Богдан Сушинский - Опаленные войной
— Ну при чем тут я?! — перебила его девушка, почувствовав себя неудобно за слабоволие младшего сержанта. — Только прикладом по голове, чтоб не очень…
— Мой санинструктор, — представил ее Громов майору. — Последняя надежда гарнизона.
Тот придирчиво оглядел девушку, на какое-то мгновение просветлел, но, встретившись со взглядом Громова, понял, что флиртовать слишком опасно, и сразу же вспомнил о ране.
— Болит слегка, — прижал к голове запятнанный подсохшей кровью платок.
— Давайте, перевяжу, — предложила Мария.
— Ладно, бинты марать. Имея такого санинструктора, я бы пооберегся лезть под пули, — посоветовал он Громову.
— И все же, давайте перевяжу, товарищ…
— Майор, — подсказал тот. — Вообще-то, можно и перевязать. А ты, лейтенант, веди этого мерзавца к моему блиндажу. Желаю задать ему, сукиному сыну, несколько принципиальных вопросов. Если только согласишься побыть переводчиком. Ты-то по-немецки неплохо шпаришь.
— Пробую…
— «Пробую»! — хмыкнул майор. — Мне бы так. Когда ты заорал на немецком, я, признаться, даже вздрогнул: «Сам-то он не ихний ли?» — объяснил мостовик уже по дороге к командирскому блиндажу, оставшемуся по счастливой случайности неразрушенным.
— Но когда я скомандовал: «Огонь!» — успокоились.
— Только тогда, — простодушно признался майор.
Пленный шел спокойно, но заложить руки назад отказался. Это был рослый крепкий парень лет двадцати семи. Худощавое аристократическое лицо его чуть-чуть искажал приплюснутый боксерский, очевидно уже претерпевший пластическую операцию, нос. А густые, черные, слегка волнистые волосы и смугловатый цвет кожи указывали на то, что в нем бурлила кровь предков далеко не арийского происхождения.
У блиндажа пленный остановился и с прощальной тоской взглянул на тот берег. Он видел, что там уже хозяйничают немецкие части, и, наверное, проклинал изменившую ему удачу. А еще был миг, когда Громову показалось, что диверсант решается: «Не попробовать ли прорваться к реке?»
Возможно, он и попытался бы сделать это, но из окопов и блиндажей на него смотрели десятки вооруженных людей. И пленный понял: «Не удастся!»
— Товарищ командир, — подбежал к майору какой-то сержант. — Гранатами забросали… В плен так никто из них и не сдался. Последний, пулеметчик, по-моему, застрелился. Двое бросились в воду, но их накрыло снарядом.
— Воюй, Бонапарт, воюй, — пробасил майор уже из входа в блиндаж. — Начинаешь неплохо. А пленный у нас уже образовался. — И, считая, что похвалу сержанту он выдал, тут же предложил Громову: — Знаешь, давай поговорим с ним прямо здесь. Там у меня темновато. А я его видеть должен. Всего, насквозь.
Лейтенант приказал пленному сесть на ступеньку. Водитель тотчас же предусмотрительно прилег на бруствере у него над головой. Сам майор остановился у дверного косяка. Воспользовавшись ситуацией, Мария достала из сумки санпакет, но подойти к майору не решалась. Так, с пакетом в руке, она и стояла возле Андрея.
— Ну, перевязывай, перевязывай, — подбодрил ее бонапартист. — Челюсти-то у меня будут свободны. Спроси его, лейтенант, в колонне были и русские? Я отчетливо слышал русскую речь, — сказал майор, уже не обращая внимания на санинструктора.
Андрей перевел вопрос пленному.
— Были, конечно, — неохотно ответил немец. — Человек двадцать.
— Перебежчики, что ли? — удивился майор.
— Из эмигрантов. Их специально готовят для заброски в ваш тыл.
— Значит, это был целый батальон диверсантов? — ошарашенно уточнил майор. — То-то, я вижу, в рукопашном по-нашему дерутся.
— Можете называть их и так, «диверсантами», — невозмутимо согласился пленный. И Громова удивило, что германец не отказывается отвечать, не становится в позу. При этом, правда, не скрывает своего пренебрежения к допрашивавшим, но это уже не имело значения.
— Какова была ваша личная задача? Как вы оказались в этой банде?
— Я буду отвечать только на вопросы, касающиеся русских, — вдруг ответил немец, объясняя Громову свое предыдущее поведение, и презрительно сплюнул. — Особой тайны это не составляет.
— Ваше звание? — спросил его Громов. — Вы офицер?
— Офицер, естественно, — неожиданно ответил тот по-русски. — Если уж это так важно.
Майор и Громов удивленно переглянулись.
— Так он, Бонапарт, еще и по-русски шпрехеншпандолит! — первым отреагировал мостовик.
— И почти без акцента.
— Чего ж молчал? — переговаривались они так, словно самого диверсанта при этом не было. — А ведь это меняет ситуацию. Теперь им и в штабе заинтересуются.
Громов успел заметить, что пленный говорил почти без акцента. Можно было подумать, что говорит украинец, довольно хорошо знающий русский.
— Выходит, тоже из эмигрантов? — снова включился в разговор майор, обращаясь теперь уже прямо к пленному.
— Я — ариец, — с вызовом ответил тот и поднялся во весь свой почти двухметровый рост.
— Врешь, — помахал пальцем майор. — Ариец! Знаем мы таких «арийцев». Из этих, из белогвардейцев небось. Из недобитых.
— Впервые в жизни мне не верят, что я ариец. До сих пор верили.
— И все же, кто вы на самом деле? — спросил его Громов по-немецки. Ему казалось, что на вопросы, задающиеся на его родном, немецком, пленный будет отвечать охотнее. Кроме того, ему хотелось поупражняться в языке противника.
— Что вас удивляет, лейтенант? — ответил тот. — Что немец говорит по-русски? Я же не удивляюсь, слыша, как вы довольно свободно говорите по-немецки. Вы готовили своих людей, мы — своих.
— Меня никто специально к войне не готовил.
— Еще бы. Вас конечно же готовили к защите родины, — иронично ухмыльнулся пленный. — Но, по сути, к одной и той же цели. Кстати, пленных у вас расстреливают, лейтенант?
— Нет. Поступают согласно конвенции. Если, конечно, вы соответственно будете вести себя в плену.
— Ложь, лейтенант, — желчно улыбнулся пленный. — Мне хорошо известно, как у вас поступают с пленными.
Громов хотел перевести это майору, но тот жестом остановил его, дав понять, что уловил смысл разговора. Как оказалось, он тоже немного владел немецким.
— Когда ваши собираются форсировать реку? — спросил он немца по-русски.
— На этот вопрос я отвечать не буду.
— Не желаешь, значит?
— Не желаю.
— Слушай, ты!.. Еще раз спрашиваю, когда вы будете форсировать? — спокойно повторил вопрос майор. — И ты обязан отвечать, иначе я тебя тут же…
— Хорошо, отвечу. Форсировать будут сегодня, — молвил пленный по-немецки. — Уже к ночи ваши трупы будут плавать в этой реке. Можете в этом не сомневаться. — И выждав, пока Громов переведет ответ майору, вскинул руку в фашистском приветствии.
— Отправьте его в комендатуру, майор, — посоветовал Громов. — Пусть допросят основательнее. Нужно узнать, что там у них за спецподразделение. Думаю, речь идет об одном из батальонов полка особого назначения «Бранденбург». — Громов умышленно назвал полк, чтобы показать пленному, что они уже знают о существовании такой части. — Эти самые «бранденбуржцы» уже промышляли в нашем тылу.
— Откуда такие сведения? — удивился майор. — Да к тому же у рядового коменданта дота?
— Сам с ними сталкивался. Успел. Ну, мне пора в дот.
Будто не желая выпускать его из окопа, на противоположном берегу затявкал пулемет, и пули просвистели несколькими сантиметрами выше голов пленного и Громова. Вместе они и присели, почти уткнувшись лицами друг в друга.
— Господин лейтенант, — обратился к нему пленный после того, как по правому берегу ударили орудия и пулемет снова умолк. — Пристрелите меня, ради бога. Если уж принимать смерть — то от руки офицера. Храброго офицера.
— Этого удовольствия я вам доставить не могу.
— Боитесь понести наказание от своего командования?
— Какое тут командование и какое наказание…
— Вот именно, — приободрился Штубер, переходя на русский. — Кто этим будет заниматься?
— Ну, во-первых, я сомневаюсь, что вы действительно офицер, — решил воспользоваться ситуацией Громов.
— О Господи, неужели я мог бы выдавать себя за офицера, не будучи им?
— А почему не мог бы?
— Это не по законам войны.
Громов удивленно уставился на него.
— Какие еще «законы войны»? Можно подумать, что вы пришли сюда не убивать и выжигать эту землю, а блистать своим германским рыцарством.
— В таком случае вы забыли, что древние блистали своим рыцарством не на балах и дипломатических раутах, а… на войнах, во время которых они, увы, убивали и выжигали.
— В общем-то тоже верно.
Если майор и терпел этот их диспут, то только потому, что Мария слишком старательно забинтовывала ему голову и, похоже, бонапартисту приятно было как можно дольше задерживать ее возле себя. Вместо того чтобы вмешаться и прекратить их совершенно неуместную, на его взгляд, военно-полевую полемику по поводу истоков рыцарства, он благоденственно вдыхал запах волос этой красавицы, легкий, но все равно пьянящий аромат ее тела, настоянный на резковатом, но таком знакомом букете одеколона «Сирень».
