Александр Чаковский - Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
— У вас что, голос пропал? — раздраженно крикнул Духанов.
— Простите, товарищ «первый», — с трудом проговорил Звягинцев. — Малинников ранен.
— Принимай командование на себя, — приказал Духанов.
— Здесь находится заместитель начальника штаба УРа подполковник Соколов, — сказал Звягинцев.
— Принимай командование ты! Понял? — категорично приказал Духанов.
— Слушаюсь, товарищ «первый».
— И приказываю: стоять насмерть. Нужна будет помощь — звони.
Трубка умолкла.
Звягинцев передал ее связисту и, обращаясь к Соколову, сказал:
— Возвращайтесь на НП. Командовать УРом приказано мне. — Затем он подошел к нарам. Посмотрел в лицо Малинникова и спросил, в первый раз называя его по имени-отчеству: — Владимир Александрович… Владимир… Ты как?
— Жив, — стиснув зубы от боли, ответил комендант УРа.
— Санитаров! Быстро! И комбата один на провод!
Назвав себя, Звягинцев услышал незнакомый голос.
— Где Ефремов? — спросил Звягинцев.
— Только что ранило комбата. Докладываю: атака танков и пехоты отбита!
— Кто говорит?
— Да это я, товарищ подполковник, я, Степанушкин…
Степанушкин был замполитом первого батальона.
То страшное обстоятельство, что после ополчения ему пришлось служить в похоронной команде, собирать с ленинградских улиц трупы погибших от голода людей и хоронить их во взорванных аммоналом траншеях, зная, что возможности лично отомстить за смерть этих людей у него нет, ожесточило душу Степанушкина до крайнего предела.
Когда-то добродушный, спокойно-рассудительный человек, сегодня он был полон ненависти. Ненависть к фашистам, топтавшим советскую землю, переполняла его сердце и жаждала выхода. Он хотел одного — отомстить.
Когда батальон занял рубеж на левом берегу Невы, Степанушкин, используя каждую свободную минуту, беседовал с бойцами, стараясь подготовить их к предстоящему бою. Среди бойцов были и необстрелянные, и Степанушкин, зная, что особенно страшатся они танков, вспоминал о боях, в которых ему лично приходилось участвовать, и пересказывал эпизоды из газетных очерков об отражении танковых атак противника.
— Танк, он тоже уязвим, — убежденно говорил замполит. — Попадешь в гусеницу, и он уже ни с места.
И когда эти танки появились, Степанушкин, получив приказ делать все возможное, чтобы удержать бойцов от преждевременной стрельбы, пополз к орудийным расчетам.
— Не стрелять, не стрелять! — повторял Степанушкин. — Пусть он, сволочь, думает, что у нас нет мин, нет орудий… Не стрелять!
Он повторял это, не сводя глаз с приближающихся танков, уже видя прилепившихся к их броне немецких солдат.
Разрывы снарядов, шум танковых моторов — все слилось воедино…
«Не стрелять, не стрелять!..» — повторял Степанушкин.
Прошла минута, другая. И вдруг там, впереди, одновременно раздалось несколько взрывов.
Когда осела черно-белая пыль, Степанушкин увидел, что два танка делают судорожные рывки на перебитых гусеницах, но остальные движутся вперед.
— Орудие… прицел… бронебойным! — услышал он голос неизвестно когда очутившегося рядом комбата…
В самом конце боя капитан Ефремов получил сильное ранение.
Когда атака была отбита, Степанушкин сам перенес комбата на КП батальона. В этот момент туда и позвонил Звягинцев.
— Слушай, Степанушкин, — сказал Звягинцев, сообразив наконец, кто с ним разговаривает, — Малинников ранен. Командовать УРом приказано мне. Командиром первого батальона назначаю тебя, будь готов к отражению повторных атак.
Затем он вызвал по телефону Сучкова и Вострышева, снова спросил об обстановке и сообщил, что вступил в командование УРом.
Вошли санитары, и Звягинцев молча смотрел, как они перевязывают Малинникова. Осторожно переложив командира на носилки, санитары вынесли его из землянки. За ними вышел и Звягинцев — глотнуть морозного воздуха. Но почти следом за ним выбежал связной и тревожно сообщил:
— Комбат третьего батальона срочно просит вас на провод!
Звягинцев бросился обратно в землянку.
— Что там у тебя, Вострышев? — спросил он, схватив трубку.
— Противник перешел в наступление. Танки и пехота. Сильный огонь сосредоточил на стыке между моим батальоном и полком Борщева.
Звягинцев ощутил тревогу. Он знал, что, в отличие от раненого Ефремова, ни Вострышев, ни Сучков не были кадровыми командирами. В строй этих бывших рабочих заводов «Севкабель» и «Светлана» призвала война.
— Сколько танков? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросил Звягинцев.
— Пока насчитали десять, а там кто его знает! — задыхаясь от волнения, ответил Вострышев.
— Значит, так: подпусти танки к минным полям и прямой наводкой… Действуй. Не теряйся. Ты не один. Поможем!
Вызвав Сучкова, Звягинцев приказал ему поддержать огнем соседний третий батальон. Мысль его работала лихорадочно. Он понимал, что если немцы прорвутся на стыке между дивизией Борщева и батальоном Вострышева, то они выйдут к Неве. А это будет означать…
— «Первого» на провод! — быстро приказал он связисту.
Духанов оказался на месте.
— Товарищ «первый», — сказал Звягинцев, — противник атакует в стык между…
— Знаю, — прервал его Духанов, — только что звонил Борщев. Твоему батальону — ни с места. Я приказал командующему артиллерией армии поставить перед вашим с Борщевым передним краем заградительный огонь.
— Разрешите лично отбыть в расположение третьего батальона, оставив за себя на КП замначштаба подполковника Соколова?
— Разрешаю. И помни приказ: стоять насмерть!
Звягинцев не шел, а бежал; когда добрался до КП третьего батальона, то гимнастерка под полушубком была мокрой.
Он еще не знал, что будет делать, какое решение примет, какой приказ отдаст, он знал наверняка только одно: если немецкие танки сомнут третий батальон, они прорвутся к невскому берегу…
— Где танки? — крикнул он, вваливаясь в блиндаж.
— Проходят минные поля и почти все целы, — ответил, отрываясь от телефона, Вострышев. — Могут прорваться… Мин после обстрела уцелело мало!
— Из всех орудий прямой наводкой! Слышишь?! — скомандовал Звягинцев.
Он принял это решение мгновенно. Ждать, пока танки подойдут ближе, было невозможно: их двигалось слишком много.
Слушая, как Вострышев передает команду командирам рот, Звягинцев опустился на табуретку, расстегнул полушубок. Ему показалось, что сквозь грохот разрывов, выстрелы орудий, треск пулеметных очередей он снова слышит слова: «В ваших руках может оказаться судьба всей операции!..»
Немецкие снаряды падали совсем рядом. Стены блиндажа сотрясались. Засыпало песком лежавшую на столе карту, полетела обшивка стен.
Что-то вдруг ударило Звягинцева по голове, и он, увлекая за собой Вострышева и связиста, выскочил из блиндажа.
— Вы ранены, товарищ подполковник! — проговорил Вострышев, увидев, что у Звягинцева по лицу течет кровь. — Санитара надо позвать.
— Кто ранен? Чего мелешь?! — раздраженно отмахнулся Звягинцев. Он не чувствовал боли.
К Вострышеву подбежал политрук третьей, левофланговой роты и, захлебываясь словами, доложил, что в расположение роты прорвались два фашистских танка, блиндаж командира роты раздавлен, а сам командир погиб.
— В роту! — крикнул Звягинцев Вострышеву. — Немедленно беги в роту, назначь командира или принимай командование сам!
И, повернувшись к пристроившемуся за снежным бугром связисту, приказал:
— Соединись с комдивом Борщевым!
Через минуту он уже кричал в трубку, пренебрегая всеми кодовыми обозначениями:
— Алло, алло, Борщев! Алло! Вы слышите меня? Говорит Звягинцев. Танки и пехота прорвались на наши позиции. Прошу поддержки! Срочно!
— Не тебя одного атакуют, — раздался в трубке далекий голос комдива. — Меня тоже жмут танки и пехота… Ладно, постараюсь помочь.
Не успел Звягинцев отойти от телефона, как связист снова позвал его:
— Товарищ подполковник, комбат второй роты на проводе!
— Что у тебя? — с тревогой спросил Звягинцев.
— Немцы в окопах! Рукопашная!
— Держитесь! Слышишь? Держитесь! Поможем! — И, положив трубку, крикнул связисту: — Соедини с Сучковым! Быстро!
— Сучков на проводе! — почти тотчас же доложил связист.
— Как у тебя, Сучков? — крикнул Звягинцев в трубку.
