Евгений Жидилов - Мы отстаивали Севастополь
На полуторке со всем своим скарбом разместились четыре семьи. С собой берут лишь самое необходимое. У хутора Дергачи прощаемся. Высокий, внушительный Костюков неуклюже, по-мужски вытирает слезы. Печальны лица женщин. И только дети безмятежно радуются поездке. Можно подумать, что отправляются в пионерский лагерь.
Мы не знаем, далеко ли удастся проехать нашим семьям. Что их ожидает? Встретимся ли мы когда-нибудь снова?
Эх, пути-дороги!
Молча смотрим на удаляющуюся машину. Жены и дети машут нам платками. Полуторатонка спускается в Инкерманскую долину и вскоре скрывается из виду. С тяжелым чувством мы возвращаемся в Севастополь. [20]
Комиссар прибыл
Когда мы сформировали первые три батальона бригады, командование приказало приступить к тактическим занятиям. Сводились они к тому, что мы заняли участок обороны и делали все, что считали необходимым делать на фронте.
Начальник штаба бригады Илларионов преобразился на глазах. Раньше мы подшучивали над его флегматичностью. Теперь от его прежней медлительности не осталось и следа. Даже внешне переменился: в туго подпоясанной гимнастерке, в начищенных до блеска сапогах, стремительный, беспокойный, он поспевал всюду. Только что его звонкий голос слышался в нашем походном штабе, и через минуту этот же высокий голос, несколько искаженный мембраной, я слышу в телефонной трубке: Владимир Сергеевич возмущается, что во втором батальоне медленно идут работы, и тут же докладывает, что меры приняты, он дал соответствующие указания.
Илларионов шумит по любому поводу. Это для отвода глаз. А в действительности доволен.
— Вот это настоящее дело! — говорит он мне. — Теперь есть над чем поработать.
И верно, работы нам хватает. Наш район обороны довольно велик: Дуванкой — Мамашай — станция Мекензиевы горы. Развертываемся по-настоящему. Матросы пробивают в каменистом грунте окопы и ходы сообщения, сооружают блиндажи и огневые точки. На хуторе Мекензи № 1 оборудован добротный командный пункт бригады. Гудят зуммеры полевых телефонов, слышны голоса радистов, повторяющих позывные. Дымят походные кухни. Между боевыми позициями и нашими тыловыми складами беспрерывно курсируют автомашины, доставляя боезапас и другие грузы.
Бойцы не только строят оборонительные сооружения. Все делается, как на фронте: выставлено боевое охранение, ведется неусыпное наблюдение за местностью, разведчики обшаривают каждую балку, каждую заросль.
Больше всех радуется выходу бригады в поле, пожалуй, Ищенко. До этого начальник политотдела и все его работники целые дни проводили в казармах, увещевая краснофлотцев, которые и часу не хотели сидеть в тылу и требовали немедленной отправки на фронт. Теперь такие [21] разговоры кончились. Выйдя на боевые позиции, моряки работают и учатся с увлечением.
В это время к нам прибыл батальонный комиссар Николай Евдокимович Ехлаков, назначенный военкомом бригады. Внешность у него самая обычная. Лицо с чуть выдающимися скулами, невысок, но плотен. На голове — пилотка. Выцветшая от солнца гимнастерка, на ногах видавшие виды сапоги. Но заговорит он с вами — и сразу почувствуете: человек это волевой, умный и в то же время простой, душевный.
Удивительно быстро Ехлаков сходится с людьми. Через несколько дней мы с ним уже неразлучные друзья. Оставаясь наедине, зовем друг друга по имени — он меня Евгением, я его Николаем. И в то же время между нами нет и тени фамильярности. Мы не мешаем друг другу, не делим власть и не чередуемся у власти, а дополняем один другого. При подчиненных всегда соблюдаем положенный такт. Бывает, что с глазу на глаз и поговорим на высоких нотах, но обязательно придем к общему решению.
Ознакомившись с положением дел в политотделе, Ехлаков остался доволен. Мне он сказал:
— Думаю, командир, будет лучше так: поручу я Александру Митрофановичу всю организационно-партийную работу, а сам пойду в подразделения. Уж больно не люблю я сидеть в канцелярии.
Теперь мы видимся редко. Комиссар готов и дневать, и ночевать в ротах.
Особая привязанность у него к разведчикам, артиллеристам и минометчикам. Не оставляет он без внимания и тылы бригады. Наш хозяйственник Будяков и военврач Марманштейн находятся под постоянным «обстрелом» комиссара.
Краснофлотцы быстро узнали неспокойного военкома. Ехлаков любит появляться неожиданно. Войдет в окоп стрелкового взвода. Одет он, как и бойцы, и его первое время никто не замечает. Оглядит все, послушает разговоры да как крикнет:
— В ружье!
Встрепенутся матросы, схватят винтовки. — и к брустверу. Тогда Ехлаков подходит к ним, здоровается и начинает расспрашивать каждого о его обязанностях. Дотошно вдается во все подробности, а потом соберет всех в кружок и начинает беседу. Вспомнит что-нибудь интересное [22] из своей боевой жизни, познакомит с последними событиями на фронтах и в тылу. Не упустит случая еще и еще раз напомнить бойцам о долге, об ответственности перед Родиной. И тут же разузнает, как у матросов с питанием, обмундированием, нет ли каких жалоб.
Однажды довелось мне услышать такой разговор между краснофлотцами:
— Ну и комиссар у нас, дотошный. Интересно, он и в бою будет такой же?
— А как же! Сразу видать: боевой. Не зря орден Красного Знамени получил. Говорят, на Хасане здорово японца лупил из танка.
— Сибиряки, брат, все такие, — отзывается кто-то, наверняка сибиряк.
— А почему только сибиряки? А командир нашей роты Амиркан Агеев? Он в храбрости никому не уступит.
— Тут, брат, дело не в том — сибиряк или тверяк, русский или азербайджанец. Важно, чтобы настоящий, советский человек был. А комиссар — он именно такой.
Умеет наш комиссар затронуть душу каждого. Проведал он, например, что в стрелковом взводе, расположившемся на высоте Азис-Оба, недружно живут русские и грузины. Раздоры происходят по пустякам. Грузины считают, что командир взвода дает им задание больше и грунт выбирает хуже, а русские считают, наоборот, себя обиженными.
Комиссар захватил с собой баяниста из музыкантского взвода и отправился на Азис-Оба. На высоте он застал такую картину: работы приостановлены, человек двенадцать грузин сидят по одну сторону окопа, русские, тоже сбившись в кучку, — по другую. И те и другие как воды в рот набрали. Командир взвода стоит в «нейтральной полосе», растерянный, не знает, что делать.
Ехлаков приблизился и громко поздоровался. Матросы поднялись, ответили вяло, вразнобой.
Но военком будто ничего не замечает. Дружески улыбается, сверкая ровными белыми зубами:
— Молодцы товарищи, спасибо!..
За что спасибо? Матросы недоуменно переглядываются. Им явно не по себе. Издевается над ними комиссар? А тот по-прежнему невозмутим. Предлагает:
— Садись, товарищи, закуривай!
Все смущенно садятся. Ждут: что же дальше? [23]
Но тут приносят термосы. Дежурный подает команду:
— Бачковым получить обед!
— Оказывается, вы обедать собрались, — говорит комиссар. — А я то все ломал голову, почему люди не работают?
Пахнуло свежим борщом. В полных бачках, подернутых янтарным жиром, плавают красные помидоры, зеленый болгарский перец. На второе — жирный бараний плов.
Матросы едят и кока похваливают. Комиссар тоже обедает вместе с ними. А когда стали раздавать компот, за кустами послышались звуки баяна. Баянист, как бы пробуя, наигрывает то «Сулико», то «Барыню».
Матросы понемногу веселеют. Начинают перебрасываться шутками. А комиссар, осмотревшись, выбрал небольшую полянку среди кустов, прошел туда и скомандовал:
— Взвод, ко мне!
Когда его окружили матросы, Ехлаков, улыбаясь, объявил:
— Товарищи! К нам приехала большая бригада артистов. Миша, выходи.
Из-за кустов показывается баянист, выходит на середину круга. Все смотрят по сторонам: где же другие артисты? Но комиссар уже объявляет:
— Итак, первым номером программы...
Баянист лихо перебирает лады. Комиссар первым затягивает припев:
Играй, мой баян,
И скажи всем друзьям,
Отважным и смелым в бою,
Что, как подругу,
Мы Родину любим свою.
Песню подхватывает несколько голосов, а вскоре уже поет весь взвод.
Потом баянист заиграл другую песню — грузинскую — «Светлячки». Ее дружно поют грузины. Русские не знают слов, но мелодию тянут, как могут. Комиссар дирижирует хором так энергично, что на лбу выступает пот. Он расстегивает ворот и вытирает шею платком, не прекращая взмахивать свободной рукой. На лице его — полное удовлетворение: ясно, что никакого серьезного конфликта во взводе нет! [24]
— Следующий номер! — подает он знак музыканту.
