Анатолий Баюканский - Заложницы вождя
— Милое дитя. По старой дружбе дам тебе совет: обстоятельства сильнее нас. Мы попали в страшную мясорубку, в лабиринт, из которого нет выхода. Немки в России — это грешники в аду. Не противься хозяину, ты даже не представляешь, как он всемогущ. Только в нем наше спасение. А живем мы только один раз.
— О чем ты, Анна? — почти взмолилась Эльза. — Я предпочту смерть, чем позор.
— Тебе виднее, я предупредила тебя.
— Я совсем не понимаю по-немецки, — признался Каримов, поглаживая до синевы выбритый подбородок, — однако хорошо знаю: Анна — рассудительная и умная женщина, и она ничего худого о своем благодетеле не скажет.
Все дальнейшее происходило словно в знакомом ночном полете, когда душа устремляется к звездным мирам и где-то далеко позади остается страшное прошлое. Каримов заставил Эльзу выпить большой бокал вина. Она вынуждена была подчиниться. Вино поначалу обожгло внутренности, затем стало тепло и совсем не страшно. Каримов, Анна, даже хрустальная люстра над головой стали покачиваться, раздваиваться. Забыв о том, кто есть кто, все ели, пили и даже смеялись. Эльза так увлеклась едой, что не заметила, когда Анна бессовестно успела сесть на колени к хозяину. Эльза вообще стала плохо соображать. Ей казалось, что снится бесовский шабаш, так бывало, когда всю ночь лежала на левом боку. Каримов, казалось, забыл о ее присутствии, был занят только Анной, кормил ее с ложечки, обнимал, сам снял зажелтелый лифчик, извлек правую грудь, положил себе на ладонь. Хозяину сделалось жарко, она распахнула его халат, обнажив волосатую грудь. Эльзу Каримов не трогал, лишь приказал сесть напротив и, не отрываясь, смотреть на их неприличия.
— Я этого делать не буду! — мгновенно протрезвела Эльза. И демонстративно отвернулась.
Каримов нахмурился, решительно ссадил Анну с колен, кинул ей халатик. Лицо хозяина приняло озабоченное выражение.
— Госпожи немочки! — Каримов кашлянул, прочищая горло. — Чтобы дальнейшее не вызывало у вас сомнения, вынужден кое-что объяснить. Вы попали в очень скверную историю. — Каримов встал, запахнул халат, свирепо нахмурился, обернулся к зеркалу и, словно невзначай, взглянул на свое отражение. И тотчас переменил выражение, придав лицу задумчивую мудрость. — Человек, девочки, существо весьма странное и малоизученное, имея деньги и здоровье, тянется к сомнительной власти, заполучив оную, стремится к славе, к всеобщему признанию. — Каримов почувствовал: на него нашло вдохновение, посещавшее его весьма редко. И еще с большим чувством он продолжал проповедовать, ни на йоту не сомневаясь, что достигнет цели, сопротивление девчонки лишь еще больше раззадоривало его. — Немецко-фашистские захватчики вознамерились сделать советских людей рабами. К счастью, по Гитлеру не вышло. Рабами станут скоро ваши Гансы и Фрицы.
— Скажите, пожалуйста, а кем станем мы с Анной? — робко вопросила Эльза и подняла наполненные слезами глаза на хозяина.
— Волею судьбы вы уже стали феррашами. Нох ферштейн? По-арабски — «ферраши» — слуги, расстилающие ковры для господина. Исполнять работу с коврами довольно легко, иное дело — трудиться на оборонном заводе, сутками стоять у огня, точить и прессовать снаряды для уничтожения захватчиков, особенно если они одной с тобой крови, это тяжко и физически, и нравственно. И потом… вас никогда не простят даже немцы, узнав, кто отливал для них пули. — Устав от столь пространной речи, Каримов вновь наполнил фужер вином, не приглашая женщин, выпил, вытер салфеткой влажные губы. — Теперь о словах этой паршивой девчонки. Признаюсь, у меня в спальне перебывало много женщин разных наций, очень много. Считаю, это заслуженно, и полагаю: Аллах ниспослал на меня сию благодать. У мусульман, к коим я себя втайне отношу, существует древний закон, нарушить который — страшный грех: «мужчина вправе иметь столько жен, сколько он может прокормить». Однако, признаюсь, до вас у меня не было немецких женщин. Обладать ими мне казалось заманчивым и экзотичным, клянусь Хафсой, одной из четырех жен пророка Мухаммеда! Анна, ты довольна мной?
— Вполне довольна, хозяин. — Анна едва слышно прошептала сии слова, и мертвенная бледность залила ее лицо, отчего черты его сделались некрасивыми.
— Пожалуйста, гражданин начальник, — жалобно, по-девчоночьи захныкала Эльза, — отпустите меня в барак. Или снова в камеру. — Она сообразила, что дело принимает худой оборот, о котором легко было догадаться. Каримов устраивает маленький немецкий гарем и хочет сделать их этими проклятыми феррашами. — В груди ее крепла уверенность, что всесильному хозяину она не поддастся даже под угрозой смерти. — В камеру вернуться желаешь? К мышам? К зверям-охранникам? — Уголки рта Каримова жестко затвердели. — Погибель ищешь? — Когда говорит мужчина, женщина, тем более девчонка, должна внимать и помалкивать. Барак от тебя не уйдет, как и тюрьма. — Каримов почесал волосатую грудь, азарт охотника начал спадать, глядя на этого и впрямь мослатого волчонка. — Отсюда вы можете выйти другими людьми, я помогу вам исправиться. Вы, надеюсь, понимаете, я мог бы свободно выбрать вместо вас красавиц — украинок, евреек, татарок, наконец, местных сибирячек. Они, как те пролетарии, которым нечего терять. Не-че-го терять! А найти можете многое! — Как древний мудрец Каримов поднял вверх указательный палец, будто собирался произнести заклинания. — Главное мое личное расположение, а оно здесь дорого стоит. Я понятно говорю?
Анна, а за ней и замешкавшаяся на мгновение Эльза согласно закивали головами. Каримов говорил понятно. Это они уже знали: хочет — казнит, хочет — помилует.
— Коль все уразумели, то марш-марш в объятия морфея! Я скоро приду навестить вас! — Каримов встал, пошатнулся, едва не уронил тарелку. — Завтра я, возможно, отпущу вас и щедро вознагражу. — Мы вернемся в барак? — Анна ухватилась за рукав халата Каримова. Совсем недавно мечтала об избавлении, готова была на все ради того, чтобы не ходить на работу под конвоем, а теперь мечтала о встрече с землячками, как о небесном благе.
— Да, вы будете выглядеть героями. Затем переведу на более легкие работы, в другой, естественно, цех, — Каримов загнул указательный палец, — во-вторых, прикажу выдать новое белье, дополнительное питание. Наконец, в-четвертых, если станете послушны и молчаливы, как глухонемые евнухи, постараюсь переселить вас из бараков в общежитие расконвоированных заключенных, так называемых, вольнопоселенцев, там режим, как в детском саду. Но и у меня есть к вам условия: немецкие фамилии, раздражающие слух россиян, на время придется забыть. Весной направлю в подшефный колхоз, на молочко, на свежую зелень. Годится? Ну, а коль разинете очаровательные ротики, то… Провел ребром ладони по горлу. — Не пугайтесь, все будет хорошо, а теперь, пора бай-бай. Анна, покажи подружке спальню. Хотя…я сам провожу вас.
Ссыльные послушно двинулись за хозяином дома. Каримов завел ссыльных в богато обставленную спальную комнату — ковры по стенам и даже, это особенно удивило Эльзу, ковры на потолке. Трудно было представить, что здесь коротает ночи бедный холостяк, горящий на оборонной работе. — У генерала здесь денщик и охрана, — тихо сказала Анна, — не дури особенно-то.
— Никого не видно и не слышно. — прошептала в ответ Эльза. Ее удивило, что две кровати стояли рядом, застелены обе шелковыми покрывалами с китайскими драконами.
Немки застыли посреди комнаты. Внимательно наблюдали за хозяином, ожидали, когда он укажет им постели и сам удалится. Однако Каримов и не думал уходить. Он извлек из потайного шкафчика в стене новую бутылку вина, три красивых бокала, наполнил их до краев. Эльза прислонилась к стене, была в полуобморочном состоянии — ни пить, ни есть не могла, все плыло перед глазами, поташнивало, однако рассудок не теряла, все время молила Бога, чтоб избавил ее от кары небесной, укрыл чужой грех.
— Пейте, я сказал! — Повысил голос Каримов. — И спать. А ты, горлица, — голос хозяина сделался притворно-нежным, — ложись вот на эту постель. Анна, ты — рядом. Я по-русски толкую, что замерли? — Хозяин сбросил с плеч халат, нырнул под одеяло, поманил Анну. — Чего это вдруг заробела?
— Гражданин начальник, — голос Анны звучал заискивающе, — я не робею, только разрешите свет погасить. Не хочу, чтобы девчонка видела. Рановато ей.
— Рановато? На Востоке жен берут в двенадцать лет, а ей почти семнадцать, можно сказать, старуха, — хохотнул Каримов. — А свет гасить я запрещаю. Нам бояться некого, тут все родичи. Ну, Аллах! Будь милостлив к дурным людям, к добрым ты уже милостлив тем, что сотворил их добрыми. — Каримов, не спуская глаз с Эльзы, обнял Анну, сказал Эльзе. — Укрываться с головой одеялом запрещаю тоже. Я постоянно должен видеть тебя. Если отвернешься к стене, могу сильно разгневаться.
— За что вы меня мучаете? — Простонала Эльза. — Лучше убейте!
