Иштван Фекете - История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
Доброму дядюшке Добошу пришлось прекратить свои повествования по вечерам. Теперь мальчиков уже перестало интересовать, как ходит патакский студент в своей узкой каморке (готов об заклад биться, в Патаке этот же самый анекдот рассказывают про дебреценского семинариста) или как звонят колокола в храмах различных религий. Лютеранский колокол, например, выговаривает: «Ни туды и ни сюды»; католический: «Дева Мария, дева Мария»; а кальвинистский ворчит: «Черт побери, черт побери!»
Дядюшка Добош рассказывал подобные истории с удивительным смаком, так что и мертвец лопнул бы со смеху, услышав повествование о том, как «студенты перевелись». И только эти помешавшиеся мальчишки не смеялись анекдоту, а сидели слушали рассказчика, уныло повесив носы.
Зато как загорались их глаза, когда старый Добош принимался рассказывать о Палко Кинижи[17], который из подручного мельника стал полководцем, или как постригшийся в монахи истопник Дёрдь[18] стал королевским опекуном. И надо признать, дядюшка Добош привирал не так уж много к обеим историям.
Впрочем, Лаци был легкомысленным мальчонкой и в отсутствие старшего брата быстро забывал о своем тщеславии. Порой он увлекался забавами, играми и чувствовал себя вполне счастливым. Однако душа у Лаци была мягкой, словно воск, и стоило мальчику увидеть старшего брата опечаленным, как сердце его сжималось. А начни Пишта мечтать, фантазия Лаци пускалась наперегонки с братцевой, подобно ленивому коню, который рядом с резвым стригунком тоже прибавляет шагу.
Годы шли чередой, и над губой у мальчиков стал уже пробиваться пушок.
— Не сегодня-завтра мужчинами станете, детки, — повторяла тетушка Добош, души не чаявшая в сыновьях..
Добрая женщина начала уже призадумываться о дальнейшей судьбе юношей, особенно о Пиште. Еще год, и голова его будет до отказа набита всем, чем ее могут напичкать дебреценские профессоры. Значит, надо что-то делать с этой головой. Умный, ученый малый! Профессоры не нахвалятся им: да и почерк у него такой, что все просто диву даются, какие красивые, кругленькие получаются у него буквы. Прошлый раз, например, именно ему поручили переписывать поздравительный адрес, отправленный семинарией палатину по случаю дня рождения последнего.
После долгих размышлений тетушка порешила, что Пиште лучше всего быть в каком-нибудь селе дьячком. Во-первых, он может учить деревенских ребятишек так же, как и сам, красиво писать, а во-вторых, с его голосом он не только сможет петь псалмы под аккомпанемент органа, но даже и отпевать усопших, и в этом ему не будет равных! Ах, как хорошо было бы и ей умереть в той деревне, где станет он служить.
Что же касается Лаци, то из этого парня ученого человека не получится. Вот только закончит школу — и быть ему мясником. По крайней мере есть на кого мясную лавку оставить.
Лаци и не возражал против таких планов, зато Пишта только головой печально покачивал. Видно, и в этот час у него на уме был славный витязь Брунцвик[19], отправившийся по белу свету завоевывать себе новый герб. Прежний его герб изображал птицу грифа, а он хотел себе непременно льва. Пишта прекрасно понимал рыцаря Брунцвика.
— Что ты мотаешь головой? — уговаривал его дядюшка Добош. — Да ведь у дьячка не жизнь, а малина. Cantores amant humores — дьячки любят вино. А дьячков любят люди. Недаром и король Матяш был хорошим другом дьячка из Цинкоты!
Однако мысль о щедрой цинкотской винной кружке ничуть не утоляла тщеславия Пишты, и он даже пригрозил Добошам, что скорей утопится или с колокольни спрыгнет, чем согласится быть дьячком.
— Так кем же ты собираешься стать, сынок? — голосом, полным любви, вопрошала тетушка Добош. — Я же тебя не принуждаю ни к чему. Не скрывай, скажи мне откровенно, чего твоя душенька желает, и я помогу тебе достичь твоей цели.
Пишта вспыхнул, глаза его лихорадочно заблестели.
— Прежде всего я хочу стать дворянином, а потом скажу и об остальном.
Тетушка Добош в страхе только руками всплеснула.
— Ой, сынок, ведь это одному только королю подвластно!
— Ну так что ж, пойду к королю!
— Ах ты, глупая твоя головушка! И откуда в тебе столько гордыни? У кого ты научился такой заносчивости? К королю он пойдет! И из головы выбей эту дурь! Ты что же думаешь, что до короля одним махом допрыгнуть можно? Надеть сапоги семимильные да сказать: «А ну, сапоги-сапожки, мчите меня к королю». А я тебе так скажу: и не верю я вовсе, что король-то существует. Говорят, что он, мол, в городе Вене проживает. А во всей Венгрии нет города с таким названием.
Но как бы ни остужали Пишту подобные разговоры, сама жизнь распаляла его великое желание. Школа в те годы была адом для простолюдина. Страшно было сознавать, что бог создал всех людей одинаковыми, по своему подобию, и в равной мере наделил каждого душой, способностью слышать, видеть, чувствовать, но сами люди отделились друг от друга непреодолимыми перегородками, — один стал маленьким царьком, а другой — презренным парией.
И Пишта чувствовал это на каждом шагу. К тому же ему часто приходилось видеть в доме у Добошей убийцу своего отца — Кручаи, ненависть к которому нарастала в пареньке по мере того, как подрастал он сам. Всякий приезд Кручаи был черным днем не только для сироток, но и для Добошей. Мальчики ходили понуря головы, а тетушка запиралась в своей комнате и плакала.
В такие дни Пишта сжимал от ненависти кулаки и думал про себя: «Эх, если бы я однажды мог как равный с равным поговорить с Кручаи, уж я призвал бы его к ответу! И зачем он только ездит сюда, что ему здесь надо, за что добрых стариков огорчает?»
Впрочем, дело недолго оставалось в секрете. Добоши сильно задолжали Кручаи. С давних пор тетушка покупала у него свиней, и всякий раз в долг, который постепенно достиг такой большой суммы, что Добошам уже не под силу было выплатить его.
В один печальный день загремел барабан на дворе, и Добошам не нужно было больше ломать голову над тем, на кого оставить мясную лавку. Теперь они плакались уже о том, на кого им оставить своих семинаристов.
С молотка пошло все: и дом, и лавка, и мебель, и тридцать ланцев[20] земли за городской чертой. Остались Добоши в чем были. Но и теперь они думали не о себе, а о двух «нищих студентах», которым, как видно, не суждено было стать ни дьячком, ни мясником.
У тетушки Добош в Сегеде жила младшая сестра Марта. Муж ее, Янош Венеки, был одним из крупнейших лесоторговцев на Тисе и владельцем многих барж и плотов. Он пообещал взять к себе на работу Добоша, а тетушка, мол, проживет из милости при сестре своей. Правда, горек чужой хлеб, но коли богу так угодно, пусть свершится его воля!
Вот уж было слез-то, когда пришла пора им расставаться!
— Взяла бы я вас с собой, — причитала тетушка, судорожно сжимая в объятиях обоих мальчиков, — да ведь и сама-то я к чужим людям еду. Не знаю, какая меня там судьба ожидает!
Повозка уже стояла у ворот, и дядюшка Добош сам снес совсем полегчавшие свои пожитки и уложил их в задок телеги. Имущество без труда уместилось в одном узле, хотя здесь было теперь все, что у стариков осталось.
Вернувшись в дом, Добош по очереди обнял мальчиков, а седую бороду его оросили слезы.
— Господь бог милостив, не допустит дурного, — сказал он, расчувствовавшись. — Может, коли угодно ему будет, еще и встретимся. Будьте добрыми и честными. Я ходил к ректору, выхлопотал вам довольствие с кухни для бедняков, а жить вы будете теперь в семинарии.
— А мне он пообещал, — перебила мужа тетушка, — летом послать тебя, Пишта, легатом[21], там ты и деньжат подзаработаешь. Ну, подойдите ко мне, поцелую я вас напоследок. — Она поцеловала мальчиков еще и еще раз, погладила их по голове и вытерла косынкой слезы, которые так и лились у них из очей. — Слава тебе господи, что хоть моих-то собственных деток ты забрал у меня! — воскликнула она с болью в голосе.
А мальчики и слова вымолвить не могли от страшной боли, сжимавшей их сердца. Подавленные происходящим, они подчинялись, молча подходили то к дядюшке, то к тетушке и слушали все, что те говорили им, и печалясь и утешая. Слушали, не слыша. Весь мир вдруг рухнул для них и обратился в сплошной хаос.
Глава VI.Белый и черный пес
В дверь комнаты просунулась голова, принадлежавшая худенькому существу с изрытым оспой лицом.
— Пора, сударыня! Ведь путь-то предстоит не малый.
— Сейчас, сейчас, господин Пыжера.
Это и был знаменитый «возница бедняков» папаша Пыжера, который когда-то давно дал сам себе обет время от времени бесплатно перевозить бедных людей. Лошадки его — Грошик и Ласточка — были маленькие и очень тощие; старшие и младшие семинаристы именно на этих двух клячах отправлялись впервые на Геликон, иными словами пробовали свои силы в рифмоплетстве, сочиняя эпиграммы и оттачивая собственное остроумие по давнишней традиции именно на этих двух безответных существах.
