Татьяна Майстренко - Опаленная молодость
Помнится еще деревенский вечер из 50-х годов. Уже очень поздно, почти ночь. Отец и дядя Степан сидят вдвоем в бабушкиной хате за накрытым столом, при керосиновой лампе и поют песню «Ревела буря, гром гремел». Пели они громко, во весь голос, несмотря на то, что все домашние уже улеглись спать. Но как же здорово они пели! Мне было лет 5–6, но эта картина мне запала в сердце. На сегодняшний день я понимаю, что пели не просто два брата – пели два фронтовика со схожей судьбой, которые прошли настоящие бури и громы. Пели победители фашизма – они это понимали и были горды собой. Хотя, если честно, то очень бедно жилось в деревне в 50-е годы. Власти нашей страны очень быстро забыли заслуги фронтовиков, какими бы героями они ни были.
Как жаль, как бесконечно жаль, что не сохранились воспоминания дяди Степана! А ведь он их писал для нас, для своих родных. Пропали они уже после его смерти, когда его жену дети забирали в город, потому что деревня Журавель подлежала свободному отселению как чернобыльская. Многое тогда было брошено в опустевших домах, многое было разграблено и разбросано мародерами. В том числе и фотографии погибших односельчан. Это отдельная больная тема…
Дядя Степан прожил 83 года, трудился на земле всю свою мирную жизнь. Ходил на самодельной деревяшке с самодельной тростью. Косил траву, занимался земледелием, строительством, пчелами, садоводством, читал Мичурина, книги о войне. Помогал по мере сил и матери с сестрой. Рыбачил много на Соже на лодках-челнах, которые сам же долбил из цельных деревьев. Зимой, утопая по колено в снегу, нес на плече рыболовные снасти в самодельных ночевках после подледной рыбалки – и опять же на своей деревянной ноге. Работал одной левой рукой, так как правая кисть была неподвижна. Ногу дядя Степан потерял при следующих обстоятельствах. Он влез на сосну, чтобы закрепить провод полевого телефона, и, спрыгивая, задел растяжку немецкой мины. Раздался взрыв, ногу ниже колена оторвало, а правую руку взрывной волной сильно откинуло назад. Лечился он в госпитале города Орджоникидзе. Помню, что ложку за столом он вставлял левой рукой между пальцев правой – они на правой руке не гнулись.
Пройдет 20 лет, и точно так же будет мой отец вставлять хлеб правой рукой между неподвижных пальцев левой. С годами и его раненая левая кисть руки ослабеет, ведь повреждена была лучевая кость. Помню, мой внучек Саша дотрагивался до места ранения своего прадедушки. Они дружили – старый и малый… Сашок любил отплясывать лезгинку под барабанную дробь прадедушки по чехлу от швейной машинки. У отца было великолепное чувство ритма. В юности, до войны, на деревенских вечорках, он подыгрывал на бубне брату Егору, одному из первых деревенских гармонистов. Егор погиб на войне, его гармонь унаследовал его сын Николай. Николай доживал один в Лобановке, в доме своих родителей. Его тоже уже нет на этом свете. Еще при жизни я спросила Николая, где мог погибнуть его отец. На что он ответил: «Предполагаю, на границе Белоруссии и Польши».
Егор – средний брат (1914–1944)
Военная судьба Егора – это боль всей нашей родни, включая его жену, сына и дочь. Детей его уже нет в живых, но, встречаясь с ними в последние годы их жизни, я поняла, что эта боль по погибшему отцу, по своему безотцовскому детству не утихла.
На фронт Егор Михеевич Петербурцев ушел в июне 1941 г. вместе со всеми, оставив дома, в деревне Лобановка жену, шестилетнего сына Николая и новорожденную дочь Женю. Сын плакал при расставании, обняв отца за колени. Дочь не успела его узнать. Говорили, что перед мобилизацией дядя Егор помогал эвакуировать имущество Чериковской почты, так как был до войны монтером этого узла связи. До войны, в начале 1941 года, его повысили в должности. Егор успел поработать начальником почтового отделения в городе Бережаны Тернопольской области, что на Западной Украине. Оттуда в мае 1941-го прислал матери фотографию с символической надписью на обороте, мол, если не придется свидеться, пусть эта фотография будет вам памятью обо мне. Я хорошо помню, что висела она в рамочке вместе с другими фотографиями на стене у бабушки. И мне, десятилетней девчонке, бабушка и тетя объясняли, кто изображен на ней. При этом бабушкины голубые глаза наполнялись слезами.
Сведений о Егоре не было до 1944 года, когда жене пришла похоронка о нем, а затем, вслед за ней, пришло от него заблудившееся в дороге письмо со множеством штемпелей. В письме было напутствие жене беречь детей и прощание с ними навсегда перед каким-то решающим боем. А еще в конверте была крошечная, величиной с марку, фотография, отклеенная с профсоюзного билета. Видно, он знал, что билет ему уже не понадобится. На обороте надпись: «На память жене и детям». На фотографии, на лацкане его телогрейки – значок связиста. И шелковое кашне на шее под воротником телогрейки. Он до войны очень любил носить на шее шарф либо кашне.
Вот и все. Мои поиски в Интернете пока не дали результата. А что если он воевал в штрафбате? Тогда как же удалось ему выжить на фронте на протяжении трех лет? В поисках сведений о нем надеюсь только на удачу. Помню, как-то спросила отца, что он знает о военной судьбе Егора. Отец был скуп на рассказы, он умел хранить тайны, а тайна какая-то определенно была. Единственное, что я узнала от отца, что вскоре после войны бабушка и тетя Анюта попросили его пойти к какому-то человеку в Черикове, ушедшему на фронт вместе с Егором, расспросить о брате подробнее. Отец сходил и расспросил. «Егор покинул в 1941 году расположение своей воинской части», – вот что сказал отец мне на мой вопрос. А где он находился с 1941-го по 1944-й, я до сих пор не знаю. Быть может, на лесоповале в тылу? А в 1944-м был призван на фронт? Это только догадки, ничем не подтвержденные. Запись в извещении такова: рядовой, красноармеец, погиб в августе 1944-го. Судя по значку связиста, на фронте он был связистом, а таких посылали вперед, особенно при форсировании рек. Где он погиб – не сообщается, как и номер воинского подразделения также. Его жена умерла рано – тяжело работала в колхозе. Нет уже в живых и детей. Только внуки и правнуки Егора продолжают его род в Ливнах Орловской области.
Есть у меня версия, пока не проверенная, что погиб он в конце июля 1944 г. при форсировании реки Западный Буг немного южнее Бреста, на самой границе с Польшей. В этом месте проходили войска 61-й, 48-й и 70-й армий, участвуя в Брестско-Люблинской наступательной операции. В этой операции, юго-западнее Бреста, погиб и односельчанин братьев Петербурцевых, Петр Кириллович Щавликов, 1916 года рождения. Он воевал в 70-й армии и похоронен на месте своей гибели, в Польше. Дочь и внуки навещали его могилу. А вот могила моего дяди неизвестна. Поэтому в 2013 г. я установила ему крест с фотографией и табличкой между могилами его матери и сестры Анны на кладбище деревни Журавель. Пусть люди вспоминают его, приезжая на Радоницу. Да и мы положим цветы, когда сможем приехать сюда.
ТРИ БРАТА
Россия, Родина, тоска…
Ты вся в дыму, как поле боя.
Разломим хлеб на три куска,
Поделимся между собою.
Нас трое братьев. Говорят,
Как в сказке, мы неодолимы.
Старшой, меньшой и средний брат —
Втроем идем мы в край родимый.
Идем, не прячась непогод.
Идем, не ждя, чтоб даль светала.
Мы путники. Уж третий год
Нам посохом винтовка стала.
Наш дом еще далек, далек…
Он там, за боем, там, за дымом,
Он там, где тлеет уголек
На пепелище нелюдимом.
Он там, где нас уставши ждать,
Босая, на жнивье колючем
Все плачет, плачет, плачет мать
Все машет нам платком горючим.
Как снег, был бел ее платок,
Но путь наш долог, враг упорен,
И стал, от пыли тех дорог,
Как скорбь, он черен, черен, черен…
Нас трое братьев. Кто дойдет?
Кто счет сведет долгам и ранам?
Один из нас в бою падет,
Как сноп, сражен железом бранным.
Второй, израненный врагом,
Окровавлен, в пути отстанет
И битв былых слепым певцом
Быть может, вдохновенно станет.
Но невредимым третий брат
Придет домой и дверь откроет
И материнский черный плат
В крови врага стократ омоет.
Константин Симонов
Заключение
Сорок первый роковой… Он стал самым трагичным годом двадцатого столетия. Всю свою жизнь мой отец вспоминал именно сорок первый. Очень долго он не рассказывал нам о войне, об отступлении, о плене. И только в конце жизни доверился бумаге, посвятив написанию воспоминаний десять лет своей жизни. С большим уважением вспоминал генерала Лукина, все искал в литературе его биографию. Видеть Лукина ему довелось лишь однажды – накануне попытки прорыва из котла под Вязьмой, на общем построении армии. Отец, сам того не зная, прошел обратным путем, на Запад, почти по тем же дорогам, по которым, отступая, прошел в 1941 г. его дядя, Михаил Хромченко, невольно отомстив немцам за его смерть. Участвуя в операции «Багратион», он прошел многие города, в том числе и Сенно. Произошло это на третий день наступления, 26 июня 1944 г. Освобождал Лепельщину, Витебск, Вильнюс, Каунас, был ранен под Инстербургом.
