Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки
Все, что говорил генерал, было умно, дельно и теоретически, может быть, совершенно верно. Но когда подошло время действовать практически, он спасовал. Можно было подумать, что Штаубер поступал так во имя каких-то высших, непонятных ему, рядовому офицеру, соображений. А ведь обстановка была настолько ясна, что бездействие генерала было необъяснимо. Скрыться за спину донесения, упустить врага — непростительно и для рядового солдата, и для теоретика военного дела.
Они расстались дружески, но Шварц уже не был тем Шварцем, что до приезда генерала Штаубера.
* * *Сиренко и Дробот шли позади унтера. Все молчали, и Дробот чаще и чаще останавливался и прислушивался. Когда далеко позади вспыхивала и гасла перестрелка, он вздыхал и скреб затылок.
Немец шагал размеренно, выпятив грудь, изредка поправляя жидкие длинные волосы — его фуражку забрал Валерка, — и на перестрелку не обращал внимания.
Лес редел, становился ниже. На смену соснам пришел ельник вперемежку с березняком и осинником, под ноги все чаще попадались пружинящие мхи. Птиц становилось все меньше и меньше.
Дробот опять вздохнул и решил сделать привал.
Честно, на троих, разделили запас сухарей и сала, честно раскурили по унтеровской сигарете. После долгого молчания Дробота прорвало:
— Понимаешь, Сашок, не нравится мне обстановка. Вот мы говорили с тобой о нашем опыте. Заметь — лейтенант его учел. По-моему, ему удалось перебить спящую команду и захватить бронетранспортеры. Сейчас он шебуршнет в тылу немцев. Делает он совершенно правильно, задачу выполняет, а мне не нравится, ага.
— Чего ж это не нравится? — недовольно спросил Сашка.
Он все еще думал о происшедшем, о разбитых рациях — хорошо было бы притащить такие в часть: как бы они послужили! И этот внутренний протест против уничтожения того, что сделано умными руками человека, невольно настраивал его на сердитый, недоверчивый лад. Даже возбужденный собственными мыслями и сомнениями, Дробот заметил это и недоуменно посмотрел на него. Только после этого Сашка понял, что ведет себя не слишком примерно, и миролюбивей уточнил:
— Опыт у нас плохой, что ли?..
— Да нет, видишь ли… Действуем мы как-то по стандарту — в одном месте поднимаем заварушку, а в другом действуем. Иногда это случалось нечаянно, иногда — с задумкой. Так что ж ты думаешь, у немцев нет таких, которые могут додуматься до того же? Будь здоров — у них есть всякие.
Сашка не понял, до чего могут додуматься немцы, и степенно ответил:
— Ну и пускай додумываются. Мы-то знаем, в чем дело.
— Во-от, — оживился сержант. — Мы знаем, а они, думаешь, не знают? А раз знают, так они что — только донесения писать об этом будут? Нет, брат! Они прежде всего постараются нас с тобой перехватить, чтобы этого черта выручить! — он кивнул на унтера.
— Как же они перехватят? — уже серьезней спросил Сашка.
— Да очень просто, парень. Сядет какой-нибудь немецкий офицер, хотя бы тот же Шварц, и прикинет — куда могли деться русские? Откуда они пришли и куда могут пойти? А место-то это одно — вот к которому мы идем. Подсчитает, когда русские могут подойти, и подбросит пару взводов, и будет нам с тобой на орехи. — Дробот подумал и уточнил: — Нам-то что — у нас есть запас времени. А вот лейтенанту может выйти труба. — Еще помолчал: — Да, не нравится мне этот самый Гельмут Шварц — хитрая личность, ага. Очень хитрая.
Он опять надолго замолк и, словно разыскивая подтверждения своим нелегким мыслям, вдруг спросил:
— А ты как бы действовал на моем месте?
Об этом Сиренко никогда не думал и осторожно предположил:
— Ну, если наша главная задача — доставить «языка», то я бы… в зависимости от обстановки…
— Ну-ну, давай, давай. Обстановку я тебе обрисовал.
Сашка долго и трудно прикидывал самые различные варианты, а когда убедился, что все они приводили к тому, что придется либо драться с немцами, либо бежать от них, обозлился и бухнул в совершенном отчаянии от своей полной неспособности принимать решения:
— Значит, нужно выходить сейчас же, не ожидая лейтенанта!
Сказал и подумал, что сморозил страшную глупость — кто и где переходил линию фронта днем? Дробот неожиданно обрадовался:
— Верно, Сашок, мыслишь. Верно! Ага! Что тут главное? Неожиданность. Ведь ни одному черту не придет в голову, что мы с тобой, как идиоты, полезем через линию фронта днем. А если и подумают — так просто не успеют ничего сделать. Заметь — болота эти не патрулируются, а только просматриваются противником. И если аккуратно, так… Тем более, что лейтенант сейчас шурует в тылу… Значит, немцы тоже сейчас смотрят в тыл. Рискнем?
Сашка думал недолго. Ощутив, как внизу живота вдруг похолодело, он рассердился на себя и как можно безразличней протянул. — Можно…
Но за деланым равнодушием Дробот уловил и его растерянность, и еще что-то, чего он не понял, — подозревать Сашку в трусости он не мог. И он решил, что Сиренко задумался о том же, о чем беспокоился и сам Дробот, — как дать знать Андрианову, что они приняли новое решение, и, главное, как помочь группе, которую, возможно, может застигнуть засада. Первая забота отпадет, как только они вернутся в свое расположение — у Андрианова была рация, и можно предупредить его по радио. А вот помочь… мало ли как может меняться обстановка…
— Ты прав, Сашок, — сказал сержант после раздумья. — Помогать им нужно. — Сашка недоуменно посмотрел на сержанта, но промолчал. — Нужно обмануть немцев. Обязательно обмануть. А как — подумаем.
Они опять пошли по знакомой неприметной тропке. Мха было все больше, и все чаще попадались осины, а ели были черные и хмурые. Наконец под ногами зачавкала грязца, и сержант с досадой отметил:
— Следы останутся обязательно. А это, брат, никуда не годится.
Он опять задумался, потом решительно остановился.
— Пошли назад.
Когда вернулись метров на триста, приказал драть бересту. Несколько кусков бересты он распрямил и карандашом написал: «Минен». Повесил таблички на самых приметных деревьях, а внизу прикрепил обструганные заостренные ветки-стрелки, как бы указывающие обход. Сами они пошли как раз туда, куда указывали стрелки, и Дробот покрикивал:
— Ковыряй землю сапогами. Создавай следы.
И снова он останавливался, драл бересту и писал таблички, прикрепляя под ними ветки-указатели. Когда они залезли в болото по колено, сержант решительно повернул назад и приказал двигаться бегом. У первых табличек свернул на первоначальную тропку и быстро зашагал к месту переправы.
Перед болотом Сашка спросил:
— А не думаете, что они нас раскусят?
— Думаю, что раскусят.
— Так зачем же…
— А время? Пока полазят, пока раскусят — пройдет время. А нашим это сейчас необходимо, — и прикрикнул на задыхающегося, с обиженно-страдальческим лицом унтера. — Давай-давай! Шнель, ага!
Они еще долго ползли, перебегали, лежали и прислушивались. Лес по-прежнему свистел и перекликался на все птичьи голоса. Немец еле двигался, и разведчики по очереди помогали ему вытаскивать длинные худые ноги из засасывающего болота.
Потея, Сашка поругивался:
— Это называется физическая тренировка, — и, глядя в усталые глаза пленного, злился: — Ну чего лупаешь? Попался бы к нам на выучку — бегом бы бегал.
Дробот только один раз позволил себе пошутить:
— Чего ты с него требуешь — нестроевщина… Таких хоть тренируй, хоть нет — один черт, ага.
* * *Уже после обеда обер-лейтенант Шварц получил первое серьезное предупреждение — руководивший засадой унтер сообщал по радио, что они напали на следы противника, но он скрылся в непроходимом болоте. Попытки найти тропку — не удались. Один из солдат чуть не утонул в глубоком, затянутом ряской окне. Обход болота затруднен — мешает минное поле.
— Что за черт! — рассердился Шварц. — Откуда там минное поле?
Пока он брал справки у саперов, пока звонил в вышестоящий штаб, а его солдаты все еще пытались нащупать проход через болото, наступил вечер. Проклятые бронетранспортеры исчезли, и Шварц чутьем чувствовал: русские пробираются сейчас к переднему краю. Если до ночи не обнаружить противника — русские прорвутся.
Шварц, прихватив оставшихся солдат, сам направился в район засады. Он осмотрел и болото и таблички из бересты. Все было правильно. Следы со всей очевидностью показывали, что советские разведчики вышли из болота и бегом проследовали в тыл немецкого полка — видно было, как они спотыкались. Были и следы, которые вели к болоту и там пропадали. Подумалось, что русские использовали какое-то народное, не известное Шварцу средство или метод форсирования болота. С этим тоже следовало считаться. И Шварц задумался.
Он медленно шел по лесу, пока машинально не остановился перед табличкой, задумчиво потрогал ее и вздрогнул — на ветке-указке дрожала и переливалась в запоздалом солнечном лучике крохотная даже не капля, а росинка. Ветка была сырая. Он потрогал ее еще раз, убедился, что она действительно свежая, выругался и приказал:
