Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3
— Слушай, Михаил, — говорю я Олейнику, — а куда могли деться те титовцы, которых мы отогнали? Ведь только по этому ущелью, слева от дороги, они и ушли, а может, и не ушли. У нас, смотри, сколько панцерфаустов, все равно нам их не взять. Давай-ка, устроим массовую бомбежку.
И устроили. Был ли кто там или не был, нам неизвестно, но деревья так и взлетали на воздух. А потом в то же ущелье мы сбросили и пустую бочку.
В этот же день, к вечеру, по колонне пронеслось известие, что наши передовые разъезды встретили англичан. Рассказывали, что англичане на своих джипах были просто ошарашены, когда их бросились обнимать непонятные кавалеристы в мохнатых папахах да еще и с каким-то доселе невиданным ими оружием.
Какого же числа это было? Мне потом сказали, что 13 мая. Точно не знаю, возможно, и так.
А вот в том, что это был, пожалуй, последний бой второй мировой войны в Европе, я почти уверен.
20. В ГОСТЯХ У АЛЬБИОНА
На следующий день после нашего последнего боя мы увидели, наконец, живого англичанина. Он сидел на пригорке под большим деревом, положив на колени автомат какой-то невиданной нами до сих пор системы, а возле него громоздилась огромная гора оружия, в которой копошились казаки. Я тоже включился в этот процесс, бросил в кучу опостылевшую мосинскую трехлинейку, снял с пояса и швырнул туда же подсумки с советскими патронами, подобрал себе немецкий шмайссер, новенький, с не стершимся чернением, взял 12 магазинов к нему, нашел тяжелый бельгийский 12-зарядный пистолет Хай Пауэр с патронами и вернулся в эскадрон. Ручных гранат у нас и без этого было достаточно. Перевооружались и другие, в немалом количестве, казаки. Огневая мощь нашего эскадрона здорово возросла, только вот куда теперь стрелять? Некуда, так как на территории, контролируемой английскими войсками, титовцев не было, и англичане их появления допустить не могли. Немножко удивляло, что они позволяли нам так свободно обращаться с оружием. А может, и не позволяли, а просто рядовые солдаты на посту ничего не могли с нами поделать.
Все это происходило при непрекращающемся движении колонны. Через пару часов наш эскадрон свернул с дороги и начал размещаться на прилегающей к дороге полянке. Быстро поставили палатки, после чего сотник Сапрыкин построил эскадрон и сообщил нам основные новости, которые заключались в следующем: война закончена, Германия капитулировала, мы находимся в зоне английской оккупации, никакой опасности для нас со стороны советских и коммунистических титовских войск нет, хотя не все еще полки нашего 15-го казачьего кавалерийского корпуса вышли из опасной зоны, но через день-два все они будут здесь. Что будет с казаками дальше, пока неизвестно, но то, что англичане, вылавливая и собирая в лагеря военнопленных всех немцев, не трогают и даже не разоружают казаков, внушает некоторые надежды.
После команды «Разойдись!» я быстренько прошел немного в лес, нашел большой трухлявый пень, выпустил в него пару очередей из автомата и несколько пуль из пистолета. Все работало отлично, и я убедился, что мои обновки меня при случае не подведут. Впрочем, не я один этим забавлялся.
Началось наше житье-бытье у гордых британцев. Мы располагались поэскадронно и раза три переходили с места на место, как только наши кони съедали траву, хотя для нас, пластунов, это не было такой проблемой, как у конных полков.
Пропитание наше осуществлялось таким способом: едет по дороге английский джип, за ним 3–4 грузовика, джип останавливается, из него выходит офицер, смотрит на наш эскадронный табор, определяет на глазок количество едоков, после чего солдаты выгружают несколько ящиков с продовольствием и едут дальше. И никаких тебе накладных, всяких «сдал-принял».
Через день-два к нам присоединился и последний полк, который был задержан болгарами и освобожден только под сильным давлением английского командования. Весь корпус был в сборе.
Встречается мне старый приятель по курсам, удивляется: «Как, ты живой? Говорили, что убили тебя под Старым Градцем. Значит, долго жить будешь». Предсказание сбылось, живу до сих пор.
Мирная жизнь, хотя насчет слова «мирная» у нас было немало сомнений, протекала достаточно монотонно. Проживали мы в палатках, сооруженных из треугольных плащ-палаток; было тесновато потому, что у половины нашего взвода плащ-палатки покоились далеко отсюда, на дне Дравы, но как-то обходились. С питанием никаких проблем не было: и англичане достаточно подвозили, и было при желании сколько угодно возможностей посещать австрийских бауэров в окрестных горах. Англичане не трогали казаков, а самым надежным признаком принадлежности к казачеству служили папахи.
Некоторые из наших офицеров, носившие до сих пор фуражки, срочно перешли на папахи. Мы, потерявшие папахи при переходе через Драву, если приходилось отлучаться из эскадрона, брали папахи взаимообразно.
Англичане разъезжали на своих джипах только по дорогам, в горы не лезли, и для этого имелись немалые основания. Горы здесь напоминали в это время что-то вроде муравейника: немецкие солдаты и офицеры, в одиночку и группами, вооруженные и безоружные, пробирались кто куда, стараясь избежать лагерей военнопленных. А если учесть, что в частях вермахта, находившихся на Балканах, было много австрийцев, так те просто стремились скорее попасть домой, а места эти были им прекрасно известны. Местные же бауэры, конечно, всячески им помогали. Появление же английских солдат в этом броуновском движении могло для них окончиться печально. Так чего же им было туда лезть, искать приключений на свою голову?
А нам-то чего было бояться? Мы этих несчастных немцев или австрийцев не трогали, они нас тоже. Во всяком случае, ни одного столкновения мне неизвестно. А в горы хотелось: кому просто из любопытства (как они там черти, живут?), а кому полакомиться яблочным вином — сидром, который делал у себя дома каждый бауэр. Я — человек непьющий, но участвовал в таких «экскурсиях» очень часто, потому что и интересно было, да и звали меня с собой охотно многие, потому что я мог более или менее объясняться по-немецки. Собираемся человека три-четыре, вооружаемся, обязательно в папахах, и отправляемся или пешком, или на лошадях, позаимствованных у казаков конных частей.
Жили эти бауэры по нашим, конечно, понятиям здорово. Как правило, двухэтажные дома, солидные хозяйственные постройки, много скота. У каждого два-три работника, только мужской части этих работников уже у них не было — они почти все были из военнопленных французов, а те уже быстренько собрались и двинулись домой. Я несколько раз встречал группы французов, идущих по дороге с французским флагом и весело распевающих свои песни. А девчата, преимущественно украинки, все еще были на месте и, похоже, не знали еще, что война уже закончилась. Сейчас вся советская печать много пишет о рабстве, о мучениях этих самых остарбайтеров. Что-то мы этого не увидели. Одеты чисто, вид абсолютно не замученный, то есть, украинская женская стать в полном натуральном виде, да еще прически всякие фокусные накручены. Мы им всем рассказываем, что они должны спускаться вниз, к англичанам, регистрироваться и ехать домой. Но я не заметил, чтобы они уж очень торопились.
Сначала мы удивлялись, что не встречаем работников — русских парней. Решили, что их чаще направляли на работу в промышленность, а не к бауэрам. Однако через несколько дней произошла встреча.
Мы ехали втроем на велосипедах, из оружия — только пистолеты. Попадается крутой подъем, мы идем пешком, ведя велосипеды руками. Дорога проселочная, слева небольшой обрывчик, справа — крутой откос и крупные деревья.
Идем, что-то разговариваем. И вдруг:
— Хальт! Хендехох! Ваффен хинлеген!
Три секунды, мы, бросив велосипеды, уже за деревьями, и пистолеты в руках. А по нас стреляют, и выстрелы какие-то странные. Мы, естественно, тоже, но редко — патронов у нас мало, да и понять не можем, кто это на нас напал и что ему нужно?
А вот, такая неожиданность: после одного нашего выстрела слышим наш родной, родненький, роднюсенький русский мат.
— Вы, что, — кричим, — русские?
— Русские. А вы кто?
— И мы русские. Так какого же, этого самого, вон энтого, вы в нас палите? Выходим, только уговор — не стрелять!
Встаем, выходим осторожно, они тоже. Шесть человек, пацанва, лет по 16–17, одеты как бродяги, грязные, оборванные. Оружие — одна какая-то допотопная винтовка и два охотничьих ружья. Потому-то и выстрелы нам показались странными. Я воюю уже два с половиной года, но дробью по мне еще ни разу не стреляли.
Разговорились. Все с Украины, работали у бауэров. Чуя конец войны, сговорились, сбежали. Ночуют в горах, продовольствие добывают у местных, иногда под угрозой оружия. Об окончании войны не знают. Почти что партизаны, только на военных не нападали и мостов не взрывали.
