Виталий Мелентьев - Фронтовичка
Еще не очень искушенная в военном мастерстве, Валя все-таки поняла всю тяжесть начинающегося боя, всю его неправильность — не танки помогают пехоте прорвать оборону, а пехота прокладывает дорогу танкам. И потому, что она видела этих мальчиков, красивых своей мужественной подтянутостью, чистыми подворотничками, потому, что пахли они дешевым цветочным одеколоном и шли в бой, как на праздник, она решила, что эти мальчики ничего не сделают. Пусть им помогут вдесятеро больше — они ничего не сделают. Слишком уж они молоды и отсюда, издалека, казались слишком уж крохотными для того, чтобы захватить эти огромные и унылые желтоватые увалы, которые уже штурмовали гвардейские части, поддержанные и авиацией, и танками, и самоходками.
Что-то близкое к отчаянию охватило Валю. Она обессилела и сникла. Издалека, с увалов, донесся дробный тяжелый гул. Он был похож на стократно усиленный стук града по высохшей, истомленной земле; рвались снаряды «катюш», а сами «катюши», оставляя за собой шлейфы пыли, уже катили в тыл.
Дымные кучевки прекратили свой рост, зловеще покрасовались на перекаленном белесом небе и стали медленно оседать, растекаться. Из глубины боя доносился машинный и тоже слитный, как на швейной фабрике, стрекот пулеметов и автоматов, нестрашные разрывы гранат и гулкие толчки толовых зарядов, которыми панцирники взрывали недоступные пехоте укрепления. Над долиной между двумя увалами гроздью взлетели три зеленые ракеты, потом две желтые и снова три зеленые. Валя знала, что обозначает этот сигнал, но что-то удерживало ее на земле, мешало подняться и занять свой пост.
Страхов лениво присел на корточки, воткнул недокуренную цигарку в землю и притоптал ее.
— Пошли, Валька.
Но Валя не могла подняться. Отчаяние, предчувствие собственной смерти, чрезмерное нервное напряжение, пришедшее к ней неизвестными путями с увалов, обезволили ее, и она не могла найти в себе силы, чтобы подняться и идти. Идти туда, где гибли пахнущие одеколоном панцирники, где оседали дымные кучевки и где, машинно и теперь страшно, стучало стрелковое вооружение.
— Ты что это? — удивленно и в то же время заботливо спросил Генка. — Занемогла?
Валя вконец забыла, что она является старшей в паре, что это она должна руководить разведчиком. Геннадий казался ей мужественным, отчаянно смелым, и она тянулась к нему, как к спасению. И Страхов понял это:
— Ничего… бывает. Ну, пошли, что ли, — уже с металлическими, командирскими нотками в голосе закончил он.
И этот металл немного подбодрил Валю. Она поднялась и, стараясь идти за спиной Геннадия, поволокла непослушные ноги по пыльной траве.
Из кустарников, солидно покачиваясь на ходу, вышли первые танки. Геннадий оглянулся и побежал, вытаскивая из-за голенищ регулировочные флажки. Валя тоже побежала и тоже вытащила флажки. Когда они добежали до места — оплывшей с зеленым дном воронки неподалеку от бывшего переднего края обороны советских войск, — Валя мысленно молила только об одном: чтобы Геннадий стал командиром. И он стал им, и не только потому, что понял Валю до конца, а потому, что не понимал, как это можно подчиняться женщине. Все еще безвольно подчиняясь ему, понимая его с полуслова, с одного взгляда, она заняла свое место, теперь уж место подчиненного, и, подражая Геннадию, приветственно помахала флажками.
Передний танк обдал ее сладковатым чадом отработанного бензина, качнулся на выбоинке и пошел вперед. За ним — другой, третий… Они шли долго, сдержанно пофыркивая и полязгивая кокетливо обутыми в каучук маленькими и аккуратными гусеницами. Было в этом мягком лязге что-то невоенное, слишком уж продуманное, даже передуманное, но что именно — она не понимала.
Когда они пропускали последние танки, первые уже достигли рубежа развертывания у подножия увалов. Здесь их встретила новая пара разведчиков, флажками уточняя направление движения. Танки разворачивались медленно, поджидали отставших, и тут-то на них и обрушился первый огневой налет немецкой артиллерии. Машины вильнули, качнулись и, набирая скорость, стали расползаться по устью долины. Отставшие догоняли строй, и разведчики, стоя под огнем, флажками указывали машинам их места.
Напряженная тренировка сказалась в бою, и машины провели развертывание, как на хорошем параде, — без суеты и рывков. Догоняя машины, Валя тяжело дышала, и каждый шаг казался ей последним. Дымные, с блеклой огненной сердцевиной кочаны разрывов вызывали у нее уже не страх, а непреоборимое отвращение, от которого засосало под ложечкой. Она страшно обрадовалась, когда из старого, недавно оставленного пехотинцами окопа ее окликнули:
— Э-й, сержант! Дело есть!
Она торопливо подбежала и увидела, что один из ее комсомольцев сидит на дне траншеи, прерывисто дышит, а на его боку расплывается темное пятно. Валя с ужасом взглянула на разведчиков и поняла, что нужно перевязать этого парня. Радуясь, что на несколько минут отсрочит свое движение к неминуемой смерти, она быстро и ловко сняла с парня гимнастерку и сатиновую майку и увидела слабо пульсирующий, гонящий кровь разрез, уже подсыхающий и потому почерневший по краям. Она работала быстро и ловко, совсем не думая о том, что делала, стыдливо и в то же время отчаянно желая, чтобы ей предложили сопровождать раненого в тыл. Это желание было таким страстным, что она почти вслух подумала: «Ведь это же больной человек. Его нельзя оставлять без помощи».
Но она не успела сказать этого, потому что работа была закончена и раненый, который пил воду из фляжки, благодарно улыбнулся:
— Спасибо, сержант. Ловко у тебя… Ты что, раньше в санитарках была?
Она покраснела и, чему-то обрадовавшись, пробормотала:
— Да нет… просто приходилось.
— Вальк… сержант, — пробурчал Генка. — Пора уже. Он и сам дойдет.
Валя подняла голову, увидела внимательные, дружелюбные взгляды разведчиков, тех самых, которым она читала газеты и перед которыми хотела быть смелой, мужественной и даже отчаянной, и поняла: отступления быть не может. Она должна идти вперед. Идти к собственной смерти. Она медленно поднялась на ноги, помогла подняться раненому и странно спокойно спросила:
— Ты доберешься один?
Раненый устало кивнул, вздохнул, но ответил бодро:
— Тут где-то наш ПМП есть. Анна Ивановна.
И все они пошли вперед — Анна Ивановна, оказывается, тоже была впереди.
Неподалеку все еще рвались снаряды, иногда к ногам шлепались излетные осколки, и Валя, наступая на них, все равнодушней и равнодушней думала: «Вот теперь пришел конец. Теперь — все… Все!»
И чем дольше она твердила это, тем быстрее устаивались в ней мутные, взбаламученные непривычной обстановкой и страхом чувства и медленно оседали на самое донышко все еще замирающего, но уже оправляющегося от первого испытания сердца. Она шла вперед и даже не заметила, что разведчики идут сзади, — они признали ее командиром, оборвав последние, уже неясные, но все-таки еще присутствовавшие надежды.
7
Танки неотвратимо и ровно шли вперед. Когда они минули вторые, недавно еще немецкие траншеи, из них выскочила пехота гвардии капитана Прохорова и пошла следом. Немцы скачками переносили огонь, и разрывы вздымались то впереди машин, то позади. Пехота то кучками сбивалась за машинами, то рассыпалась по перепаханному взрывами, полого поднимающемуся полю. Несмотря на все усиливающийся натруженный гул танковых моторов, который слился с гулом моторов ильюшинских «черных смертей», все еще утюживших какие-то одним только им видимые цели, грохот перестрелки, взрывов гранат и тола все приближался. Иногда он вспыхивал особенно близко и резко, потом слабел, и тогда слышалось приглушенное расстоянием «ура» — панцирники делали свое дело.
Валя и разведчики так и не догнали ушедшие вправо машины и сбились возле добротного немецкого блиндажа, подле которого сидели два серых от пыли, вконец измученных немца. Ефрейтор Зудин и один из его приятелей, положив автоматы на колени, пили из высоких, конусообразных бутылок кроваво-красное вино — струйки катились по подбородкам.
— Хлебни, сержант… — предложил Зудин с явной издевкой. — Для храбрости.
Впервые за этот день на место всех сложных и противоречивых чувств пришла злоба. Она как бы отрезвила Валю, и эта трезвость не дала ей сил возмутиться, ответить колкостью. Теперь она точно знала, что струсила, и радовалась только тому, что трусость эта была малозаметной и не решающей для общего дела. Она гордо вскинула голову и хотела войти в блиндаж, но Зудин остановил ее новой шуточкой:
— Что ж, сходим в бой, сержант? Я тебя научу фрицев брать. Ты ж, наверно, их только в армейской газетке видела.
Злоба вспыхнула и подкатила под горло. Валя сглотнула комок и спросила:
— Где комбат?
