Сергей Дышев - Потерянный взвод
Прохоров пригнулся и вошел в свою палатку. Сразу обдало спертым воздухом, знакомыми запахами горячего брезента, кирзы и слежавшейся пыли. Внутри находились четыре человека. Никого из них Прохоров не знал и сначала подумал, что ошибся палаткой. Но все же это была она, родная, с заплаткой у окошка, с надписью, вырезанной на столбике: «ДМБ-83. Афган». На его кровати копошился бритый наголо солдат. «Молодой», – с первого взгляда оценил Прохоров. Солдат вытаскивал из спасательного жилета поролон и в освободившиеся карманы прилаживал автоматные магазины. «Лифчик» варганит», – понял Прохоров. Он подошел к кровати и встал рядом:
– Ты кто такой?
– Я? – Солдат поднял круглое мясистое лицо. – Я – Ковбаса.
Прохоров не успел больше ничего сказать, как вдруг за тонкой стенкой палатки раздался шум, кто-то громко произнес его фамилию, затем в сторону резко отлетел полог и в палатку ворвались Кирьязов и Мамедов из второго взвода.
– Прохоров, Степка! Жив!!!
Они бросились к нему, сжали в своих объятиях.
После долгих и бессвязных восклицаний, похлопываний по плечу его наконец отпустили. Мамедов тут же заметил застывшего как столб Ковбасу, сразу оценил ситуацию с койкой, с силой рванул одеяло и высыпал все, что было на нем, на пол.
– Оборзели, салаги! – закричал он злобно. – Ты чью койку занял, шакал? Вас пустили в палатку героев, а вы…
Молодые молча вытянулись, смотрели под ноги. Прохоров заметил, как кусает губы Ковбаса, а по лбу текут крупные капли.
– Пусть спит здесь, Мамедов. Я разрешаю.
– Нечего им разрешать!
– И не ори.
– Я не ору, я учу, – уже тише ответил Мамедов.
– Забыл, Мамед, как сам был молодым? Забыл, забыл. А наш призыв тебя учил, салагу, но никто из наших не издевался над тобой. Подыми-ка все с пола. Ну?
Мамедов покраснел и растерянно посмотрел на Кирьязова. Тот молчал.
– Поднимай. И не забывай, что пока я здесь старик…
Но тут снаружи раздался такой шум и гвалт, что заколыхалась палатка, тут же ввалилось человек двадцать или тридцать, Прохорова подхватили, потащили на свет, кто-то пытался его качать, его окружили плотным живым кольцом, и Степан, еще раздосадованный, ошеломленный и сбитый с толку, отвечал на сыплющиеся наперебой вопросы. Потом подходили новые люди, обнимали его, стискивали, прижимали к себе, он начинал рассказывать сначала – про бой, про свое ранение, погибший взвод, про долгий путь по горам и лечение в госпитале. Все уже знали про трагическую ошибку, и он был благодарен ребятам, что никто не напоминал ему об этом.
Потом появился высокий чернявый старший лейтенант – новый замполит. Он с любопытством оглядел Прохорова, задал несколько вопросов о здоровье и настроении и пообещал завтра же оформить Прохорову все документы.
Стали строиться на обед. Прохоров встал у линии, где всегда становился его третий взвод. Теперь он стоял один, самым первым, и перед ним не было ни Черняева, ни Женьки Иванова, никого. В лицо летел мелкий песок, как раз в это время, перед обедом, подымался «афганец», небо застилало мутно-желтой пеленой, пыль забивалась в нос, уши, лезла в глаза, приходилось щуриться и сплевывать тягучую, скрипящую на зубах слюну.
– Равняйсь! Смирно…
Рота подравнивалась неохотно, все оглядывались на Прохорова, будто не верили его возвращению. Кто-то недовольно буркнул: «Опять с ефрейторским зазором строимся».
– Р-разговорчики! – прикрикнул замполит. Он теперь исполнял обязанности ротного. – А вы чего? – метнул взгляд на Прохорова. – В строй!
«Боев в такой ситуации посмотрел бы и промолчал. А надоедать не стал, – подумал Прохоров и отвернулся. – Боев знал службу».
– Ну, ладно, – неуверенно произнес замполит. – Стойте там… В столовую – шагом марш.
До вечера Прохоров успел еще раз десять рассказать про свои злоключения. Сначала замполит повел его к начальнику штаба батальона. С комбатом не встречался – его временно отстранили от должности. Потом Прохоров отправился на беседу к командиру полка, от него – к особисту, затем – к каждому заму поочередно, после чего прошел почти всех начальников служб и только поздно вечером раздраженный и совершенно измотанный вернулся в палатку. Он еще раз, но уже более остро почувствовал свое одиночество. Полк-полчок на земле афганской!.. Все друзья по призыву давно были дома, уехали сразу после операции. Для них Прохоров был погибшим… Он через силу заставил себя встать с постели и идти узнавать адреса своих товарищей, живых и погибших, потому что знал, что если не сделает этого сейчас, то потом будет сильно сожалеть.
Он вышел из палатки и столкнулся нос к носу с комбатом.
– Степа! Прохоров! – ненатурально обрадовался он и оглянулся. – Мне надо с тобой поговорить. Давай отойдем.
Степан пожал плечами и пошел в сторону от палатки.
– Степан, тебе надо изменить свои показания. Понимаешь? Зайди к следователю, особисту, скажи, что ошибся, неправильно понял кодировку – все, что угодно. Степан, ты должен объяснить, что Боев сам повел взвод без прикрытия. – Он заглядывал в глаза, просил.
И от такого обращения Прохорову стало не по себе. Степан стиснул губы, отчего на подбородке и щеках пролегли твердые складки, отрицательно покачал головой.
– Ты пойми, меня из партии исключили, с должности теперь снимут. Дело завели. Помоги, Прохоров, прошу тебя по-человечески. У меня ведь семья, двое детей: мальчик и девочка. Каково будет, если их отца в тюрьму посадят? Помоги, видишь, как я, майор, перед тобой унижаюсь!
– А вы помогли нам в ущелье? – тихо спросил Прохоров.
– Там все не так было, – отмахнулся комбат. – Не так все просто… Да и мертвых не вернешь… Пойми, Прохоров. Что хочешь, проси – сделаю. Чеки нужны? Ты солдат, почти ничего не получаешь, а тебе домой ехать. Может, какую вещь достать надо, говори, я сделаю. Ну, хочешь, на колени встану? А? Пожалей детей моих, они в чем виноваты!
Красивое лицо комбата исказила гримаса, уголки рта вздрагивали, казалось, вот-вот может случиться невероятное: комбат закроет лицо руками и расплачется.
Прохоров отвернулся, тихо сказал:
– Те, кто погиб, тоже были чьими-то детьми. И у Боева – тоже дети…
– Ну, зачем же ты, Прохоров, – застонал комбат. – Ну, все же совсем не так. Ты еще молод, многих вещей не понимаешь, этот юношеский максимализм… Тебе кажется, что ты видишь подлость, а на самом деле это жестокая случайность войны, где все может произойти. Ведь был приказ командира полка: блокировать банду. Пойми, в жизни нет ничего однозначного!
Он продолжал быстро говорить, словно боялся, что пауза в его бесконечном монологе даст возможность Прохорову окончательно и бесповоротно отказать ему.
– Как вы можете просить меня? – Степан, наконец, прервал поток слов. – Ведь погиб взвод. А вы хотите, чтоб я все забыл.
– Ну, погоди, никто не говорит, что надо забыть. – Комбат всплеснул руками. – При чем тут это… И имей в виду: за погибший взвод я, как комбат, отвечать буду. Ну, а всех твоих домыслов про меня еще недостаточно. Нужен хотя бы еще один свидетель. Можешь лезть в бутылку – начнутся уточнения, допросы, расследования, и тебя обязательно задержат. Ты что, домой не торопишься? – Комбат пожал плечами. – И, между прочим, – он начал загибать пальцы, – за тобой еще числятся каска, три автоматных магазина, вещмешок. Где они? Думаешь, на боевые спишут? Вот и раскинь мозгами. – Комбат стоял, глубоко засунув руки в карманы, носком сапога катал камешек и старался выглядеть совершенно спокойным. – И еще. Как ты докажешь, что не дезертировал с поля боя? А? Свидетелей нет… А вот меня могут попросить дать характеристику: как, не замечали ли за Прохоровым трусости и малодушия?
Степан почувствовал, что голова сейчас пойдет кругом. Он сжал пальцы в кулаки, резко повернулся и молча зашагал прочь.
– Кругом, рядовой Прохоров. Назад!
– Я уже месяц, как не рядовой.
– Смотри, Прохоров, еще пожалеешь! – вдогонку выкрикнул комбат.
«Да, пожалею, еще как пожалею, что не плюнул в твою рожу», – думал в сердцах. И все же Прохоров чувствовал прилив очищающих сил, внутреннее обновление, даже просветление, и был спокоен, как-то отчаянно спокоен… Может, то были отзвуки волны, что вынесла его из безбрежного каменного моря, может, он снова обретал уверенность среди хаоса, абсурда и гримас жизни, потому как выбрался на прочный островок, смог отдышаться и, наконец, разобраться, где верх, а где низ и не перепутаны ли стороны света.
Поздно вечером он повалился спать, но среди ночи внезапно проснулся, долго лежал с открытыми глазами, тихо встал и вышел на улицу. У входа, прислонившись к столбику грибка, стоял дневальный. Он поспешно выпрямился, как только увидел Прохорова.
– Ковбаса? – узнал он солдата.
– Так точно.
– Ладно тебе. Я, между прочим, уже больше месяца как гражданский человек.
– Дембель, так сказать, вже состоявся, – Ковбаса охотно поддержал разговор.
