Хэльмут Мюккэ - Крейсер "Эмден"
Команду парохода перевезли на наш "странноприемный дом". "Странноприемным домом" при "Эмдене" служил всегда какой-нибудь корабль, или почти пустой, или шедший с балластом и представляющий собой малую ценность, или же с нейтральным грузом, который нежелательно было топить, так как после войны стоимость его должна быть возмещена владельцам. Такой "дом" следовал за "Эмденом", пока наконец ни оказался переполненным людьми, снятыми с потопленных судов. После этого он отпускался в ближайший нейтральный порт. Первое время таким "домом" нам служил "Pontoporros".
Через несколько дней деятельность наша значительно расширилась. Случилось это так.
Мы встретили пароход, остановили его и послали туда подрывную партию из 1 офицера и 10 нижних чинов. Они подготовили корабль для потопления и начали распоряжаться свозом пассажиров. В это время на горизонте показался рангоут второго парохода. Нам не пришлось даже и бегать за ним. Он шел прямо на нас и когда был уже совсем близко, "Эмден" дал ход и сигналом приказал ему подойти к борту уже захваченного нами парохода. На него также послали офицера и несколько нижних чинов, чтобы подготовить к потоплению и свезти пассажиров. "Эмден" сблизился с ним, и затем произошло то же самое, что и с первыми двумя. Таким образом мы захватили, стоя на месте, 5 или 6 пароходов. Из них от первого над водой скоро видны были лишь верхушки труб, второй затонул по верхнюю палубу, третий также стал медленно погружаться. Пассажиры захваченных пароходов имели случай перезнакомиться, попав на наш "странноприемный дом".
Таким образом, наша охота в районе между Цейлоном и Калькуттой оказалась более чем удачной. Нам в кильватер шли теперь наш старый соплаватель "Markomannia", греческий угольщик "Pontoporros" и "странноприемный дом" "Gabinga". Это был английский пароход, но с американским грузом, за который пришлось бы платить, если бы мы его потопили.
"Gabinga" сопровождала нас несколько дней. Но в первую же ночь, кроме "Gabinga", "Pontoporros" и "Markomannia", за "Эмденом" шло еще несколько кораблей, которые мы захватили и оставили их потопление до утра, так как ночью и при засвежевшей погоде опасно было свозить с них пассажиров. Всего за эту ночь у нас набралось 6 мателотов. Из них 3 исчезло под водой на следующее утро. "Gabinga" же со всеми пассажирами была отпущена на свободу. Вместе с капитаном "Gabinga" плавали его жена и маленький ребенок. Берег был очень далеко, и на шлюпках добраться до него благополучно было более чем трудно. Капитан прекрасно понимал это и, предполагая, что его пароход будет потоплен, просил только, чтобы ему разрешили взять с собой на шлюпку револьвер для защиты своей жены и ребенка. Это характерно как пример того, какими варварами старается выставить нас английская пресса в глазах своих соотечественников. И мы нисколько не удивили бы англичан, если бы решились бросить на произвол судьбы шлюпки с женщинами и детьми в открытом океане в нескольких сотнях миль от берега.
Когда капитан "Gabinga" узнал, что мы не собираемся топить его судно, он был вне себя от радости. Мне самому пришлось провести несколько часов у него на пароходе, и он, волнуясь и не находя слов, просил меня передать благодарность нашему командиру и при прощании сунул мне письмо Мюллеру. В письме этом он еще раз благодарил нас за человеческое отношение к нему и его семье. Наш офицер и призовая команда, по словам его, вели себя на пароходе как джентльмены. Он не находил слов, чтобы оценить гуман- . ный поступок германского крейсера. Сам он никогда не забудет нашего к нему отношения, так как его враги отнеслись к нему так тепло, так дружески, проявили такое участие, которое может ожидать только моряк от моряка в тяжелых обстоятельствах. По его словам, он сделает все что может, чтобы открыть глаза английской прессе.
Мне пришлось долго разговаривать с его женой. Она мне на словах говорила то же, что и ее муж писал командиру. Во время разговора она заметила, что мои лакированные туфли пришли в ветхость и требуют капитального ремонта, и умоляла принять в подарок лакированные туфли ее мужа. Затем, узнав, что мы все страдаем от недостатка табака, она предлагала захватить с собой и сигар и папирос, сколько мы сможем унести, и говорила, что будет счастлива чем-нибудь оказать нам свою благодарность.
Но, конечно, я не взял ни сапог, ни табаку.
Когда мы спускались в шлюпку, на палубу "Gabinga" высыпали все пассажиры с потопленных пароходов. И на наше разрешение следовать по назначению последовало громкое троекратное ура в честь командира, офицеров и команды крейсера "Эмден". Ура! Ура! Ура! Все, кто стояли на палубе, кричали и приветствовали нас. А там было так много народу, что когда "Gabinga" входила в Калькутту, то, по словам английских газет, она имела вид не грузового парохода, а какой-нибудь яхты, зафрахтованной для школьной экспедиции. На верхней палубе там стояло, по крайней мере, человек 400.
И впоследствии, когда нам приходилось отпускать на свободу наши "странноприемные дома", набитые пассажирами с потопленных пароходов, мы всегда имели удовольствие слышать троекратное ура в нашу честь.
Теперь мне хочется сказать несколько слов о поведении английских команд при захвате их судов. Большинство держало себя вполне благоразумно. Придя в себя после первых минут изумления, они всегда затем рассыпались в комплиментах по поводу наших действий и, за исключением одного случая, не чинили нам никаких препятствий при уничтожении судна. Мы всегда предоставляли им достаточно времени, чтобы собрать свои пожитки.
Особенно порадовали мы однажды одного капитана, который имел несчастье согласиться вести из Англии в Австралию землечерпалку. Эта мореходная посудина имела всего 4 узла хода; намучился он с нею ужасно, и, конечно, все от души поздравляли его с удачным окончанием долгого плавания. Я, кажется, никогда не видел более довольной физиономии. Он был так счастлив попасть к нам в плен, и радость его так понятна для каждого непредубежденного человека. Ведь это действительно фокус – пуститься в такое дальнее плавание на такой посудине, которая болтается и выматывает всю душу на малейшей волне.
Моряку всегда тяжело видеть гибнущее судно. Тяжело даже и в том случае, когда он сам принимает все меры, чтобы возможно скорее потопить его. Обыкновенно мы это проделывали следующим образом.
Подрывная партия спускалась в машинное отделение и отдавала фланец отливной трубы главного холодильника; через это отверстие вода била фонтаном высотою в 2 человеческих роста и толщиною в человека. Предварительно отдраивались водонепроницаемые двери в кочегарное отделение, так что два самых больших отсека корабля сейчас же наполнялись водой. Вдобавок затоплялись еще 2 меньших отсека ночью подрывными патронами, а днем несколькими снарядами. Через некоторое время судно начинало шататься и крениться. Оно садилось все глубже и глубже и наконец погружалось по фальшборт. Волны начинали перекатываться через палубу- Казалось, будто какие-то невидимые лапы тянут гибнущее судно в пучину, толкают его и кренят, ускоряя гибель. По нему пробегают как бы судороги, дрожь. И если верно, что у каждого корабля есть душа, то это, наверное, ее последние усилия спасти свое обиталище от ужасной гибели. Затем как бы минута оцепенения, после чего носовая часть погружается вниз, корма высоко поднимается вверх, из трубы вылетает последнее облако дыма и пара. Еще несколько секунд корабль остается неподвижным в вертикальном положении, а затем, как камень, идет на дно. Давлением воздуха выбрасывает на поверхность кормовые надстройки и различные деревянные предметы. Последний воздух из отверстий, вентиляторов и люков, с шумом выбрасывает целые фонтаны воды высотой в несколько метров. Вода кипит в водовороте, но скоро и он расходится. Море спокойно, и от погибшего судна не остается ничего. Еще через полминуты, как последнее "прости", из глубины выносит на поверхность обломки такелажа, бимсы, шлюпки и другие деревянные предметы. Длинные деревянные рейки, бревна и рангоутное дерево вылетают из воды в вертикальном положении и, как стрелы из лука, выбрасываются вверх на несколько метров. Наконец последним свидетелем гибели судна остается на поверхности воды громадное масляное пятно и жалкие остатки разбитых шлюпок, какие-то щепки, несколько спасательных поясов и разная мелочь. А "Эмден" уже дает ход и идет в поисках нового рангоута на горизонте.
Команды потопленных пароходов всегда бывали особенно благодарны нам за то, что мы им давали время собрать свои пожитки. Это с благодарностью было отмечено в газетах. Мне кажется, что я не преувеличиваю, если скажу, что в конце 1914 года "Эмден" был самым популярным кораблем в водах Ост-Индии. Да в конце концов англичане и не сочувствовали этой войне. Для них война с Германией отнюдь не была национальной войной. К военным действиям они относились в достаточной степени равнодушно и готовы были аплодировать успехам и друзей и врагов только с точки зрения спортсменов. Так что индийскиегазеты не стеснялись печатать дифирамбы по адресу "Эмдена" и его командира; о деятельности нашей писали легенды; нам посвящали стихи. Наш командир заслужил кличку "gentleman-captain"[* Капитан-джентльмен. (Прим. ред.).], и все газеты писали, что "он затеял крупную игру и играет хорошо".
