Владимир Рудный - Гангутцы
— Милый мальчик, как ты меня нес?.. Ведь я тяжелый…
Редактор умер от ран. Суворова увезли в госпиталь. Белов остался у машины еще на одну ночь, а потом и на день: ведь надо вовремя дать гарнизону тираж газеты и тысячи экземпляров листовок. Все в редакции работали круглосуточно — от наборщика до корректора, и Белов просто не мог и подумать об отдыхе.
В узкой каморке рядом с типографией находилась мастерская недавно приехавшего из Москвы художника Бориса Пророкова. Цинкографии на Ханко не было. Пророков набрал в разрушенных домах запас линолеума, чтобы вырезать на нем клише.
И еще один человек каждодневно решал судьбу не только газеты, но и всей политической работы. Это матрос-радист Сыроватко. Он дежурил у радиоприемника и фразу за фразой записывал важнейшие сообщения. Иногда Сыроватко прибегал в редакцию опечаленный:
— Абзаца не записал. Помешали, проклятые…
Он дежурил после этого ночь напролет в надежде, что незаписанный им абзац будет повторен. Если так случалось и ему удавалось абзац полностью записать, он радостно кричал:
— Принял, все принял!
А на следующий день солдат на самой передней линии обороны, читая свежую газету или листовку, узнавал, что делается на родине. Одного он, конечно, не ведал: того, что этим он обязан рядовому матросу-радисту Сыроватко.
Знакомясь с редакцией, Фомин уже покорился участи тылового, как он считал, работника. Новым редактором назначили работника политотдела Аркадия Эдельштейна.
В аппарате не было ответственного секретаря и разъездного корреспондента. Фомин до академии работал разъездным корреспондентом в московской газете; на это он рассчитывал и сейчас.
Политруки прошли к заместителю Расскина — полковому комиссару Власову. Он уже успел переговорить с Расскиным, но и виду не подал.
— Михаил Фомин! — воскликнул Власов. — Как же, читал, читал когда-то. «Мих. Фомин», если не ошибаюсь, вы подписывались? Ну вот и отлично: есть чем порадовать редактора — настоящий ответственный секретарь для газеты…
Зная, что эта должность связана с сидением в типографии или за редакционным столом, Фомин побледнел.
— Значит, на фронт не попаду?
— Не попадешь! — подтвердил Власов. Но тут же смягчился: — Ну ладно, возьму тебя сегодня с собой. На остров Куэн. Вручать партийные билеты.
Томилов подумал: «Вот и Фомин сразу же попадает в часть. А я куда?»
— Гранаты у тебя есть? — неожиданно спросил его Власов.
— В академии не выдавали, — смутился Томилов. — Пистолет есть…
— Мало ли что в академии не выдавали! А вот на Ханко дадим. У нас все политотдельцы вооружены гранатами. Засиживаться здесь не позволю. А на передовой без гранаты ты не боец. Главное — чтоб был личный пример. Чтобы боец знал, кто такой политический работник. Политический работник — самый бесстрашный на полуострове человек!..
Заметив, как блеснули глаза Томилова, Власов усмехнулся:
— Ну, не горячись. На передовую все равно пока не пошлю. Иди-ка в городской парк на зенитную батарею и покажи им вот эту штуковину. — Власов протянул Томилову кусок металла. — Знаешь, что это такое?
— Обломок самолета, — догадался Томилов.
— То-то, обломок самолета… Это броня, броня «юнкерса». Антоненко прислал, ас Балтики. Не от какого-нибудь самолета, учти, а от лично им сбитого! А зенитчики стреляют из пушек по воробьям. Не могут прошибить немецкую броню. Вот и объясни им, что не так страшен черт, как его малюют. Уж больно мирно эти зенитчики живут. Надо ожесточить их, подстегнуть. Чтобы, как увидят в воздухе самолет, вскакивали, будто одно место им горчицей смазали. Понял, как у нас на Ханко надо работать?
«Понял, понял, — с улыбкой думал Томилов. — Любо будет с тобой работать. Хоть и продраишь, так с пользой».
Власов участливо посмотрел на политруков.
— Как же вы, други мои, найдете свои войска? На Ханко вы впервые. Отдохнуть мы вам еще не дали… Ну хорошо. Через полчаса всех развезу по местам. А сейчас кто хочет отдыхать — за мной. Прослушаем, что приготовила наша актерская бригада.
Выйдя вслед за Власовым во двор, политруки не сразу поняли, в чем дело.
Вдоль стен, в воротах сарая, на ступеньках высокой пожарной лестницы — всюду, где можно было сидеть или стоять, пристроились матросы, солдаты, официантки, повара, какие-то люди в штатском.
Посреди двора разостлали громадный ковер. Два аккордеониста в матросских форменках аккомпанировали певице в пышном белом платье. Она пела:
Я вам пишу, чего же боле?..
Политотдел слушал репертуар актерской бригады Дома флота. Певицу сменили скрипач, клоун, акробат.
Когда на эту своеобразную эстраду вышел матрос, исполнитель песенки Максима из кинофильма «Юность Максима», начался очередной артиллерийский налет. Где-то бухали орудия, высвистывали снаряды — «входящие» и «исходящие».
Певец запел:
Крутится, вертится шар голубой… —
и невольно присел.
Впрочем, присели все, кто стоял: снаряд со свистом пролетел над головами в порт.
Певец выпрямился и продолжал:
Крутится, вертится над головой…
Снова снаряд. Но и он шел по другому адресу.
Крутится, вертится, хочет упасть…
— Ну, дьяволы, хорошо придумали! — хохотали зрители этого необычного концерта, отлично, впрочем, понимая, что это совпадение чисто случайное.
Власов одобрил:
— Так держать! Это будет наш коронный номер. Всюду исполняйте в той же режиссерской разработке. Что касается артиллерийского сопровождения, можете не беспокоиться, отказа в нем не будет…
Глава пятая
Всюду фронт
Политотдельский автобус, рыча, взвизгивая на ухабах и лавируя между воронками, мчался по дымному городу.
Томилов, сидя рядом с Власовым, слышал, как тот сказал шоферу:
— Не гони. Все снаряды не обгонишь…
Томилов сразу вспомнил все переживания дня — от первого снаряда на подходах к Ханко до только что прослушанного концерта во дворе политотдела — и понял, что деление на фронт и тыл для Ханко звучит нелепо. Да и не только для Ханко. Вот он едет в действующую часть, к бойцам, на которых там, на материке, смотрят с истинным преклонением; а ведь весь путь от столицы до гангутских скал — это путь через передовую, по настоящему фронту, и все советские люди, которых он встретил за минувшие дни, — это фронтовики.
— Здесь тебе слезать, Томилов. — Власов остановил машину возле парка. — На островочке у бывшей дачи Маннергейма батарея. Главное — внуши им: фронт не курорт. На фронте надо воевать. Пока нет сбитых самолетов — нет войны. Собьете первый самолет — пошлю тебя к Гранину… Не слыхал? Ну так услышишь, бойцы расскажут. А мы забросим товарищей и двинем с Фоминым к катеру. На Куэн. Пусть посмотрит, как у нас краснофлотец получает партийный документ. Э!.. Смотри, смотри! Что за красавица такая?
К машине бежала Катя — в синей юбке, в матроске, в синем берете, из-под которого торчала белая ленточка; две косы толстым жгутом лежали на ее голове.
— Не к аэродрому, товарищи? — кричала Катя, боясь, что автобус уйдет без нее.
— А ты что здесь делаешь, стрекоза-егоза? — набросился на нее Власов. — Почему отец не отправил тебя в тыл? Ох, нагорит ему, что не бережет красавицу с такими косами.
— Здравствуйте, товарищ полковой комиссар! — официально и независимо поздоровалась Катя. — Разрешите с вами следовать до аэродрома. Имею увольнительную из госпиталя на сутки.
— Вон как — увольнительную! Вы уже служите, Екатерина Леонидовна? В каком же вы, позвольте полюбопытствовать, звании?
— Пока вольнонаемная, — покраснела Катя. — Учусь на курсах медсестер.
— Ну-ну, садись, подвезем, — вздохнул Власов. — Политрук Булыгин тоже у аэродрома сойдет. Проводит. Чтобы в целости доставить! — рассердился он вдруг на Булыгина, повернулся к шоферу и крикнул: — Ну, чего дожидаешься? Снаряда? Погоняй, погоняй, погоняй! Не молоко везем…
Вдогонку высвистывал очередной финский снаряд.
Сойдя с политотдельского автобуса, Томилов зашагал по парку к зенитчикам. Его остановил низенький крепыш, назвался комендором Богдановым с зенитной батареи и сипловато спросил:
— Вы из политотдела?
— Из политотдела.
— Приказано встретить и проводить к командиру.
Томилов шел за комендором, искоса на него поглядывая: знакомое лицо. И медаль на фланелевке та же.
— С могилой барона справились? — Томилов вспомнил, где он видел этого крепыша.
Богданыч удивленно на него посмотрел, тоже узнал, в глазах блеснул и спрятался смешок.
— Ах, это вы, товарищ старший политрук, тогда мимо торопились?
— С непривычки заторопишься.
