Джеймс Джонс - Только позови
Настроение у него было такое же, как в самые тяжелые минуты сердечного приступа там, в Сан-Франциско, когда ему показалось, что часть его существа отделилась от него, и он напряженно думал о том, другом, непонятном «я». Что же это такое было? Он не знал. Действительно ли где-то существует другой Уинч, который ждет не дождется вернуться к себе? И этого он не знал. Он в самом деле ощущал раздвоение или оно было плодом его расстроенного воображения? И этого он тоже не знал. Ни на один вопрос, которыми задавался Уинч, он не нашел удовлетворительного ответа. Но память о том, что он перечувствовал тогда, неотвязно преследовала его. Под ним глухо ухали и скребли асфальт огромные колеса.
С Билли Спенсером возвратилась жуткая явь: очумелые, задыхающиеся, утопающие в грязи бойцы его роты. Уинч встрепенулся. Что-то произошло не так, как надо, сейчас он должен бы находиться там, с ними. Он не какой-нибудь дурачок и понимает, что ничего не сумел бы поправить и ничем не сумел бы помочь. Но он мог бы подбодрить ребят, привести хоть в какой-то порядок расстроенную роту. Почему он здесь, а не с ними, растерянными, вовсе сбитыми с толку? Выходит, грош ему цена.
Рассказ Билли Спенсера заставил Уинча снова пережить яростную жестокость и нескончаемое безумие боя.
Как такое могло стереться из памяти? Уинча потрясло это открытие. Он думал, что это останется с ним на всю жизнь. С другой стороны, он не желал, чтобы мальцы вроде Билли глядели на него как на папашу. Где же все-таки кончается ответственность? Наверно, нигде. И никогда. Нигде не кончается и никогда. Но как жить, если все время думать об этом?
На соседнем сиденье, прижав к груди бутылку сиграмовского виски, мирно, как младенец, посапывал молоденький солдатик.
Приехав в Сент-Луис, Уинч снял номер в какой-то гостинице в самых паршивых кварталах у реки. Ему не доводилось стоять в Джефферсоновских казармах, но он разок заглядывал сюда, чтобы навестить старого приятеля, и потому знал этот район. На улицах было полно подозрительной публики, в захудалых забегаловках, как всегда, ошивались проститутки, сутенеры, жулики, всякое хулиганье. Само собой, повсюду толклась солдатня.
Устроившись, Уинч завалился в постель и проспал без просыпу шестнадцать часов подряд. Когда он проснулся, было восемь вечера. Он побрился, оделся, вышел на улицу и, купив бутылку сухого калифорнийского вина, вернулся к себе в номер. Будто любовник, пришедший на тайное свидание в дешевую гостиницу. Он откупорил бутылку, налил половину стакана, посмотрел вино на свет, осторожно и жадно отпил первый глоток. Ничего не произошло. Он не свалился замертво. Уинч уселся поудобнее у шаткого столика, положил ноги на кровать и не спеша высосал бутылку — один за другим все шесть стаканов кисловатой терпкой жидкости, от которой текли слюнки. Он уж и не помнил, когда ему доводилось отведать такого аппетитного чуда.
Покончив с бутылкой, Уинч вышел поесть. Он так давно не принимал спиртного, что почти захмелел на четверть часа. Это было великолепно. Он даже попросил официантку приготовить ему еду без соли. Поев, он вышел на улицу и понял, что сейчас сделает то, что подсознательно собирался сделать все это время. Он остановил такси и назвал шоферу адрес, по которому проживала жена.
Уинч не знал ни дома, ни улицы. Жена переехала в Сент-Луис уже после того, как он отбыл на Тихий океан. Писала, что здесь поселился ее отец, кадровый мастер-сержант, выйдя в отставку незадолго до смерти. Кроме того, у нее тут двоюродные сестры. Ехать было далеко, в один из окраинных, кое-как застроенных жилых районов. Улицы шли прямые, обсаженные по обеим сторонам большими деревьями. Дома тоже стояли большие, широкоплечие, основательные. Они тянулись рядами миля за милей, как бесконечные шеренги плотных бравых мастеров-сержантов, выстроившихся для парада.
Дом оказался особняком, приспособленным под квартиры. У двери была врезанная в дерево металлическая пластинка с четырьмя звонками. Ее квартира была на втором этаже, слева. Уинч перешел на другую сторону улицы и, заняв наблюдательный пост на скамейке под старым и тихим в эту безветренную сентябрьскую ночь кленом с широченными листьями, стал ждать. Прошло часа полтора, и Уинч уже подумал, что жена дома и давно спит, но в этот момент подъехало такси, и он увидел, как она выходит с каким-то военным.
По фуражке Уинч сразу узнал в ее спутнике офицера — летчика, потом разглядел «крылышки» над левым карманом и «фруктовый салат», а когда тот поравнялся с фонарем, увидел на погонах серебристые знаки различия. Подполковник. Оба были порядочно пьяны. Дурачась и смеясь, они шли по дорожке к дому. У дверей мужчина обнял ее и крепко поцеловал. Потом она достала ключ. Через пару минут на втором этаже слева зажегся свет. Такси отъехало.
Не сходя с места, Уинч решил подождать еще полчаса. Свет в квартире не гаснул. Из дома никто не вышел. Уинч подумал, что ребята, должно быть, спят у себя в комнате. Значит, вот как оно заведено! Ну что же, одному десять, другому одиннадцать. Вполне взрослые, чтобы позаботиться о себе, пока их мамочка гульнет вечерок. Полчаса прошло, в доме все оставалось по-прежнему, и Уинч зашагал в ту сторону, где, по его расчетам, проходила ближайшая магистраль.
Идти пришлось порядочно. Уинч шел медленно, не торопясь, чтобы не выдохнуться. Ему казалось, что он хорошо запомнил дорогу, по которой ехал сюда, но, очевидно, он что-то перепутал. Наконец справа в конце улочки он увидел яркие огни, вышел на широкую авеню и поймал такси.
Добравшись до приречных кварталов, он зашел в один бар, потом в другой, третий. Просто так. Он не выпил ни капли. Потом отправился в гостиницу и около четырех завалился спать.
Следующие два дня Уинч каждый вечер совершал вылазки в западный район, где жила его жена. То было его последнее прибежище после долгих однообразных часов. Он спал или болтался без дела почти до вечера, а потом плотно ел — единственный раз в сутки — и брал такси. Каждый день он покупал перед обедом бутылку вина и опустошал ее, сидя за столиком у себя в номере. Он прибывал на место примерно в половине первого.
Второй раз Уинч видел жену с тем же подполковником ВВС. Но на третью ночь она привела другого мужчину, тоже офицера. Этот был пониже ростом и потолще, с брюшком. На погонах у него виднелись золотистые дубовые листья майора. Также, дурачась и смеясь, они шли по дорожке к дому и так же целовались у дверей. Снова зажегся свет, и снова никто не вышел из дома. Уинч понял, что он свободен от обязательств, словно взятых на себя по какой-то бесовской сделке. Он круто повернулся и пошел к авеню. Он вернулся на такси в гостиницу, сложил вещи и расплатился за номер. На другом такси он добрался до автостанции. Очередная «борзая» отправлялась в южном направлении, к Люксору, только через час. Он провел его в соседнем баре, отмечая отъезд второй за день бутылкой вина.
На обратном пути он почти всю дорогу спал. Только раз он по-настоящему проснулся, чтобы опять посмотреть на темную задумчивую Миссисипи, тянувшуюся вдоль шоссе, теперь уже с левой стороны. Он смотрел и с горечью думал о том, что в части, переживающей болезненные перемены, постепенно забывают о них. Забывают о нем. Он знал, что иначе и быть не могло. Рассудок подсказывал, что это даже хорошо, и он, успокоенный, задремал снова. Вдруг что-то будто толкнуло его, он сообразил, что надо отдать команду: «Выводи людей, быстро! Давай влево отходи, влево, мать твою… Ты что, не видишь, что минометы нас в вилку берут?» Крик подступал к горлу, но он успел опомниться, издав какой-то хрип. Уинч помотал головой. Вроде бой на Гуадалканале, когда они брали высоту 27. Только местность другая, незнакомая. Уинч опять помотал головой. Потом он все-таки уснул и спал до рассвета, пока его не разбудили лучи восходящего южного солнца. Стряхнув сон, он смотрел на плоские поля Арканзаса. На душе у него было неспокойно, что-то держало его, хотя он понимал, что роты больше нет и не будет. Впереди как неизбежность маячил на крутом берегу Люксор. В нем теперь заключалось все его будущее, если оно вообще есть, это будущее. Нечего обманывать себя.
Такси миновало кирпичные ворота и остановилось у главного здания. Настроение у Уинча было отвратительное, ему показалось, что госпиталь стал еще больше похож на тюрьму. За время его четырехдневного отсутствия приезжали родители Билли. Может, оно и к лучшему. Мать закатила настоящую истерику, сообщил ему Билли.
В тот же день Уинч еще раз прошел полное медицинское обследование. Показания были гораздо лучше, чем раньше. Врачи не находили объяснений. Такой хорошей электрокардиограммы у него еще не было. Если так пойдет и ему будет лучше, они не видят причин, почему бы ему не вернуться скоро в строй. Уинч только усмехнулся про себя. О выпитых бутылках он, конечно, умолчал.
Два дня спустя он впервые и пообщался по-настоящему в зале отдыха с Кэрол Файербоу. Она предложила ему партию в пинг-понг.
