Илья Вергасов - Крымские тетради
На площадке выстроились двадцать пять коммунистов-добровольцев.
Тамарлы обходит строй, здоровается с каждым в отдельности — знает всех по мирной жизни. Вот его рука задерживает ладонь пожилого человека с глубокими морщинами на изможденном лице:
— Ты нездоров, Павел Алексеевич?
— Война, Николай Николаевич.
Вскоре в Ялте появилась еще одна группа бойцов, по-особому экипированная: ватные стеганки и брюки, капелюхи, вместо вещевых мешков туристские рюкзаки. Эти бойцы напоминали альпинистов, перед которыми неизведанные, ждущие штурма высоты.
Готовил эту группу мой помощник по разведке Степан Становский.
Свой день он обычно начинал с рапорта:
— Товарищ начштаба, меня вызывают в горком партии для получения особого задания.
— Что ты там делаешь?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
Через день Становский вернулся с гор.
— Куда группу увел?
— На кудыкину гору.
Меня срочно вызвали в райком партии, к первому секретарю Мустафе Селимову — молодому, энергичному, немногословному. В мирное время он уважал нас, механизаторов, и крепко нам помогал.
Селимое усаживать не стал.
— Вчера вечером бюро райкома утвердило тебя командиром Алупкинского истребительного батальона.
— Ясно.
— Комиссар батальона — да ты его знаешь, ваш, гурзуфский, Александр Поздняков — срочно комплектует особую группу. По секрету — партизанскую. Через сутки она должна быть здесь, — Селимов отодвинул в сторону занавесочку — открылась карта-километровка. Секретарский палец лег на шоссе, соединявшее Ялту с Бахчисараем. — Запомни, и хорошенько!
— Партизанить?
— Да. Мы обязаны заранее все предусмотреть, послать в горы лучших добровольцев, конечно. Для сведения: на Ишуньских позициях идут тяжелые бои.
Через день тридцать два алупкинца во главе с коммунистом Агеевым были в районе возможной дислокации партизанского отряда.
За группой потянулись машины с продовольствием, теплыми вещами. Скрытно готовили партизанские базы.
Меня и комиссара Александра Васильевича Позднякова снова вызвали в райком партии. Принимал второй секретарь — Герасимов. Путиловский рабочий, из-за проклятого туберкулеза вынужден был оставить цех и перебраться на жительство в Ялту. Он человек дельный, доступный. С полуслова понимал каждого, с кем приходилось встречаться, и терпеть не мог краснобаев.
Поздоровался, сразу же спросил:
— Батальон на полном казарменном положении?
— Так точно.
— Берег круглосуточно патрулируете?
— До самых Байдарских ворот.
— Правильно. Усаживайтесь.
В кабинете был комбат Тамарлы и его комиссар Белобродский. В сторонке стоял Степан Становский.
Герасимов откашлялся:
— Нависла опасность прорыва Ишуньской линии обороны. Надо быть готовым ко всему. Главная задача — сформирование Ялтинского партизанского отряда. База — ваши истребительные батальоны. Вы уже послали людей в горы, но нужны будут еще. — Герасимов отыскал глазами меня и Позднякова: — Вам, алупкинцам, дополнительно отобрать тридцать человек, в основном коммунистов, само собой разумеется, добровольцев. Вопросы есть?
Идем по набережной, молчим, но думаем об одном.
— Как вы, Александр Васильевич? — спрашиваю у комиссара.
— А ты?
— Из Крыма не уеду.
— А легкие?
— А у нас куда ни кинь, везде клин. Все из команды «тяжелоатлетов».
— Да, твоя правда!
За парапетом шумело море. У мола двухтрубный корабль, гремя цепями, пришвартовывался к причалу.
Поздняков ахнул:
— Снова раненые?
Заметили следы боевой схватки корабля в море: разрушенные надпалубные сооружения, пробитые осколками шлюпки, срезанный, как ножом, угол капитанского мостика.
Сутулясь от морского ветра, мы прижались к сухой стене мола и не спускали глаз с судна, которое уже было заякорено, но палуба еще пустовала, а едва слышная команда неслась издалека, будто с самого мутного неба. Вскоре по трапам застучали кованые сапоги. Матросы в касках и с автоматами сошли на берег и быстро оцепили район причала.
— Пленные, — шепнул комиссар.
Немцы, румыны, снова немцы. Они походили друг на друга, бледнолицые, какие-то стандартно серые и равнодушные, с неуверенной после морской качки походкой. Что-то по-человечески жалкое было в их облике, и я не мог представить, что именно вот такие штурмуют Одессу, рвутся к нам, в Крым.
…Через день телефонограмма на мое имя: явиться в Симферополь на беседу с первым секретарем обкома партии Владимиром Семеновичем Булатовым.
Булатов не заставил ждать, принял немедленно.
Короткие вопросы. Мои ответы, пауза, а потом:
— Еще раз подумайте, через час жду окончательного решения.
Я брожу по военному Симферополю, грязному, пыльному, жаркому, набитому войсками. Останавливаюсь у старинного здания. У ворот санитарная машина разгружают раненых. Вдруг вспомнил: в этом военном госпитале почти сто лет назад знаменитый русский хирург профессор Пирогов оперировал участников первой обороны Севастополя. Когда-то этот факт, вычитанный из книги, казался древним-древним, а вот сейчас не кажется.
Что будет с Крымом, с Севастополем, с нашей Ялтой?
Снова у Булатова.
— Пойдешь в начальники штаба Четвертого партизанского района. Пять отрядов объедините, южных, и Ялтинский у вас. Ясно?
— Так точно!
— Справишься?
— За доверие спасибо.
— Обком провел большую организационную работу. Но это начало начал. Впереди сто уравнений с тысячами неизвестных. Вот это запомни. И верю, ялтинцы не подведут! Прощай!
3На рассвете первого ноября Южный берег — от Алушты до Байдарских ворот — пришел в движение. Дорога переполнилась, как река в половодье. На крутых подъемах надрывались перегретые моторы, рядом ржали обозные кони, на тропах покрикивали ослы, навьюченные бог знает каким армейским барахлом.
Второй эшелон войск наших отступал на запад, стремясь к узкой горловине Байдарских ворот. Скорее на Севастополь, под защиту морских батарей!
Отход шел волнами.
Причалы набиты ранеными. Ждут транспорт, высоко-высоко в голубом небе гудит самолет, люди с тревогой ищут его.
Набережная Ялты насквозь пропахла бензиновым угаром, розы потемнели. Окурки, пустые бутылки.
На рассвете я выскочил на главную магистраль, подъехал к контрольному пункту.
Тихо пока. Виноградарь за спиной тащит тарпу[1] с заизюмленным мускатом. Он проходит мимо меня, как мимо телеграфного столба, не замечая.
Из-за поворота выскакивает запыленная «эмка», я ее задерживаю:
— Документы!
На меня уставилась пара глаз с белками в красных прожилках.
— Крымсовнарком!
Документы в порядке. Спрашиваю:
— Что в Симферополе?
Молчание.
Еще машины. И больше легковых. Начальство, Значит, худо.
Ялта приказывает: ловить дезертиров!
Ловим.
В штаб приводят троих. Шинели подпалены, бороды, — видать, давно в бегах. Допрашиваем. У одного находим фашистскую листовку.
На дороге новый прилив отступающих.
Только на горах все идет так, как шло веками. Там до неправдоподобия яркий багрянец, тишина и покой. Там и начнется моя партизанская жизнь. Какова же она будет? Очень жаль, что практически не знаю ни гор, ни леса.
Тянутся вдоль берега исполинские скалы, за ними лежит горное плато. Татары это волнистое плато называют «яйлой», что в переводе значит горное пастбище.
Был я как-то на этой самой яйле. Жуть взяла, хотя стоял август. Тяжелые, холодные тучи впритирку ползли над серой, пустынной местностью, ощеренной голыми камнями, колючей травой, с пятнами коричневого суглинка. Воронки, карстовые спады — и над всем этим тугой ветер, чертовский холод пронизывает насквозь.
А каково там зимой?
Да, отступаем, враг прорвался в просторы Таврии, Симферополь эвакуирован.
Получаем приказ: срочно снарядить роту на уничтожение вин.
Сердце так и сжалось. Начиная с 1936 года, после специального постановления правительства, был организован винкомбинат «Массандра». Лучшие сорта марочных вин свозились на длительное хранение в массандровские подвалы из всех совхозов и заводов побережья.
И наш, гурзуфский, урожай свезен был туда же.
Накопились миллионы декалитров вина. Богатство!
И вот наши бойцы вбегают под полутемные своды массандровских хранилищ и расстреливают тугие бока винных бочек, взрывают гранатами десятитысячелитровые дубовые буты.
Тысячи винных струй пересекаются друг с другом — красных, розовых, цвета чая, темных, как кровь.
Вино бежит в кюветы, дренажи, бежит в море… Сколько свадеб, именин, встреч оно могло украсить!
Пьяно колышется у берегов оранжевое, как сукровица, море.
С большой высоты смотрю на Ялту.
