Борис Бурлак - Левый фланг
Но в тот же день, после сточасовых уличных боев, наши войска оставили город Секешфехервар. А 4-й танковый корпус СС начал массированные атаки на севере, имея задачу — выйти к венгерской столице кратчайшим путем.
Толбухин не отходил от телефонов. Каждый час положение на северном участке все ухудшалось. И он решил: в ночь на двадцать третье января отвести 68-й стрелковый корпус генерала Шкодуновича с западного выступа, который немцы могли срезать в любое время, и уплотнить двумя дивизиями оборону на западе, а третью дивизию — Бойченко — перебросить к Секешфехервару, где нажим противника не ослабевал.
Отдавая этот приказ, он вспомнил, что в дивизии Бойченко служит Строев. Все собирался вызвать Ивана к себе, поговорить на досуге по душам, пожурить за то, что до сих пор не давал о себе знать. Да и не собрался. Теперь уж придется отложить встречу до лучших времен, когда немцы будут отогнаны от Будапешта…
Офицер-порученец принес радиограмму из штаба Второго Украинского фронта. Малиновский сообщал, что по распоряжению Ставки Толбухину передаются в оперативное подчинение еще два корпуса: 23-й танковый и 104-й стрелковый. Толбухин дважды прочел бумажку, разгладил ее на столе ладонью. Молодец Родион Яковлевич, верный сосед, порадовал доброй новостью.
— Дорога ложка к обеду, а танк — к бою! — сказал он порученцу, который — тоже молодец! — не теряя ни минуты, явился лично к командующему.
Эту новую помощь фронт получил как раз вовремя. С самого утра двадцать третьего января немцы начали новые атаки одновременно на трех направлениях: продолжая наступать по берегу Дуная, на север, они ударили и на Бичке — на северо-западе, и от Секешфехервара, с юго-запада. Немцам уже виделся, наверное, в это утро большой к о т е л, в котором могли очутиться сразу две армии — 4-я гвардейская и 46-я.
Двадцать третье января стало днем беспрерывных отчаянных атак и контратак по всему фронту. Траншеи первой линии переходили из рук в руки. Целые полки вступали в рукопашную. Снег таял, плавился от ураганного огня батарей прямой наводки.
Толбухин утешал себя только тем, что это л е б е д и н а я п е с н я немцев под Будапештом. Стало быть, они скоро выдохнутся, если пошли ва-банк.
Вечером ему доложили, что у Бичке противник остановлен и отброшен назад, на старые позиции, и что противнику не удалось потеснить наши части на высотах близ Секешфехервара. Но на главном направлении, где дрался 5-й гвардейский кавкорпус, немецкие танки несколько продвинулись вперед, окружив один из полков донских казаков.
— Лезут, не считаясь с потерями, — сказал генерал Иванов.
— А как наши казаки, не приуныли?
— Отбиваются выше всяких похвал.
Толбухин низко склонился над рабочей картой. Все дефиле между Дунаем и озером Веленце было густо испещрено условными знаками. Тут оперативная плотность обороняющихся достигала четырех километров на дивизию, и на каждый километр приходилось до тридцати орудий. Немного, но жить можно. Правда, танков у немцев раз в десять больше, чем у конников. Благо, что на подходе 23-й корпус: он, в случае чего, поддержит донских казаков, которые давно научились держать оборону наравне с пехотой. Кто знает, может, именно здесь, в Венгрии, у стен Будапешта, и завершится золотой век конницы последней ее победой в единоборстве с танками…
Маршал задумался над картой, мысленно пропуская мимо себя дымные картины прошлого.
…Золотой век конницы! Он берет начало в глубине истории. Но по мере того, как все больше ускорялся бег времени, русская кавалерия выходила на передний план сражений. Были у нас и свои гусары, и кирасиры, и уланы, и драгуны. Еще Суворов, а за ним и Кутузов увидели большое будущее конницы. Донской генерал Платов всегда был под рукой у знаменитых полководцев. Так что еще Наполеон испытал на себе удары русской конницы. Еще в ту, первую Отечественную, войну взошла и засияла ее яркая звезда. Но самодержцы как огня боялись народного духа конницы и всячески отделяли ее от простого люда. И когда вспыхнула и запылала гражданская война в России, корниловы тут же двинули верные казачьи сотни против слабых отрядов красногвардейцев. На Дону, на Кубани, на Тереке, на Урале — всюду разворачивалась в конные лавы контрреволюция. Вот тогда-то коммунисты и бросили свой клич: «Пролетарий, на коня!» Рабочие, матросы, безлошадные крестьяне взяли в руки непривычные для них клинки, неумело поднялись на стремена и сели в седла. Красные казаки поспешили им на помощь: в оренбургских степях братья Каширины вымахнули навстречу генералу Дутову. Так привилегированный род войск старого мира становился любимым родом войск Великой революции. Кавалерия была впервые сведена в корпуса и армии. Она завернула от Москвы и погнала на юг отборные полки генералов Шкуро и Мамонтова. Потом Буденный и Гай ходили на белополяков, штурмом брали крепости, в горячих схватках — лава на лаву — опрокидывали навзничь уланов маршала Пилсудского. Где только не рубились легендарные всадники революции! И закончили поход громкой победой над бароном Врангелем. Красная кавалерия за каких-нибудь два-три года превратилась в-главную ударную силу Советов. И весь мир опять заговорил о золотом веке конницы, которая снова воспряла духом, хотя уже наставала очередь моторов и брони, и краскомы-конники становились первыми танкистами.
Золотой век конницы… В ночь на двадцать четвертое января 1945 года противник сосредоточил против 5-го кавкорпуса около двухсот танков и самоходок, всю артиллерию своей 6-й армии и вслед за огневым валом пошел в наступление. Донцы, отходя на запасной рубеж, то и дело контратаковывали гитлеровцев. Казаки шли не просто в очередную контратаку, они уходили в историю, закрывая за собой последние страницы славной летописи русской кавалерии. В боевых донесениях сохранилось всего несколько имен отважных, потому что отвага была нормой поведения всех…
Сыны тихого Дона двое суток отбивались за голубым Дунаем от наседающих со всех сторон бронированных эсэсовцев. Рядом, в глубоких балках, стояли коноводы с лошадьми: лошади пронзительно, тоскливо ржали, чуя свой смертный час, а на гребнях балок пешие казаки, чутко слыша этот клик боевых коней, гранатами забрасывали танковые волны, не пуская их на север, в балки. И противник на ходу отворачивал на запад, не в силах прорваться к Будапешту прямиком, через голову бессмертного 5-го гвардейского кавкорпуса.
Наступило двадцать шестое января. Заслонившись от казаков дивизией «Викинг», немцы подтянули первую и третью («Мертвая голова») танковые дивизии, штурмовую бригаду тяжелых танков резерва главного командования, батальон сверхтяжелых «королевских тигров» и нанесли еще один массированный ночной удар на хутор Вереб, дотоле никому совершенно неизвестный.
Четвертая гвардейская армия к утру оказалась в трудном положении: танковые клещи могли вот-вот сомкнуться где-нибудь у Бичке — и тогда пришлось бы драться уже в к о т л е.
— Поднять по тревоге двадцать третий корпус, — как можно спокойнее приказал Толбухин.
Он знал, что в этом корпусе танки одних иностранных марок, которые имели слабую броню и плохие пушки (союзники и в конце войны уступали немцам в тяжелом вооружении), но ничего другого у командующего фронтом сейчас не было. Он отдавал себе отчет также в том, что для ввода в бой 23-го корпуса нужна серьезная артиллерийская и авиационная поддержка, но ему сейчас была дорога буквально каждая минута. Все, что можно было снять с других участков, снималось и спешно стягивалось к Веребу, чтобы перекрыть длинный коридор немецкого прорыва. Отныне этот хуторок, расположенный на склоне ничем не приметной балки, становился фокусом всей будапештской битвы.
Толбухин ждал.
А тем временем 165 «лендлизовских» машин генерала Ахманова уже двигались навстречу 220 тяжелым танкам крупповского литья. Вот если бы вместо этих английских были свои, уральские «тридцатьчетверки»! Только на то и вся надежда, что в заморских игрушках сидят нашенские бойцы.
23-й корпус развернулся в боевой порядок на виду у немцев, которые пошли на хитрость: отражая фронтальные атаки огнем артиллерии, они бросали «тигры» и «королевские тигры» во фланг атакующим подразделениям. И пока наши танкисты вели вынужденную огневую дуэль с батареями прямой наводки, «тигры» всех мастей вплотную подбирались к ним.
Толбухин ждал исхода встречного танкового боя.
Все его внимание сосредоточилось на линии Вереб — Валь, на огненном торце опасного немецкого прорыва. С т е н ы коридора, в котором хозяйничали эсэсовцы, мучая смертной мукой даже раненых пленных, эти с т е н ы противник, как ни бесновался, раздвинуть уже больше не мог. Наши танкисты возмещали слабость англо-американской лобовой брони стойкостью своего духа: они продолжали отстреливаться и в горящих на ветру машинах.
