Александр Осипенко - Пятёрка отважных. Лань — река лесная
Витя с усилием поднялся на ноги. Крепко болела левая рука, кружилась голова. Немного постояв, он шагнул было к матери, но, увидев снова её неподвижные глаза, лужу крови возле головы, с диким криком выбежал из избы.
Морозный ветер, как огнём, опалил ему лицо. Мальчик остановился и заслонил лицо рукавом. Дышать стало легче. Прислушался. Где-то неподалёку, видно, на соседнем дворе, яростно лаяла собака, кудахтали перепуганные куры. И вдруг послышался пронзительный детский крик, а вслед за ним — сухой выстрел.
— Они! — вырвалось из груди мальчика, и он, перескочив через низенький заборчик, бросился бежать заснеженным полем.
Остановился Витя только в лесу. Над головой тревожно шумели деревья. Ветер раскачивал их чёрные верхушки, и деревья глухо и тяжко вздыхали, будто от жалости к бездомному осиротевшему мальчику…
Витя почувствовал, как поплыла под ногами земля. Он хотел было схватиться за колючие лапки ели, но руки бессильно скользнули по хвое, и он полетел в чёрную пропасть…
Там, у опушки, нашли мы его. Наткнулись случайно, направляясь в разведку. Метель уже старательно укутала мальчугана холодным белым одеялом. Я завернул его в тулуп и принёс в лагерь. И только там назавтра узнал, что он — сын командира нашей бригады.
С тех пор партизанская землянка стала для Вити домом, партизанский лагерь — родной деревней, партизаны — его друзьями. Правда, он не ходил с нами на задания, но о боевых делах отряда знал почти всё.
Вите очень хотелось, чтобы и ему выдали оружие и приняли в роту разведки, которой я командовал, но из этого ничего не выходило. Его отец отшучивался, советовал подрасти, а то и просто отмахивался:
— Бери лучше да сказки читай. Вон хлопцы принесли…
Витя обижался, но молчал: что поделаешь, если тебе нет ещё и двенадцати!
Так проходили дни, недели, месяцы…
Наступила весна 1944 года. Птичьи голоса разбудили хмурую пущу, по вечерам над землянками заливались соловьи, и временами просто не верилось, что на земле идёт война.
Но война, жестокая, беспощадная, напомнила Вите о себе тихим весенним утром, когда он собирал на полянке белые ландыши для врача Людмилы Фёдоровны, которая вылечила ему простреленную руку.
Наполняя лес натужным прерывистым гулом, над партизанским лагерем закружились фашистские бомбардировщики. Сначала кружили высоко в небе, а потом…
Когда самолёты улетели и Витя выбрался из окопчика, он не мог узнать знакомых мест. Как будто свирепый вихрь пронёсся над лесом. Вокруг валялись искалеченные деревья, торчали расщеплённые стволы, и по ним, как слёзы, стекали капли свежей смолы…
С этого дня бомбардировки не прекращались. Самолёты прилетали и ночью. Повесив над пущей фонари, они бросали и бросали тяжёлые бомбы, которые валили деревья, разрушали землянки, несли смерть людям. По лагерю поползло страшное слово — блокада.
Вскоре пришёл голод, начались болезни. Не хватало патронов, мин, снарядов. Первыми замолчали пушки. Реже и реже подавали голос станковые пулемёты, только в самых крайних случаях оживали автоматы. Между тем атаки фашистов с каждым днём становились злее.
Однажды мы с Витей сидели в землянке и варили «суп» из конской шкуры. Вошёл связной и доложил, что меня вызывает командир.
Мирон Иванович ожидал меня в своей землянке. Он был хмур и, как показалось мне, злился.
— А, это ты, — заговорил он, едва я переступил порог. — Садись.
За последние дни наш командир похудел и сейчас выглядел намного старше своих лет. Глаза глубоко запали, на лбу прибавилось морщин, а в густой чёрной бороде заискрилась седина.
— Мне нужно с тобой посоветоваться, — сказал он, раскуривая трубку.
В это время послышался зловещий гул моторов, а потом взрыв, от которого содрогнулась земля. Мирон Иванович замолчал. Какое-то время он стоял посреди землянки, широко расставив ноги, словно хотел принять на свои плечи всю тяжесть, если обрушится перекрытие. Потом неторопливо подошёл к узенькому окошку-бойнице.
— Снова!..
Я тоже глянул в окошко. Над пущей кружило звено бомбардировщиков. Самолёты то поднимались в безоблачное небо, то проносились над самыми деревьями.
— Бомбят. — Мирон Иванович попыхал маленькой трубкой, пустил виток сизого дыма. — Вторую неделю без передышки…
— Ничего. Не так просто нас отсюда выкурить…
— А голод? — Мирон Иванович вопросительно глянул мне в глаза, прошёлся по землянке. — Голодом они нас возьмут, друже, и возьмут скоро, если мы не придумаем, как выбраться из этой западни.
Нужно прорываться, пока люди совсем не обессилели и пока ещё есть патроны.
— Ты ведь знаешь, мы так и не нашли слабого места в кольце немцев. Князева гряда давно ими блокирована. Они не жалеют сил, лишь бы задушить нас здесь. Спасение одно — нужно пойти на хитрость.
— На какую хитрость?
— Ну хотя бы, скажем, вот на такую. Пошлём разведчика, чтобы он сдался немцам. А на допросе пусть наврёт, что партизаны готовятся к прорыву, например, в районе Зелёной поляны. Каратели, скорее всего, стянут туда свои главные силы. А мы нанесём удар совсем в другом месте. Ну, чтобы они поверили разведчику, подтянем один отряд к Зелёной поляне, да так, чтобы немцы это заметили.
— Погоди… — Командир задумался. — Идея не новая, но, пожалуй, можно попробовать. Только… кто пойдёт? Это ведь верная смерть.
— Я пойду сам.
— Ну, нет! — возразил Мирон Иванович. — Тебе нельзя. Твоё имя фашистам известно, твои портреты на заборах расклеивали. Ни одному твоему слову они не поверят, даже если бы ты заговорил только под самыми лютыми пытками…
— Товарищ командир, разрешите пойти мне!
Мы в удивлении оглянулись. На пороге стоял Витя. Он решительно глядел на нас своими синими, не по-детски строгими глазами.
— Разрешите пойти мне, — повторил он. — Я знаю, на что иду. Я сделаю всё. Мне они поверят скорее, чем взрослому.
Витя волновался. Я стоял и смотрел на человека, который был в эту минуту и командиром и отцом. Что-то скажет он?
Прислонившись спиной к холодной стене землянки, Мирон Иванович долго думал. Вдруг он оживился, подошёл к столу.
— А Витька верно говорит, — твёрдо произнёс он. — Ему, пацану, скорее поверят, чем любому взрослому.
— Да ты!.. — не выдержал я. — Ты что?..
Но командир не дал мне говорить. Повернувшись к сыну, он приказал:
— Садись и слушай. Штаб немецкого гарнизона — в деревне Заречье. Пойдёшь туда. Постарайся, чтобы тебя взяли по дороге. Если нет — то в деревне. На допросе — только не сразу, слышишь?! — скажешь, что партизаны готовятся к прорыву через Зелёную поляну. Повтори!
Витя повторил.
— Иди. Возьми автомат.
— Есть! — Витя повернулся и, прищёлкнув каблуками, вышел.
— Что ты сделал! — заглянув в глаза Мирону Ивановичу, тихо проговорил я. — Командир молчал. Отвернувшись к окну, он смотрел на верхушки елей. Над лесом всё ещё кружили фашистские бомбардировщики…
…Наверно, никогда лес не был так красив, как в этот предвечерний час. Верхушки деревьев розовели в лучах заходящего солнца. На песчаных буграх дремали низкорослые сосны. Лёгкий туман курился над болотцами. Звонко перекликались птицы.
Витя шёл не торопясь, словно заворожённый этим ликованием природы. Улыбка светилась на его лице. Он улыбался цветам, деревьям, птицам, солнцу, родной земле. Забылась на время война, ушло прочь и то страшное, неизвестное, что ждало его впереди.
Недалеко от окопов мы распрощались. Я лёг в траву, а он пошёл дальше. Мне хотелось догнать его, вернуть. Вдруг послышалось чужое: «Хальт!» Навстречу Вите с автоматами в руках выбежали два солдата, один из них замахнулся прикладом…
…Минуты ожидания кажутся годами. Давно ушёл Витя. Два часа назад двинулся в сторону Зелёной поляны один из партизанских отрядов. А вокруг тихо…
Всё это время Мирон Иванович неподвижно сидел за столом с закрытыми глазами и как будто дремал. Но стоило телефонисту пошевелиться, как он вздрагивал и спрашивал:
— Кто звонит? Зелёная?
— Нет, товарищ командир, это «Верба». И вдруг:
— Товарищ командир, звонят с участка «Сухое болото». Разведка докладывает, что в окопах противника заметно оживление. Похоже, что оттягивают силы…
— Оттягивают? — Мирон Иванович вскочил. — Почему же молчит Зелёная?
И тут, будто в ответ ему, где-то за Зелёной поляной прогремел артиллерийский залп. Мирон Иванович прислушался. За первым залпом раздался второй, третий… Вскоре грохот пушек слился в сплошную канонаду.
— На Зелёной — бой! — снова сообщил телефонист. — Командир отряда докладывает: потерь пока нет. К реке подходят пехота и танки. Пехоты — около трёх батальонов…
Мирон Иванович снова опустился на скамью, сжал ладонями виски. С минуту смотрел через узкую бойницу куда-то в темноту, потом едва слышно прошептал:
