Петр Лебеденко - Холодный туман
В то время — время неразберихи, суеты, поражений на фронте — не очень-то можно было рассчитывать на быстрое оформление какого-то денежного пособия или пенсии. После гибели Федора получать по его аттестату Полинка уже не могла и фактически осталась без средств к существованию. Хозяйка ее, Марфа Ивановна, была добрейшей души человеком, но она и сама еле-еле сводила концы с концами. И Полинка начала носить на рынок кое-какие вещи. Марфа Ивановна рассказывала Андрею:
— Пошла я однажды валенки подношенные купить — свои-то начисто прохудились. Ну вот. Гляжу — Полинка. Кофту свою вязаную продает. Я не подхожу, знаю, што Полинка стеснительна больно. Да-а… Вот приблизилась к ней одна тетка, спрашиват: «Сколь же ты хочешь, за кофту-то?» А Полинка отвечат «А сколько дадите, то и хорошо. Деньги мне во как нужны, мужа должна встретить, еды купить…» Тетка та кофту так-сяк покрутила в руках: «Три червонца дам. Кофта-то старая, моль ее уже вой как побила». Слышь, Дунисия, три червонца… По нонешним-то ценам, когда буханка хлеба пять червонцев стоит. Это ж почему она таки малы деньги предлагат, а потому, што почуяла: не в уме есть в здравом женщина, обдурить ее можно… Ну вот… Полинка, значит, отвечат: «Три так три, спасибо вам…» Тут я как налечу, кофту схватила и тетке-то: «Да как же тебе не стыдно, как же твои бессовестны глаза на людей глядеть будут после такого обмана, ты ж видишь, оно ж почти дите перед тобой неразумно, а ты — три червонца. Да подавись ты своими тремя червонцами, гадюка болотна и сгинь с глаз долой, пока я тебе патлы твои не общипала. Да знаешь ты кого обмануть хотела? Это ж есть вдова погибшего на фронте героя-летчика». Ну, тут народ собрался, гудеж, на тетку с кулаками наступат: как, мол, так можно, чтоб, значит, вдову летчика обижать! Не дадим — не дозволим!
Повела я Полинку домой, приказала, чтоб, значит, без моего ведома на рынок ни шагу. Проживем, как-нибудь, не помрем с голоду…
С тех пор Андрей в каждую получку приносил Марфе Ивановне полторы-две сотни рублей, вручал ей и говорил:
— Для Полинки это. Только вы ничего ей не, говорите.
Вылет его в штаб училища, откуда вместе с другими летчиками он должен был отбыть на фронт, назначили на следующее утро, и вечером он пошел попрощаться с Полинкой. Он понимал, что это будут тягостные для него минуты, но не пойти к ней он не мог: в противном случае — и Андрей это знал — он не простил бы себе своей слабости и долго носил бы в душе чувство вины перед Полинкой.
Встретила Андрея Марфа Ивановна. Уже по тому, как она была оживлена, Андрей понял: Полинка сейчас находится, по выражению хозяйки, «в затменьи». Марфа Ивановна считала, что после гибели Федора Бог смилостивился над Полинкой, затмив ее разум. Если бы этого не случилось, говорила женщина, Полинка или умерла бы от горя, или наложила на себя руки, «потому как така чиста любовь дается людям до гроба…»
— Весь день поет, — сказала Марфа Ивановна. — Как утром встала, так и начала петь. А то заглянет в мою комнату и скажет: «Федя с полетов явился, а у меня еще и обед не готов. Вот он и спросит меня: почему не готов? А я отвечу: потому что пела всё время. Думаете, он обидится? Ни на вот столечко не обидится, уж я-то своего Федю знаю. Наоборот, Марфа Ивановна, он даже обрадуется. Хорошо, скажет он, что ты поешь, это лучше, чем грустить-тосковать… Оно и вправду, лучше…»
Услышав голоса Андрея и Марфы Ивановны, Полинка крикнула:
— Кто там пришел, Марфа Ивановна? — И не дожидаясь ответа, сама вышла в прихожую.
— Денисио! — видно было, как искренне она обрадовалась Андрею. — Денисио, здравствуй! Ну-ка, дай я тебя поцелую. Ты почему, Денисио, давно не приходил? Вот вернется Федя, я пожалуюсь.
Она привстала на цыпочки, чмокнула Андрея с щеку, на мгновение прижалась своим лицом к его лицу.
— Пойдем ко мне, Денисио, — Полинка взяла его за руку и повела в свою комнату. — Я дам тебе почитать последние письма Феди, а я тем временем приготовлю чай. Или, может, ты голоден?
— Нет, я обедал, спасибо тебе, Полинка. А вот чаю выпью с удовольствием. Мы и Марфу Ивановну пригласим, правда?
— Конечно.
Полинка усадила его на кушетку, принесла два письма Федора.
— Вот это я получила неделю назад, — сказала она. — А вот это только вчера. Почитай, потом мы с тобой поговорим.
Письма, конечно, были старые, Андрей читал их уже несколько раз. Но стоило ему придти к Полинке, как она всегда говорила одно и то же: это последние письма от Федора, она получила их лишь вчера или позавчера, или четыре-пять дней назад.
Андрею нелегко было притворяться, но он поневоле подыгрывал Полинке, делая вид, будто каждое письмо он читает впервые. Вот и сейчас, когда Полинка вернулась с чайником и спросила, прочитал ли он эти письма, Андрей ответил:
— Прочитал. И я рад, что все у него хорошо. Воюет как надо. И друзья у него чудесные, такие не подведут.
Он говорил, а сам не отрывал взгляда от Полинки и почти физически ощущал, как душа его окутывается печалью и болью. Полинка с напряженным вниманием ловила каждое его слово, и на ее лице, в ее глазах отражались все ее чувства: радость за Федора, тревога за него и еще что-то такое, что Андрей не всегда мог уловить. Вот на короткое мгновение Полинку будто встряхнула какая-то мысль, будто о-с-в-е-т-и-л-а ее разум, и на это короткое мгновение в глазах у нее мелькнуло осознание действительности, но оно не было для нее утешением, наоборот, оно привносило в ее жизнь муку и, наверное, для Полинки было лучше, что все это длилось лишь краткий миг. Доли секунды на ее лице лежала мрачная тень, связанная с мучительным желанием и невозможностью вспомнить что-то настолько важное, без чего, казалось, жизнь не имела смысла. Да, лишь доли секунды. И тут же сразу все менялось: словно после густого мрака в комнату врывались лучи полуденного солнца и отблески их начинали играть в глазах Полинки, оживляли ее губы, все лицо, все ее существо. Она протягивала к Андрею руки, точно желая выразить этим жестом свою благодарность к нему и говорила:
— Спасибо тебе, Денисио. Ой, какое большое тебе спасибо. Ты ведь тоже верный друг Феди и за это я тебя очень люблю. Сегодня я буду опять писать ему письмо и обязательно напишу, какой ты славный человек. А вот Валерий Трошин совсем не такой. Встретит меня и даже не поздоровавшись, начинает усмехаться: «Ну, как там твой Федор? Не получил еще Героя Советского Союза?» Разве так можно, скажи, Денисио?
Полинка разлила чай, крикнула хозяйке:
— Марфа Ивановна, идите к нам!
Марфа Ивановна вошла, положила на стол свежие шанежки, сказала:
— Угощайтесь, дети, для вас испекла. Правда, давеча маленько отнесла двоюродной своей сестрице Авдотье. Неделю назад получила она похоронку на мужа, с тех пор, как не жива. Посерела вся, детишков запустила, голодные сидят, глядеть больно. А она день и ночь причитать: «Да на кого ж ты нас покинул, сиротинушек горемычных, да как же мы жить-проживать будем, иль по миру идтить таперь да за Христа ради милостыньку просить-выпрашивать…» А я — ей:: «Нишкни, неразумная.! Причитаньями делу не поможешь! Детишков растить надо? Надо. Вот об этом и думу думай. И оборони тебя господь о милостыньках помышлять — не годно вдове солдата российского в нищенках ходить…» Правильно я рассуждаю, Дунисия?
— Да не Дунисия он, а Денисио, — засмеялась Полинка.
Рассказ Марфы Ивановны о беде Авдотьи почему-то не произвел на нее сильного впечатления, хотя Андрей и опасался, как бы она не восприняла его, как и свою беду. Возможно, не все до нее дошло, а может, думала она во время рассказа совсем о другом.
— А я вот тоже завтра на фронт улетаю, — сказал Андрей. Сказал так, будто ничего особенного в этом нет, потому что все так и должно быть, и он не придает этому какого-то особенного значения. — Я уже и чемоданчик собрал, и все у меня к отлету готово.
Он увидел, как Марфа Ивановна, взяв с блюдца чашку с чаем, оторопело подержала ее в руках и тут же поставила на место, женщина даже заметно побледнела, и губы ее дрогнули, она, кажется, хотела что-то проговорить, но Андрей строго взглянул на нее, словно предупреждая: «Не надо» И перевел взгляд на Полинку.
— Что ты сказал, Денисио? — спросила она. — Улетаешь на фронт? Завтра утром?
— Завтра утром, — ответил Андрей. — Налей-ка мне еще чашку. А ты никогда не пробовала сама испечь шанежек? Вот таких, как эти…
— Не пробовала… Шанежки… Марфа Ивановна умеет, а я не умею. Ты сказал, Денисио…
Она, не договорив, умолкла и рассеянно посмотрела на Андрея, наморщив лоб. Вот и опять в глазах у нее появилось то мучительное желание что-то вспомнить или что-то осознать, которого Андрей всегда опасался. И Андрей подумал, что сейчас она ухватит ускользающую от нее мысль, свяжет его слова о вылете на фронт с гибелью Федора, и тогда наступят для нее те страшные минуты, и даже часы, когда душа ее начинает метаться от страшного горя.
