Петр Андреев - Военные воспоминания
Короткий зимний день клонился к ночи. Мои заботы - где и как устроиться на очередную бессонную ночь, были прерваны вызовом к начальнику штаба дивизиона капитану Черноусову. Приказ - заступить на дежурство по дивизиону. После вечерней каши стали устраиваться на ночлег. Солдаты заползали в крошечные шалашики с подстилкой из прутьев и под повозки. Начальник штаба с начальниками служб и старшиной устроились под тентом в кузове единственной в управлении дивизиона автомашины. Только комиссар дивизиона, майор Кавицкий остался ночевать в штабе. Дежурному телефонисту было приказано на столе, собранном из жердей, соорудить ему постель. Укладываясь в эту «постель», майор подложил под голову стопку книг, заявив, что это для того, чтобы быть умным. Укрылся шубой и приказал лучше топить печь, чтобы его не заморозить.
Корме постели майора в импровизированном блиндаже было и мое место, и место дежурного телефониста. Сидели мы с ним на снарядных ящиках со штабными документами. Кроме того, в штабе была трофейная печурка. У нас своих печей, как и многого другого не было и мы при случае приобретали отопительные приборы противника. У них с этим нужды не было. Маленькая цилиндрическая чугунная печурка без дверцы, топливо закладывается сверху через конфорку, принимала любое топливо и отдавала очень много тепла. Вот такую печь, кроме своих служебных обязанностей, нам и вменялось топить.
Майор улегся. Елкин подложил в печь сырых березовых чурок. Печь загудела и вся стала красной. Наша кубатура наполнилась теплом. Майор заворочался и сбросил с себя шубу. Выматерился трехэтажным матом и пообещал сжить нас со света за то, что мы его спарили. Топить перестали. Майор опять натянул не себя шубу и уснул. Временное сооружение быстро выдуло. И опять мат майора, только теперь за то, что его сознательно заморозили. И опять угрозы наказать. И так продолжалось до утра. К нашему счастью, угрозы остались угрозами и не больше. Я же был доволен, что мог погреть у печи щеки, за которыми болели зубы. Днем старший военфельдшер дивизиона Гусев сообщил адрес медсанбата, куда я и отправился, определив азимут направления. Прошагав 5-6 километров, оказался в крошечной деревне с еще более крошечными хатами.
Зубной врач, молодой грузин, ст. лейтенант, принимал в совершенно крошечной хатенке с земляным полом и при керосиновой лампе. Станок приводился в движение через ножную педаль. Молодость врача, обстановка и инструментарий не придали мне оптимизма. До этого я уже дважды пользовался услугами зубных врачей и знал, что это такое. Первый раз, еще в Туле в зубном кабинете поликлиники, врач, женщина средних лет, загнала мне в зуб сверло чуть не по самую рукоятку. И второй раз, будучи уже курсантом полковой школы, пришлось мне обратиться в медсанбат 194-ой отдельной дивизии в г.Чирчике, где я служил. Там порядок был, вообще, дикий. Зубной врач, военврач III ранга, принимал по 14 человек в день и не больше. И через полчаса все уже были свободны - и врач, и больные. Больные уходили без зуба, а врач, надо полагать - продолжать пить. Так как он и до этого был нетрезв. Зубы он не лечил, он их даже не смотрел. Брал клещи, выламывал зуб, давал больному пинка, чтобы тот не распускал слезы и быстрей освобождал кабинет и кричал следующего. После такой операции я трое суток не спал. От боли не находил себе места. И трое суток, не прекращаясь, шла кровь. Надо представить мое положение теперь. Но делать нечего. Я знал, что с зубной болью шутить нельзя. Я уже упоминал, как после удаления зуба с запущенной болью, у меня во взводе умер 32-летний солдат.
Но все оказалось совсем не так, как я ожидал. Боялся я зря. Доктор открыл нерв зуба, не задев его, то есть, почти без боли. Жаль только, что мне так и не представилось возможность вновь посетить этого врача для удаления мышьяка и убитого нерва и чтобы поставить постоянную пломбу. И зуб через несколько лет разрушился.
Немцы держали оборону за заболоченным лесом. После оттепели (снег растаял) наступили заморозки. Мне было приказано подобрать наблюдательный пункт. Надо заметить, что в Полесье и в районе Пинска это всегда было проблемой. Равнина, кустарники и болота. Очень трудно найти место, откуда можно было просматривать оборону противника и, тем более, организовать сопряженное наблюдение, чтобы засечь его огневые точки и оборонительные сооружения.
Нас было 5 человек. Пробирались по болоту в нейтральной полосе, вне зоны досягаемости винтовочного выстрела. Вышли на пятачок сухого леса диаметром не более 50-ти метров и остановились. Не успели оглядеться, как в кронах сосен стали рваться снаряды. Мы прижались к стволам деревьев, так меньше площадь попадания. Помню, я сел за сосну и… очнулся в полной темноте. Услышал мужской голос. Человек доказывал, что он Бог и просил, чтобы его отпустили. А его, видно, пытались связать. У меня сильно, до тошноты, болела голова. Разобраться, ослеп я или нахожусь в подземелье так и не смог. И снова провал.
Второй раз очнулся в большой светлой комнате. Была, думаю, середина дня. Это было классная комната школы, переоборудованной в госпиталь. По трем стенам - сплошные одноярусные нары и мы, лежащие головами к стенам, плотно прижавшиеся друг к другу. У двери столик и за ним девушка в белом халате.
Я оказался в самой середине нар по большой стороне стены, напротив двери, за которой был коридор, оканчивающийся, почему-то, всегда открытой дверью на улицу. Уже спустя некоторое время я пришел к выводу, что это было сделано для лежащих на носилках вдоль стен умерших.
В палате не было ни одного ходячего, однако, шел разговор, что ночью убежали два больных офицера и недалеко от госпиталя их нашли замерзшими. И ничего удивительного в этом не было одеты - мы были по двое в одну пару белья довольно непрезентабельного вида - один в кальсоны, другой в рубашку. Хотя в палате было тепло.
Сколько надо было иметь терпения и мастерства врачам, сестрам и санитарам, чтобы лечить раненых и больных, лежащих вповалку. Врачу, чтобы осмотреть больного, надо было стать на колени на нары со стороны больного. Сестра, чтобы сделать укол, делала то же самое. На перевязку больного за ноги стаскивали с нар на носилки. Умывание по утрам проводил санитар Петька. По-другому его не называли. Он окунал полотенце в воду, слегка отжимал его и протирал лица всем больным.
Но самым неприятным было пользование судном и уткой. Такое мог выдержать, точнее, ухитриться проделать, только солдат. Русский солдат. Да и то, не всегда. Меня этот вопрос долго мучил. И как-то, когда было уже невтерпеж, решился я на рискованный поступок. С моего ложа было видно не только коридор, но и кое-что за его пределами. Метрах в 10-15 от здания, на пустыре, стояла уборная. Ее я и решил посетить. Ночью, когда сестра спала, положив голову на стол, слез с нар и, держась за стены, вышел на улицу, на мороз, а затем, с помощью какой-то палки, буквально дополз до уборной. Как вернулся в палату - один Бог знает. Другой раз я на такой подвиг уже не решился. Запомнился и такой курьезный случай. Больной слез с нар и помочился на спину спящей за столом сестры. Но больше всего палату раздражал больной старшина-разведчик - здоровяк с зычным голосом. Он был совершенно глухой и сутками требовал вернуть ему папаху, подаренную генералом. Даже слезал на пол и искал ее, ползая под нарами. Мы позже встречались с ним в госпитале в Мозыре. Там ему три раза в день давали по столовой ложке сухой крови.
Или еще. Это было на второй или третий день моего поступления в госпиталь. Утром, проснувшись, почувствовал, что дрожу от холода. Петька уже протирал нам глаза. Протер моему соседу слева, затем мне, затем стал протирать соседу справа и выругался. Позвал сестру, та врача, и моего соседа слева положили на носилки и вынесли в коридор. А затем, то же сделали и с соседом справа. Он тоже был мертв.
Но долго залеживаться в теплом здании нам не дали. Как-то, закутывая в одеяла, стали, грузить на сани и перевозить в другой госпиталь, в брезентовые палатки, разбитые на территории железнодорожной станции. В палатах те же нары. Только без соломенной подстилки и матрацев. Матрацами служила сплошная подстилка из старых байковых одеял. В центре палатки топилась печь, сделанная из бочки, которая не столько грела, сколько дымила. Мы ужасно мерзли. Кроме того, почти каждую ночь станцию бомбили и осколки снарядов наших зениток, отбивавших налеты, падали на палатки. Нам говорили, что рядом с палатками есть щели, где можно укрыться, но даже самый последний трус, если бы он даже мог ходить, не решился бы укрыться в ровике в кальсонах, без рубашки или в рубашке без кальсон.
А еще госпиталь запомнился тем, что у нас был замечательный рассказчик. Я лежал в объединенной палатке. В одной половине лежали мы, солдаты и сержанты, а в другой - офицеры. Так вот, на офицерской половине лежал ст. лейтенант, кавалерист, по национальности татарин. Это был прирожденный артист. Он приходил. Садился на нары, ноги калачиком. И весь день рассказывал анекдоты и занимательные были. Затихали стоны больных. Чтобы не отвлекать рассказчика, сестры приносили ему еду на «рабочее место». Проходило дня два, люди начинали уставать, кое-кто даже выказывал недовольство, в первую очередь - тяжелобольные, и старший лейтенант прощался и переходил в другую палату.
