спросил Мартин.
— А как же! — Якоб провел по лицу ладонью, как будто стараясь скрыть улыбку. — Я его встретил года два спустя в одном трактире. Он мне: «Вы, кажется, хотите поговорить со мной?» А я ему: «С превеликой охотой». Гм-гм…
— А потом трое каких-то военных ввалились к нам и заявили, что пришли требовать удовлетворения, — сказала Карен. — И один был так разукрашен, что глядеть было страшно.
— И ты отделал всех троих? — спросил Мартин. Он отлично знал эту историю, но готов был слушать ее хоть сто раз.
— Да нет, — сказал Якоб, — я просто схватил того, который стоял поближе, и двинул его так, что он пересчитал все ступеньки и замертво растянулся под лестницей. А двое других господ спустились вниз, подняли его, унесли, и с тех пор я о них больше не слышал.
Потом Лаус снова рассказывал о военной службе, о том, какую жестокую выучку приходится проходить солдатам, чтобы выстоять перед врагом.
— Да это же идиотизм! — заявил Вагн. — Какой толк от всей этой муштры? Ведь страну-то оккупировали, пока ваши офицеры попивали утренний кофе!
— Сам не знаю, — ответил Лаус. — Тогда им, должно быть, не велено было драться с немцами. А на ученье офицеры всегда говорят: «Вот когда придут русские…» Они только о русских и толкуют.
* * *Наступило лето.
Мартин идет вдоль лодочной пристани, солнце палит вовсю, ни ветерка, несколько белых чаек лениво кружат над гладью фьорда, на берегу сушатся рыбачьи сети, пахнет свежей смолой, у самого причала плавает раздувшийся труп собаки — никто его не убирает. Мартин любуется стройными яхтами, которые стоят вплотную друг к другу, и маленькими яликами. Заслонившись ладонью от солнца, он следит за спасательной лодкой, которая вот уже четвертый день ищет утопленника.
Несчастье случилось ночью, кто-то слышал крик о помощи, и теперь в городе только и разговоров, что об утопленнике. Происшествием заняты все газеты, поэтому военным сообщениям пришлось потесниться на вторую полосу.
Мартин вприпрыжку взбегает по каменным ступенькам набережной, где высятся громады складов, пропитанных всевозможными запахами. На железнодорожных путях стоят товарные составы. На них надпись: «Дейчес рейх». Маленькие окошки затянуты заржавленной колючей проволокой, оттуда несет хлоркой, тяжелые двери можно открыть только снаружи. «Раз протянули проволоку, стало быть, хотят, чтобы из вагона нельзя было выбраться, — размышляет Мартин. — Ни коровы, ни лошади в высокие окошки не полезут, значит, в этих вагонах перевозят людей».
Мартин идет дальше вдоль пристани, пьет воду у почты. Возле небольшого домика, увешанного снаружи рекламными объявлениями пивоваренных заводов всего мира, сидят несколько мужчин.
В дом ведет одна маленькая дверь, внутри всегда полумрак. Не раз в плохую погоду Мартин видел, как оттуда, пошатываясь, выходят человек двадцать. Уму непостижимо, как они все там помещаются. Сидящие возле дома мужчины побагровели от выпитого пива, им жарко, они расстегнули рубахи, но продолжают пить, вокруг валяются горы пробок и пустых зеленых бутылок. Пьяницы говорят очень громко, но некоторые уже еле ворочают языком. Какой-то коротышка-оборванец затянул непристойную песню, остальные шумно гогочут, кричат: «Заткнись» — и тут же требуют: «Валяй дальше!» Мартин всегда обходит пивную стороной, он не любит пьяных, он даже не глядит в их сторону, знает, что они ни с того ни с сего затевают ссоры. Отец говорит, что это самая большая пивная в городе, многие спускают здесь свой недельный заработок.
Мартин подходит к больверку, где несколько парнишек с длинными желтыми удочками пристально глядят на воду.
— Поймали чего-нибудь? — спрашивает Мартин.
— Тише ты, болван, — обрывают его.
Мартин осматривает ведра рыболовов: в одном — дождевые черви для наживки, в другом красуется тощий окунь. Мартин молча опускается рядом и затаив дыхание ждет, наблюдая за красным поплавком на поверхности воды. Но случаются происшествия, когда даже рыболов может позабыть про свои удочки. Спасательная лодка что-то поймала в свою сеть, спасатели втаскивают это что-то на борт и, повернув к берегу, швартуются у пристани. И сразу все бегом устремляются туда. Бегут пропыленные рабочие пакгауза, семенят служащие пароходства в потертых костюмах и крахмальных воротничках, шоферы грузовиков в темно-коричневых фартуках выпрыгивают из кабин, бросая прямо посреди дороги свои фыркающие машины; даже пьяницы, сидевшие перед пивнушкой, встают и, пошатываясь, направляются туда, где причалила лодка. Прибывшая скорая помощь ревет во всю мочь, с трудом — пробивая себе дорогу сквозь толпу, и все толкаются и лезут вперед, чтобы хоть одним глазком взглянуть на утопленника.
«Странное дело, — думает Мартин, — никто не жалеет погибшего». Женщины гадают, свалился ли покойник в воду с пьяных глаз или сам себя порешил, не вытерпев нынешнего житья. Ахают, как страшно раздулся труп. И тут же толкуют о ценах на рыбу и о том, как управиться с обедом, пока пьянчуга-муж не вернулся с работы. Какой-то гнусавый тип объясняет, что полиция повезет труп в институт вакцины проверить, не убийство ли это.
— Не вакцины, а судебной медицины, — поправляет другой, и все смеются.
Мартин потом долго думает об утопленнике, о том, как странно, что вот жил человек и умер и всем на это наплевать.
* * *Вернувшись домой, Мартин застал на кухне дядю Вигго. Дядя стоял, склонившись над раковиной: его рвало. Мартин подбежал к нему, дернул за рукав и участливо спросил:
— Ты заболел, дядя Вигго?
Вигго осоловело взглянул на племянника, от него несло винным перегаром. Мартин сразу все понял. Дядя Вигго опять напился и пришел к сестре — в такие дни он боялся возвращаться прямо домой, жена встречала его далеко не ласково.
Мартин вошел в комнату. Там сидели Карен и Вагн, оба молчали.
— А дядя напился! — сообщил Мартин, осклабившись во весь рот.
— Он больной, — сердито крикнула Карен и для пущей убедительности отвесила сыну такую затрещину, что он в полной растерянности уставился на мать, а потом опустился на стул. До сих пор Мартина били только в школе. Якоб пальцем до него не дотрагивался.
Карен со вздохом вышла на кухню к брату.
— Ну, скоро ты? — сказала она. Голос у нее был сердитый, ей вовсе не хотелось, чтобы соседи заметили, в каком виде приходит к ней в гости брат.
— Ты ведь обещал, что перестанешь пить, — сказала она. — А сам опять за свое. Стыда у тебя нет. Сколько раз я тебе говорила: мужчине, который пьет, грош Цена.
— Да не злись, Карен, что с того, если я разок сорвался. Я боюсь идти домой, к Анне, мне надо малость протрезвиться. Погоди немного, жаль тебе, что ли, если я посижу еще минутку.
— А сюда прийти ты не побоялся?
— Так ведь ты мне роднее, — ныл Вигго. — Ты мне сестра. И потом, ты побранишься и дело с концом. А Анна молчит, по целым дням слова не скажет…
— Вот и плохо, — сказала Карен. — Анна должна тебе быть ближе всех, но она всегда думает только о себе. Помню, когда Якоб пил, я не ждала, пока он приплетется домой, а сама шла его искать. Я не считала зазорным тащиться из трактира в трактир. Лауса я вела за руку, а Вагна везла в коляске. Так и ходила с двумя детьми, пока, бывало, не отыщу Якоба. Вот и отучила его. И уж будь спокоен, я не допущу, чтобы хоть один из моих сыновей пошел по этой дорожке. Скольких людей погубила эта проклятая водка, сколько семей разрушила.
— Ну, обещаю тебе, Карен, это в последний раз, — сказал Вигго.
— Ты уже много раз обещал.
Вигго, шатаясь и держась за стенку, побрел в комнату и грузно опустился на диван. А потом вдруг стал расспрашивать Вагна, как его дела и нравится ли ему ученье в конторе. Видно, мало-помалу он протрезвлялся.
