Александр Авраменко - Багровый дождь
Владимир сидит за столом в гордом одиночестве. Всех ребят расхватали завитые на раскалённый гвоздь девчонки, а поскольку он танцевать так и не научился, и все об этом знают, то и не тревожат понапрасну. Да и то, зачем себе и парню душу травить? Вприсядку, «русскую» сплясать — Владимир первый. А вот с девушкой в вальсе или в кадрили пройтись — никак не получается. То с ритма собьётся, то ноги партнёрше отдавит, а сапоги у него сорок пятого размера. Настоящие лыжи! Да и весит немало сам… Вот, после пары отдавленных ножек, и оставили его девушки в покое. Нет, ну не совсем оставили, точнее, совсем не оставили, но танцевать приглашать перестали. Для здоровья полезнее. Вот «Рио-Риту» поставили. Танго. Кружатся пары. Звучит аккордеон. Красиво!
Кто-то ставит последнюю новинку, и над залом раздаются залихватские аккорды вступающих труб джаза под управлением Леонида Утесова:
Был озабочен очень воздушный наш народ:
К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет.
Радисты скребли в эфире, волну найдя едва,
И вот без пяти четыре услышали слова…
Танцующие встречают песню восторженными криками радости. Хоть она и о бомбардировщиках, но штурмовики считают её тоже своей, поскольку немцев бомбят не меньше, а то и больше…
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле…
Припев подхватывают все. Правда, «Ильюшин» ночью не летает, поскольку к тому, чтобы летать в темноте, категорически не приспособлен, но на одном крыле возвращаться часто приходилось. Когда одни нервюры торчат, да весь набор наружу…
Ну, дела! Ночь была! Их объекты разбомбили мы до тла.
Мы ушли, ковыляя во мгле, мы к родной подлетаем земле.
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле…
Замполит полка подходит к Медведеву и что-то шепчет ему на ухо. Тот недовольно кивает, поднимается и уходит прочь. Вскоре возвращается, подходит к дежурному, дожидается окончания очередной песни и пока меняют пластинку на патефоне громогласно объявляет:
— Товарищи! Синоптики передали, что завтра ожидается лётная погода. Завтра вылет. Так что — последний танец, и отбой.
Затем, предупреждая возможные вопросы, добавил:
— В бой идут все…
Столяров вышел из столовой и щёлкнул зажигалкой. Поодаль стоял Медведев и тоже молча курил. Из дверей с шутками и песнями стали выходить лётчики, девушки, разбредались в разные стороны парочки.
— Что думаешь, капитан?
— Что сказать, товарищ комполка. Будет тяжко. Без потерь не обойдётся.
— А они веселятся. Эх…
Медведев махнул рукой, и Владимир проводил взглядом его фигуру, четко выделявшуюся на белом полусумраке ночного снега…
— От винта!
— Есть, от винта!
Свистнул в магистралях сжатый воздух, винт нехотя провернулся, раз, другой. Двигатель чихнул, и выбросив из патрубков облако синевато-чёрного дыма заработал. Пригибаясь от воздушной струи техники разбежались в стороны. Владимир прожёг свечи, отпустил тормоза, затем, повинуясь командам финишёра, повёл самолёт на старт. Там уже выстроились почти все самолёты полка. Взлетела, оставляя за собой дымный след, красная ракета. Толкнув левой рукой сектор газа, Столяров пошёл на взлёт… Через несколько минут полк выстроился в воздухе и взял курс на Запад. Снова треск, и в наушниках прозвучал голос командира:
— Только что нас перенацелили. У Аксая идёт сильный бой с прорывающимися к Паулюсу немцами. Наша задача — нанести удар по танкам и живой силе противника…
Ровно гудят моторы. За перспексом фонаря стремительно убегает прочь заснеженная земля. Иногда самолёты проходят над забитыми людьми и техникой дорогами. Это тыл шлёт на фронт солдат и оружие. Вдоль трасс грудами свалены брошенная немцами и их союзниками техника, вооружение, иногда можно различить занесённые снегом холмы из павших и замёрзших…
— Слева, выше пятьсот!
Владимир бросил взгляд в указанном направлении — распуская дымные хвосты форсажа за собой, к ним неслись тупоносые истребители. Внутри всё заледенело, но в этот же момент опять прозвучало:
— Отбой тревоги, это прикрытие!
Впервые капитан видел новейшие советские истребители «Ла-5». А «соколы», описав круг почёта, пристроились чуть выше и легли на курс штурмовиков. Он скрежетнул зубами, вспомнив вдруг, как ранней осенью их такие же «асы» бросили на растерзание врагу, спасая свои шкуры… Впрочем, товарищ Сталин с этим быстро разобрался. На память пришли строчки из приказа: «…а при выполнении задачи по прикрытию штурмовиков и бомбардировщиков считать боевым вылетом для истребителей только такой вылет, при котором штурмовики и бомбардировщики при выполнении боевой задачи не имели потерь от атак истребителей противника…».
Место боя было видно издалека: дымные чёрные хвосты горящих танков образовывали в застывшем зимнем воздухе настоящую стену. Повинуясь командам, самолёт чуть опустил нос и начал пикировать…
— Горбатые! Работайте спокойно! Мы вас прикроем!..
Это произносит командир ястребков. Его «Лавочкины» ушли высь, барражируя над ведущими штурмовку «Ильюшиными».
Всё огромное поле было запружено разбитыми танками, бронетранспортёрами. Среди людских тел попадалось много конских. Вот взгляд выхватывает слетающую с «тридцать четвёрки» башню, сорванную детонацией боеприпасов… Чуть поодаль из-под пылающей гранёной коробки «Т-IV» выползает что-то горящее… Причуда человеческого зрения.
— Работаем! Работаем!
Затем звуки становятся неразличимыми, это перегрузка отрывает ларингофоны от горла лётчика, и они не воспринимают колебания голосовых связок. Головной штурмовик, оставляя за собой широкую полосу, пропаханную пушками и пулемётами, задирает нос. Столяров рвёт рычаг бомбосбрасывателя, и воздух позади него вспыхивает. Давно он уже не кидал на фашистов капсулы с самовоспламеняющейся жидкостью… Внезапно перед ним проносятся дымные снарядные трассы, выпущенные из «эрликона». Они скрещиваются там, куда машина должна выйти из атаки. Врёшь! До хруста в зубах, стиснув челюсти он заваливает ручку влево. Неуклюжая машина нехотя задирает одно крыло в небо, а второе опускает к земле. Есть! Похоже, что наводчику автоматической пушки что-то загораживает сектор обстрела, и Владимир седьмым чувством угадывает непростреливаемую зону. С концов плоскостей срываются шнуры уплотнённого воздуха…
Второй заход. На этот раз необходимости снижаться до двадцати метров — нет. Разогнанные силой пороховых газов, к которой плюсуется и скорость самого штурмовика вместе с земным притяжением бронебойно-зажигательные пули пушек и пулемётов гаснут в борту броневика. И тут же в наушниках крик негодования и боли…
— Кого-то зацепили…
Ручку вправо, полный газ, затяжелить винт — всё на рефлексах. Думать над этим в бою некогда. «Ил» делает «горку», набирая спасительную высоту.
— Уходим! Домой! Все домой!
Внезапно что-то окутанное дымом и пламенем проносится возле самого носа, на неуловимое мгновение в кабине ощущается гарь. Взгляд наверх — а там идёт мясорубка. Наши сцепились с немцами. На этот раз истребители спасают не себя, а прикрываемых ими штурмовиков.
Глава 37
… Мы переправляемся через Волгу на другой берег. Причина — нас решили порадовать. Пришли награды. Я и не знал, что Сараев представил нас к орденам и медалям. А тут позвонили, и велели явиться при полном параде на пристань к двадцати четырём ноль-ноль. Наших — почти сорок человек, и я в том числе. Ещё — командир собачьей роты, как у нас любовно называют собак, истребителей танков, старший лейтенант Пётр Брагоренко. Едет Олег Сабич, проявивший себя пулемётчиком-снайпером. Ещё много других бойцов. Нам подан бронекатер их Волжской Флотилии. С затесанным, как у ледокола, носом, башней от старого доброго «Т-28». Мы сгрудились за бронированной рубкой, пытаясь прикрыться от пронизывающего холодного ветра. Ведь уже октябрь, и снаружи далеко не жарко. На нас шинели, начищенные, по возможности, сапоги. Впервые все нашивки и эмблемы, как положено… Катер доходит до середины Волги и сворачивает вверх по течению. Церемония будет где-то там, выше Сталинграда. Везут нас долго, и уже под утро мы оказываемся в нужном месте. Швартуемся к дощатому причалу, бегом спускаемся по трапу. Нас встречают и ведут по натоптанной тропке вглубь берега. Через полчаса оказываемся в овраге, где уже суетятся всякие политребята с большими красными звёздами на обшлагах шинелей. Хотя и вышел приказ товарища Сталина об отмене статуса комиссара, но видно, что здесь они ещё в силе. А, скажем, у соседей командир вообще своего комиссара выгнал из отдельной землянки к бойцам и отдал освободившийся блиндаж раненым. И гоняет теперь, как молодого лейтенанта. Мол, хватит, ряшку нажрал, палки в колёса вставлял, командовать толком не давал. Да мало ли… А сколько мне эти комиссары крови попили? Да ещё до войны — отдашь бойцу приказ заступить в наряд, а тот бежит к комиссару, мол, командир придирается, в наряд гонит. Ну и начинается разборка — а почему именно этого бойца, а почему никакого другого, а почему вы, товарищ Столяров, ВООБЩЕ заставляете своих бойцов заниматься службой, а не позволяете им делать то, что они хотят…
