Клаус Гранцов - Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945
Вот так они выделываются! Ребята, которые борются против нас, против гитлерюгенда, по сути дела сражаются против самих себя, так как мы все состоим в гитлерюгенде.[28] Но как было раньше? Герберт и Эрвин ходили тогда в серых форменных рубахах и состояли в каком-то «молодежном движении», как они тогда себя называли. Может, «благородные белые пираты» тоже какая-нибудь подобная группа? Тогда они должны тайно носить значок своей организации где-нибудь под отворотом куртки или в складках шапки. Но совершенно точно мы так ничего и не узнали.
После торжественного марша мы устроили праздник прощания с лагерем. Собрались приодетые, и тот, кто хотел, выступал и что-нибудь говорил или исполнял. Мы сидели вокруг костра, а тот, кто хотел спеть или рассказать, вставал в центре, как в цирке. Кто-то изображал из себя циркового клоуна, кто-то лошадь, кто-то укротителя зверей. Всем было весело, мы просто покатывались от хохота.
И когда я теперь об этом раздумываю, то считаю — это было чудесное время, те четырнадцать дней, которые я провел в этом лагере, хотя сначала и побаивался той лагерной жизни. Хотя под конец я уже начал скучать по дому и был рад тому, что возвращаюсь домой. Постепенно мной овладела тоска по родине. И рано утром в воскресенье я уже снова увидел свой Мютценов.
14 июля 1943 г.В нашем селе есть обычай, когда каждый крестьянин летом, в период между сенокосом и началом сбора урожая уезжает на пару дней на море вместе со своей семьей и батраками. Мы называем это «прогулка к устью Штольпе»,[29] а отец иногда насмешливо именует такие вылазки «производственный отпуск» или «поездка с K.d.F.[30] на Мадейру».
И вот вчерашним утром отец как бы между прочим бросил куда-то в воздух: «Сегодня отправляемся!» Мы тут же принялись от восторга прыгать и кричать: «К устью Штольпе! К устью Штольпе!»
Мама побежала на кухню и стала готовить бутерброды, папа вывел из «старого амбара» тарантас, Эрвин принялся запрягать лошадей, Вальтрауд бросилась собирать и паковать наши вещи — и вскоре все уже были готовы пуститься в путь. Мне пришлось еще сбегать к дяде Мартину, чтобы сказать ему, что им придется сегодня присматривать за скотиной. Когда же я вернулся, все уже сидели в тарантасе. И мы отправились в путь вдоль деревенской улицы, через деревни Салеске и Дюнноу к морю.
Я уже много раз бывал на берегу моря около устья Штольпе, и все равно этот день стал для всех нас кульминацией лета. Другие люди, которые бывают здесь как курортники, могут проводить на море три или четыре недели своего отпуска, но крестьянская семья во время урожая может урвать для своего отдыха только один этот день. И все же мы в немногие часы этого дня испытали все те прекрасные и глубокие ощущения, которые испытывают здесь остальные отдыхающие.
Исключительным в своем роде является чувство, когда мы все бродили по мельчайшему белому песку и лежали на нем, несмотря на то что такой же вроде бы песок у нас каждый день под ногами в нашем дворе и повсюду в нашей деревне. И ощущение единства с морем и дюнами. Возникает какое-то странное настроение, когда находишься в этих местах. Мне всегда кажется, что со мной говорят здесь не родители и не братья с сестрами, но совершенно чужие люди. Я вообще не понимал их слов, потому мне слышались за их разговорами другие звуки, которые исходили из их сердец.
Да, именно в этот год я ясно осознал, что каждый человек живет двумя жизнями. Одну из них он открывает окружающим его людям, но другую скрывает от них и наполняет ее своими мечтами, надеждами и желаниями.
Взять, к примеру, меня. Что я сказал вчера в лагере? «Дайте мне лопату! Я хочу построить город. Мы назовем его город штольпенских парней. Разве это не стоящая идея? Возможно, мы даже получим за нее какой-нибудь приз. Нет, мы не будем использовать водоросли для украшения домов, уж больно они воняют, когда высохнут. Мы лучше соберем для этого ракушки и гальку».
Но думал я при этом совсем другое, вбегая в разбивающиеся о берег волны: «Как хорошо проводить каникулы в родном доме! С папой, мамой, братьями и сестрами! Я хочу все время быть дома, не ездить больше ни в какой лагерь гитлерюгенда, не отбывать никакую трудовую повинность и никакую солдатчину. Я бы хотел еще больше учиться, но при этом всегда оставаться дома!»
А что там кричит Вальтрауд, роясь в своей сумке:
— Я прекрасно помню, что уложила свой купальник! А теперь его здесь нету! В чем я должна теперь купаться? Ты спятил, не могу же я надеть твои треники, Клаус. Нет, я этого не сделаю и не позволю себя фотографировать!
Но конечно, думала она при этом совсем о другом, когда она все-таки нашла свой купальник и улеглась на песок. Я смог представить себе, какие мысли бродят у нее в голове: «Ну почему мне суждено быть девчонкой? Я гораздо больше хотела бы быть мальчишкой! Выходить замуж я вообще не хочу, но вот было бы здорово получить какую-нибудь профессию и тогда показать, что я могу! О, если бы я была юношей!»
Эрвин вслух произнес:
— В футбольном матче против местных ребят нам не светит выигрыш. Только взгляни на этих парней, которые здесь гоняют мяч. Конечно, по силе мы им не уступим, но они бегают куда быстрее нас! Только если мы как следует подготовимся, нам, может быть, и удастся их обставить. Вот если они придут на матч в Мютценов, тогда мы им заколотим мячей в ворота!
Но втайне он, естественно, глазеет на девушек, и это совершенно ясно, и при этом его обуревают мысли и желания, которые я лучше не буду здесь описывать…
А папа? Ну, это исключение, все его мысли у него просто всегда написаны на лице: «Да, ну и много сена удалось заготовить в этом году! Да и рожь на Лисьем холме неплохо взошла. К тому же прогноз погоды, что был сегодня утром по радио, для нас благоприятен. Если и дальше сохранится такое тепло, то тогда уже на следующей неделе мы сможем начинать косить овес…»
Мама же вся в хлопотах обо всех нас.
— Вытрись как следует! Да даже летом можно простудиться! И дай мне крем, я натру тебе спину, а то ты можешь сгореть на солнце! Вот, съешь бутерброд. После купания всегда хочется есть. И не бросай обертку от него на песок, отнеси ее к урне. Кто-нибудь еще хочет есть?
Но что при этом в действительности чувствует она, моя дорогая мама? Вряд ли это возможно вообще выразить словами. Скорее всего, она думает о своей юности, о том, как она со своими братьями и сестрами ездила на этот же пляж в старинных ландо и в платьях из атласа и громадных шляпах. Или она думает только о нас, про себя молится за нас, когда мы заплываем слишком далеко в море, забывая о том, что мы, ее дети, все умеем плавать и делаем это неплохо. Ах, моя мамочка, ты наверняка молишься за нас.
Как я хочу, когда вырасту, написать рассказ, в котором поведаю об этом дне, проведенном на берегу моря около устья Штольпе! Но в этом рассказе все они будут мирно играть, и сестра Ядвига будет по-прежнему в живых, и Герберт будет дома, как и Эльфрида. И мороженщик так же будет ходить вдоль пляжа, позванивая своим колокольчиком, и рыбаки будут предлагать пойманную ими и закопченную камбалу. Какую прекрасную картину изобразил бы я в этом рассказе, какие типичные для Померании сцены обрисовал бы в нем! Этот рассказ я назову «Один день на пляже», расцвечу его белой и голубой красками, и слово, которое последним прозвучит в нем, будет «счастье».
Бублиц,[31] 20 июля 1943 г.Ну вот я и опять в лагере, только на этот раз в военно-тренировочном лагере в Бублице. Вызван на допризывную подготовку я был совершенно внезапно.
Я вовсю наслаждался летними каникулами, как неожиданно получил по почте повестку, что я должен 18 июля прибыть на допризывную подготовку в Бублиц. Письмо пришло только 17 июля, так что я, естественно, опоздал с прибытием в лагерь. К счастью, я оказался не единственным опоздавшим.
Здесь нас всех разделили на три взвода, каждый взвод состоит из трех отделений по десять человек. Из нас, всех опоздавших, образовали одно, девятое, отделение третьего взвода, которое тут же прозвали «самыми последними»! Мы живем по пять человек в одном бараке, но из моих соседей только один здравомыслящий парень, Клаус Одефей из деревни на Рюгене.[32] Он сын крестьянина, как и я, но немного старше, белобрысый парень со светло-голубыми глазами, также ходит в полную среднюю школу и хочет стать ветеринаром.
Командир нашего взвода унтершарфюрер СС[33] непременно хочет сделать одного из нас командиром отделения, но мы с Клаусом оба этого не хотим. Он потребовал от нас продемонстрировать ему, как мы умеем отдавать команды, и остановил свой выбор на Клаусе Одефее, но после этого велел нам показать ружейные приемы, а так как я еще помнил их все наизусть после лагеря гитлерюгенда, то я выступил лучше. Так что теперь я должен принять командование отделением. Это меня злит. Во-первых, мне совершенно не улыбается командовать строевой подготовкой, а у Клауса это получается куда лучше. Но он тоже не хочет занимать этот пост. Надо мной он только смеется и говорит: «Зато теперь, когда ты наш командир, тебе не надо будет заниматься уборкой барака!»
