Анатолий Галиев - Взлетная полоса
Но и его подчинили руководству ЦКБ. В его бюро в последнее время появились какие-то неизвестные люди, потеснили его «старичков», заняли половину чертежных, засыпали опытный цех заказами — и все это через его голову и помимо его воли. Среди новичков были выпускники авиационного отделения Ленинградского института железнодорожного транспорта, молодые инженеры из бауманской технологички. В отличие от старых сотрудников Томилина, они не испытывали никакого трепета перед Юлием Викторовичем и отнюдь не разделяли безоговорочной веры в его «старичков». Они снисходительно слушали их рассказы о прежних временах, когда приходилось по винтику разбирать трофейный английский самолет-разведчик «де хэвиленд-девять», снимать с его деталей размеры для постройки копий. Да, работали тогда в сложных условиях: при керосиновых лампах, экономили каждую каплю туши, каждый клочок бумаги.
Томилин превосходно был осведомлен о деятельности других конструкторов, но относился к ним, если не считать Туполева, свысока. Почти ни у кого из них не было таких условий, которых он упорно добивался для себя. И вот, когда, казалось, у него есть все для достижения дели, он вдруг понял, что, пока занимался оборудованием, добивался командировок и ассигнований, представительствовал в комиссиях и советах, другие старались увидеть самолеты будущего. Их еще не было в металле и дереве, но о них знали уже все, кому это было положено знать, и Юлий Викторович поначалу недоуменно ворчал: «Вот нагородили прожектов, как частокол. Протиснуться негде!» И он принялся набрасывать эскизы общего вида шестимоторного гиганта, который, по первой прикидке, мог бы принять на борт пехотную роту с полным вооружением, или танк с экипажем, или два тяжелых орудия с тягачами и полным боекомплектом. Отвергнув несколько вариантов, он остановился на оригинальной двухбалочной схеме самолета. И уже додумывал компоновку моторов, когда словно споткнулся и растерянно остановил себя. Как он мог забыть, что проект именно такой машины отработала и представила еще весной авторская группа Харьковского авиазавода?! И схема такая же, двухбалочная!
Томилин представил ехидные ухмылочки новых сотрудников, если бы он вылез перед ними с этим предложением, и нахмурился. Как инженер и руководитель он бы закончился с их первым смешком. Эти молодые знают все, одного они не знают — пощады к старикам.
Шли дни, росла в углу за кульманом в его квартире гора исписанной бумаги. Юлий Викторович опал лицом, под глазами лежали черные тени. Впервые за последние годы он четко и ясно представил себе, что все это время делали, над чем думали другие конструкторы. Их путь был не прям, но от конструкции к конструкции каждый из них тянул свою неразрывную нить, шел своим путем. Первый истребитель Поликарпова разбился на испытаниях еще в двадцать третьем году, временами его опережали и Туполев, и Григорович, но в конце концов он создал новую машину — и именно истребитель!
Как-то, когда его навестил профессор Кучеров, он высказал ему свои тревоги. Кучеров смотрел на него с любопытством.
— Ах ты, боже мой! — ухмыльнулся он в бороду. — Своего пути у него, видите ли, не наблюдается! Ну и черт с ним, с этим путем! Придумай что-нибудь другое — например, какой-нибудь аппарат из нержавеющей стали для полета в стратосфере… Сто лет будете легкой нержавейки от металлургов ждать. Специальные высотные моторы понадобятся, а их покуда нету! Одну герметичную кабину для экипажа отработать — до конца жизни возни хватит… И повод прекрасный: мол, машина будет ходить на таких высотах, что ее ни из какой нынешней зенитки не долбанешь — снаряд не долетит!
— Слушай, у тебя есть хоть что-нибудь святое? — остывая, уже жалея о сказанном, холодно спросил Томилин.
— Есть, — сказал Кучеров серьезно. — Моя математика. Она не обманывает. Хотя я с ее помощью пока могу доказать почти все, что сочту нужным. Сейчас я считаю нужным и без математики тебе заявить, что ты слюнтяй. Тебя никто не заставляет думать и работать в одиночку. Ты достиг того положения, когда за тебя должны работать и думать другие. Ты говоришь, что рядом с тобой появились зубастые, юные горлопаны? Прекрасно! Объяви, что каждый из них может выдвигать самые безумные предложения и идеи! Выслушивай их — в ворохе плевел непременно найдется хотя бы одно зерно! Бери его и лелей! Расти! Разбей молодых специалистов, как это сейчас модно, на отдельные бригады. Они, как юные петушки, будут конкурентно поклевывать друг друга! И им будет не до тебя… Но ты, Юлий Викторович, останешься хозяином этого курятника! Верховным судией! Вот и суди!
Юлий Викторович долго, морщась, смотрел за окно. Во тьме медленно падал снег. Профессор Кучеров пошевелил тростью обрывки бумаги под письменным столом, поворочался в кресле и сказал:
— А эти следы своего добровольного сумасшествия сожги!
Встал, захлопотал у спиртовки, собираясь заваривать крепчайший кофе. Томилин смотрел на него, сузив глаза, заботы профессора Кучерова были ему понятны, как никому. Заявился, заботливый как нянька, принес в кулечке зерна отличнейшего «мокко», в портфеле ручную мельницу, хлопочет, суетится, пытается взбодрить. А дело проще пареной репы — прибежал узнавать, как дела. Боится потерять профессор Кучеров свою последнюю опору, своего благодетеля. Рухнет Томилин — кому будет нужен осмеянный всей инженерной Москвой самый яростный «пенек»?
И снова рождалась, ныла, мешала думать отчаянная лихорадочная тревога: что же завтра? Чем ответить на нетерпеливые ожидания тех, кто поглядывает изучающе со стороны и ждет, что породит, чем удивит авиацию именитый инженер, «мыслитель» и «творец», некто Томилин?
3
В индустриальную эпоху Нижние Селезни перешли на рассвете шестого января тысяча девятьсот двадцать восьмого года, хотя жители их еще и не догадывались об этом.
О начале эпохи первыми возвестили селезневские собаки. Человеческое ухо еще не улавливало ее приближения, тем более что поселок спал сладким предутренним сном, когда от двора к двору по всему берегу покатился такой яростный и хриплый брех, лай и вой, что Маняша вскинулась с постели и испуганно уставилась в морозную мглу.
Учуяли селезневские дворняжки чужие, машинные запахи и чутким собачьим слухом различили первые смутные звуки, которые были предвестником конца их безмятежной жизни, когда можно было до полдня валяться в пыли посередине единственной селезневской улицы.
Изумленные селезневцы засвечивали каганцы и лампы, выскакивали из изб, ошалело вслушивались. Со стороны закованной во льды Волги, снизу, накатывался гул моторов, лязг гусениц, доносилось заливистое ржанье лошадей. С высокого берега было видно, что по льду движется длинная цепочка бело-желтых электрических огней, качающихся на застругах, как на волнах.
Потом из этой же мглы на берег по съезду к бревенчатой пристани, светя фарами, стали выползать черные гусеничные трактора с фанерными будками-кабинами. Трактора тащили огромные металлические сани-волокуши, на которых громоздился груз, закрытый плотно зашнурованными зелеными брезентами.
Впереди шел на лыжах военный в длинной шинели, буденовке и башлыке, светил под ноги фонариком. Иней от дыхания запушил башлык, лицо было молодое, горячее и красное от ходьбы. За ним из мглы, как из мешка бездонного, начали вываливаться пароконные сани. В них сидело множество красноармейцев. Перед подъемом они спрыгивали с саней, быстро строились в колонну по двое, перекликались. Ездовые на санях легко взлетали на подъем.
Глазастая Настька Шерстобитова первая разглядела на рукаве у командира нашивку и, лукаво подмигивая, спросила:
— А вы кто?
— Образцовый саперный батальон, инженерные войска! — козырнул тот. И тут же парировал: — А таких, как вы, тут, гражданочка, много?
— Каких — таких?
— Привлекательных! — улыбнулся военный.
Настька довольно хихикнула и убежала.
Военные разместились в Нижних Селезнях быстро. Заняли под жилье заброшенную кирпичную казарму, где до революции Мальцев держал пришлых рабочих, выгребли грязь и сгнившие перегородки, переложили печи, вставили стекла. Для столовой поставили большую палатку. Огородили лагерь, в воротах встал часовой, над лагерем возвысился флагшток из свежеошкуренной мачтовой сосны.
По утрам трубили побудку. Красноармейцы, голые по пояс, делали зарядку, скатывались к проруби, умывались ледяной водой. Мужики все здоровенные, ядреные, как на подбор. Потом за оградой пел горн, на флагшток взлетал красный флаг со звездой, кричали команды.
Заводили трактора с волокушами, уходили колонной с пилами, топорами, ломами в лес. Батальон сверхспешно бил просеку под будущую железнодорожную ветку к разъезду Петюнино, от Нижних Селезней двадцать четыре версты.
