Филипп Голиков - Красные орлы (Из дневников 1918–1920 г.г.)
Ну, а я?.. Я еду в Камышловский уезд! Побываю в Камышлове, в Зырянской волости и у себя дома, в родной Борисовой.
С путевкой политотдела — в деревню
Гоню и гоню. Мелькают деревни, села. Останавливаюсь лишь для того, чтобы сменить на ямской станции лошадей. И дальше! Еще вчера, 1 августа, был в Ирбите, а сейчас уже Камышлов позади. Впереди Борисова.
Пока запрягут лошадей (что-то долго мешкают), делаю эту запись.
По дороге от Егоршино вспомнил многое. Здесь мы отступали. Здесь в 1918 году бился 1-й Крестьянский коммунистический полк «Красных орлов» совместно с Камышловским и 4-м Уральским полками. Сколько с тех пор пройдено дорог, во скольких боях участвовал, а не забывается все, что связано с «красными орлами», с милым сердцу Камышловом.
С волнением въехал в Камышлов, вглядывался в каждую улицу, в каждый дом, в каждого встречного. Прежде всего проехал на двор Дембовского, содержателя большой ямской станции, попросил пару лошадей до Ильинского.
Старик Дембовский спешить не любит: «Давайте ваши документы, молодой человек». Надел очки, посмотрел: «Все в порядке. Но подвода будет часа через три — четыре. Не взыщите, раньше не могу».
И на том спасибо,
Отправился к Прасковье Ионовне Владимировой. Шел и боялся: жива ли, не обидели ли чем белые?
Застал дома. Прасковья Ионовна, как увидела меня, задрожала, заплакала, бросилась целовать:
— Феликс ты мой родной!.. Обнимает, ощупывает, словно бы проверяет, в целости ли я. Крестится, благодарит бога.
Потом стала хлопотать над чаем. Когда попили чайку, твердо сказала:
— Никуда не пущу. У меня отдохнешь, пока лошадей приготовят.
Так я и провел с Прасковьей Ионовной три часа. Ничуть о том не жалею.
Прасковья Ионовна о многом рассказала. Перво-наперво об отце. Ему удалось бежать от белых, когда с партией других большевиков гнали в Сибирь по тракту Камышлов — Тюмень. Это все она знает от самого отца. Он к ней на днях забегал на минутку.
— Как выглядит? — спрашиваю я.
— Да вот так и выглядит… Сам скоро увидишь.
Что правда, то правда, совсем скоро увижу я своих.
Порассказала мне Ионовна и о наших гимназистах. Незавидная судьба выпала на их долю. Белые мобилизовали учащихся седьмых и восьмых классов в колчаковскую армию, послали их во всевозможные ударные, штурмовые и «бессмертные» батальоны, попросту говоря — на верную гибель. Забрили и многих моих товарищей, в том числе Грибуську Донова.
Ничего не поделаешь, кто хочет сохраниться между двумя огнями, между двумя борющимися силами, обречен. Милый был паренек Грибуська. Но у него не хватило твердости, решимости встать на сторону народа. Вот и угодил в колчаковскую банду.
Перед уходом я зашел в садик, где год назад, накануне отступления, зарыл печать Борисовской партийной ячейки. Откопал ее. Печать в полной сохранности. Теперь-то она пригодится!
Попрощался я с дорогой Прасковьей Ионовной и отправился на ямскую станцию. В обед выехал из Камышлова.
По этой пыльной дороге я не раз ездил с папой. Все-то тут мне знакомо.
Лошадей менял в Ильинском. Отсюда родом геройский командир батальона товарищ Полуяхтов Андрей Афанасьевич и его земляк, ординарец командира полка «Красных орлов», мой друг-приятель Осип Полуяхтов.
В Ильинском долго не задерживался. Хозяин станции, богатый мужичок, хорошо помнит моего отца. Тот не раз менял у него лошадей во время поездок в Камышлов и обратно.
Дорога от Ильинского накатанная. По сторонам — поля, леса, снова поля. Хлеба хорошие… Так добрался до Суворов…
Но вот уже зовут меня. Лошади готовы. Прощайте, Суворы!
Скоро буду дома.
3 августа. Деревня БорисоваДаже не верится, что можно написать: вот и я в родном доме.
Первым увидел отца. Было такое мгновение — мы остановились и не могли сделать ни шагу. Потом бросились друг к другу.
Я всегда чувствовал, что отец меня сильно любит. Но он это прямо не проявлял, не умел говорить ласковые слова. Однако после разлуки, смертельных опасностей, папа не мог сдержаться. Крепко-крепко обнял меня, прижал к себе. Я даже растерялся, испытывая всегдашнюю перед ним застенчивость.
Потом подбежали мама, шестилетняя Маруся, младшие братишки Валентин и Шурик. Вслед за ними пришла моя любимая бабушка Анна.
Что было дальше, описать трудно. Подошли соседи, соседки, знакомые, молодежь. Посыпались вопросы и потекла беседа.
Не представляю себе, сколько прошло времени. Говорили о том, о сем. Не было бы конца этой беседе, не позови меня крестьяне в село Зырянское. Там прослышали о моем приезде и просили выступить,
На пути в Зырянское встретился с женой Ивана Андреевича Голикова — Еленой Дмитриевной. Тяжелая была встреча. Иван Андреевич погиб в те дни, когда полк «Красных орлов» с боями отходил к Глазову.
Что я мог сказать одинокой, несчастной женщине, которую зверски избивали белые?
В Зырянском на площади у церкви собралась целая толпа. Сразу же стали задавать всевозможные вопросы. Отвечая на них, я рассказал о текущем моменте, о колчаковщине, об уроках, которые надо из нее сделать мужикам, о работе органов Советской власти в деревне и о многом другом.
Говорил, а сам вглядывался в лица крестьян. Мужики знают меня, я — их. Некоторые все время кивают головами, соглашаются с каждым словом. Другие задумчивы — взвешивают, прикидывают. А третьи — едва сдерживают злобу, несогласие.
Но большинство, подавляющее большинство, настроено хорошо, за Советскую власть. Поэтому-то, наверное, и понравилось им мое выступление. Едва кончил, подошли старики. Как маленького, ласково похлопывают по плечу, по затылку:
— Молод, а знает, что к чему на белом свете…
Отец стоял в стороне. Но вдруг не выдержал, подбежал ко мне, обнял и поцеловал. Все одобрительно зашумели. Я же был смущен и сгорал от волнения.
Надо бы еще о многом написать, да братишки зовут ужинать. Валентин служит писарем в сельском совете, Шурик — в работниках у богатого соседа,
Завтра обязательно продолжу запись.
4 августа. Деревня БорисоваСел за стол и не верю. Неужели и впрямь я со своими, и это отец с матерью и бабушка?!
Куда ни глянешь, все вокруг такое родное, близкое. И стол этот, который добела выскоблили мамины руки, и чашка с отбитым краем, и ложки деревянные, с которых давно сошла краска…
Сегодня узнал много новостей, в том числе и горьких. Прежде всего о том, как белобандиты арестовали наших коммунистов и что этому предшествовало.
…В марте 1918 года в Борисовой собрались крестьяне из всех двенадцати сел и деревень волости. Представитель Камышловского у ком а РКП (б) товарищ Аксенов рассказал о задачах коммунистов — большевиков. Потом высказывались мужики.
На собрании 30 человек вступили в партию. Председателем ячейки избрали моего отца, секретарем товарища Будрина.
Когда вместо волостного ревкома был создан волостной исполком, председателем его стал товарищ Тарских Павел Мамонтович, секретарем тот же товарищ Будрин.
Мой отец ведал отделом здравоохранения и культуры. Начальником милиции назначили товарища Калистратова.
Большевики начали отнимать землю у церквей. И тут разгорелась сильная борьба. Заведующим земельным отделом в волисполкоме был тогда «левый» эсер Сивков, а «левые» эсеры всегда действовали заодно с кулачьем. Сговорившись, они послали своих гонцов за белоказаками к атаману Дутову.
И вот 12 июля, на вторые сутки после Петрова дня, из Бродкалмака прибыла ночью белая шайка — человек восемьдесят: казаки, офицеры, кулаки, подкулачники и поддавшиеся на вражескую агитацию башкиры. Незаметно, лесами и покосами провели ее к нам местные кулаки — прапорщики Яков Паюсов и Андрей Козлов.
Бандиты ворвались в дома коммунистов перед самым рассветом, когда сон покрепче. Первым схватили отца. Он даже не успел револьвер достать. Так, в одном нижнем белье, и погнали его палками да плетьми в сторону Зырянки.
Вслед за отцом арестовали Алексея Андреевича и Егора Андреевича Голиковых, Матвея Савельевича Пиньженина. Всех их избили в кровь, а Пиньженина прогнали даже «сквозь строй». Тем же утром в поле, у озера Маян, схватили и избили братьев отца — Сергея, Матвея и Митрофана, хотя коммунистом из них был только дядя Сережа.
Сумели скрыться Иван Андреевич Голиков (его изба на самом конце деревни) да Гавриил Григорьевич Голиков, находившийся случайно в поле.
Всего по волости в ту ночь белая банда арестовала больше сорока человек.
Отца привели в Бродокалмакскую тюрьму, потом погнали в Челябинскую, потом — в Екатеринбургскую, а под конец колчаковщины — в Камышловскую. Сколько пришлось пережить отцу в этих тюрьмах, не опишешь, да он и сам не желает о том рассказывать.
Местное кулачье, особенно Семен Пермяков и его брат Федосей, Андрей Козлов и Артемий Пономарев, добивались, чтобы отца передали в руки каменской белогвардейской дружины. Там заправляли офицеры и кулаки из нашей волости. Они-то, конечно, имели зуб на отца и на нем желали выместить всю свою злобу против Советской власти.
