Владимир Першанин - «Смертное поле». «Окопная правда» Великой Отечественной
Мы выбрались из нашего ровика. Я разыскивал пулемет, пока не убедился, что там, где его оставил, дымится воронка. Подобрал карабин. Мы, уцелевшие, жались к стенкам окопа. В этом лязганье и грохоте взрывов, горящих кострах металла человеку нечего было делать. Посреди окопа одиноко торчал миномет, а рядом с ним лежал наводчик, весь в крови, как будто облитый с ног до головы темно-красной краской. И этот миномет даже отбрасывал тень от клонившегося к западу солнца. Разве в аду бывают тени?
Тяжелый транспортер «Ганомаг», уходя от снарядов, уже дымившийся, влетел в низину. «Тридцатьчетверка» ударила по нему сверху из орудия. Угол наклона оказался недостаточный. Снаряд снес щиток с крупнокалиберным пулеметом над кабиной и взорвался метрах в пяти впереди, разворотив двигатель. Танк пронесся мимо, а мы кинулись добивать бронетранспортер. Восемь-десять немцев спрыгивали через борта вниз и лезли через заднюю дверцу. Они были оглушены, иначе перебили бы нашу слабовооруженную минометную команду.
Почти у всех фрицев были автоматы, а на борту торчал еще один пулемет. Старшина, вырвавшийся вперед, бросил противотанковую гранату. Она взорвалась ближе к старшине, чем к бронетранспортеру. Его и бежавшего рядом Никиту швырнуло на землю взрывной волной. Я выстрелил из карабина в унтер-офицера с несколькими нашивками. Промахнулся. Унтер поднимал автомат. Взводный Осипов торопливо высаживал обойму своего трофейного «парабеллума». Свалил унтер-офицера, еще одного солдата. Я, передернув затвор, выстрелил прямо в упор в крепкого рыжего немца, спрыгнувшего из задней двери. Он свалился мне под ноги. Следующего принял на штык минометчик и тут же упал, срезанный автоматной очередью. Высокий немец спокойно, как на учениях, расстрелял короткой очередью сержанта-наводчика, потом еще одного бойца. На него налетел, как коршун, наш боец в одной рубашке, ударил прикладом по голове. Приклад разлетелся на куски.
Действуя обломком карабина, он бил немца по лицу. В моем карабине кончились патроны, и я достал ТТ. Стрелять уже было некого. Подоспевшие минометчики из второго взвода добивали оставшихся немцев прикладами и сапогами. Из разбитой кабины вывалился контуженый водитель. К нему подскочили сразу трое и замолотили прикладами. Еще один минометчик пытался влезть в кучу-малу и врезать фрицу. Не хватало места. Тогда он сунулся в открытую дверцу кабины и выстрелил в сидевшего там старшего машины, тоже раненого, а может, и мертвого.
Ко мне ковылял мой напарник Никита. Лицо представляло ужасное зрелище. Оно распухло, стало уже не колобком, а как арбуз. Широкая рана опоясывала горло, скулы, из нее текла кровь. Маленький конопатый боец поддерживал голову и пытался что-то сказать. Он просил помощи. У меня мелькнула мысль, что его полоснули ножом и Никита делает последние шаги. Я силой положил Никиту на спину и оторвал пальцы от раны. Подошел старшина, тоже весь в крови, с выбитыми зубами, и шепеляво объяснил мне:
— Кашку сорвало… ремень шкуру порвал… не нашмерть.
Я понял, что противотанковая граната взрывной волной сорвала с него каску, а лопнувший ремешок разорвал, порезал кожу. Рана была неглубокая, но кровоточила сильно. Санитар, бинтуя конопатого помощника, сообщил, что у Никиты еще лопнула челюсть. Но жить будет!
— Медаль ему… может, орден, — доказывал старшина, хватая меня за гимнастерку.
Он был тоже контужен, и его увели. Вокруг лежали трупы: наши и немецкие. Наших было много. Снарядом убило командира роты, и Осипов принимал хозяйство: три уцелевших миномета и человек семнадцать бойцов. Бойцы, растащив трофеи, хлебнули рома и оживленно подравнивали окопы, подносили ящики с минами. Для погибших расширяли воронку и сколачивали деревянную пирамиду. На войне не принято долго горевать о погибших. Сегодня ты жив, а завтра тебя закапывают в такую же воронку.
— Тебе, Анатолий, наверное, в штаб надо? — неуверенно спросил Осипов.
— Могу остаться, — пожал я плечами.
— Ни к чему. Наши уже в городе, а мин кот наплакал. — Он помялся и попросил: — Ты там, в штабе, насчет наград напомни, кому положено. У меня бойцы по полгода воюют, а ничем не отмечены.
Полгода — это очень большой срок для минометчиков. Я пообещал, что сообщу замполиту полка, с которым был в хороших отношениях.
— Ты список черкни, а наградные, если что, потом оформим.
Сам Осипов владел карандашом коряво. Список составлял под диктовку боец из грамотных. Когда он выводил десятую фамилию, я выдернул листок:
— Стоп! Столько не пропустят.
Фамилии карела Осипова там не было, и я вписал ее сам. Замполит расспросил меня о бое, пробежал список. Провел черту, отделяя половину представленных. У него была хорошая память, и он размашисто внес от себя фамилию эстонца, единственного оставшегося в живых в минометной роте.
— Все, достаточно. Думаешь, ордена и медали ящиками привозят? Если на каждую роту по шесть-семь наград, это уже сотни полторы на полк получится.
Он запнулся. Может, хотел сказать, что и работников штаба надо наградить. Они тоже в стороне от операции не стояли. Я его понял и отправился к себе. Нарва была уже взята, кое-где стучали автоматные очереди и одиночные выстрелы. Выкуривали спрятавшихся немцев.
Сильные бои развернулись на островах Балтики, где размещались хорошо укрепленные немецкие гарнизоны. Помню, дивизия штурмовала остров Саарема. Пытались ворваться с ходу по двухкилометровой дамбе, но немцы успели взорвать ее в трех местах, буквально на наших глазах. Часть войск с тяжелой техникой остановилась, пехота пробивалась под огнем вперед. Саперы спешно заделывали огромные воронки, в которых плескалась вода. По узкой кромке уцелевшей дамбы двигались навстречу подводы с ранеными. Среди них увидел несколько знакомых лиц. На одной из подвод провезли тяжело раненную медсестру Валю Кикс, которая воевала в дивизии с 1942 года. Лицо ее было серое и безжизненное. Позже я узнал, что взрывом у нее были сильно повреждены кости таза. Командующий армией, увидев Валю, переговорил с врачами и приказал выделить санитарный самолет. Девушку эвакуировали в Ленинград. К сожалению, раны оказались смертельные, и Валя Кикс умерла.
Мы упорно пробивались через дамбу. По нас били с закрытых позиций немецкие орудия. Вода вокруг дамбы кипела от сплошных взрывов. Часть прорвавшихся войск остановилась под сильным огнем. Творилось что-то невообразимое. Несколько наших эскадрилий штурмовиков и бомбардировщиков пронеслись в сторону немецких укреплений. Там загремели взрывы авиабомб. Артиллерия немцев замолчала, но буквально через полчаса после того, как вернулись на аэродром наши самолеты, налетели «лаптежники», немецкие штурмовики «Юнкерс-87», в сопровождении истребителей.
Вниз полетели контейнеры с небольшими бомбами-«лягушками». Контейнеры раскрывались на лету и выбрасывали десятки осколочных «лягушек». Когда эти сволочные бомбы ударялись о землю, срабатывал вышибной заряд. Бомбы рвались в воздухе пачками, словно молотил пулемет огромного калибра. Осколки и шрапнель летели сверху, и укрыться от них было трудно.
Бойцы, не слушая команд, метались под градом осколков, пытались добежать до кустов или небольшого соснового перелеска, но большинство погибли, убитые осколками. Я успел нырнуть в кювет. Со мной рядом лежал военный врач. У него не выдержали нервы, и он постоянно пытался встать. Врача пугало, что мы лежим на открытом месте, и он показывал на островок кустарника, который бы нас все равно не укрыл.
— Лежи, если жить хочешь! — кричал я, более опытный, но врач вырвался и побежал через поляну. Пробежал он шагов тридцать. Бомба рванула рядом с ним, и он повалился на траву. Осколки буквально изрешетили его. Остров мы взяли с большими потерями.
Октябрь сорок четвертого. Балтика, полуостров Сырве. Мы прорываем укрепление немцев. Война идет к концу. Сколько ее осталось? Считанные месяцы, а может, недели? Как не хочется умирать…
На подмогу к окруженным в укреплениях немецким войскам подошли корабли. Тяжелые крейсера, эсминцы, канонерские лодки бьют из орудий главного калибра. Я почти оглох от сплошного рева и грохота взрывов. Такого огня я, пожалуй, не видел за всю войну, хотя каждый бой кажется самым тяжелым.
Огромные снаряды разносят на куски автомашины, пушки, разбивают танки. Вверх взлетают стволы сосен, целые фонтаны огня, земли и останки человеческих тел. По немецким кораблям бьют и наши дальнобойные орудия. Большими и малыми группами идут на штурмовку наши самолеты. Некоторые корабли горят. И в центре этой грохочущей дуэли — мы, живые люди. Секунда, и от тебя не останется ничего. Растворишься в огромной воронке, станешь сгоревшим прахом. И день, как назло, был солнечный. Яркий, теплый день.
Взрыв отбрасывает меня к стене чудом уцелевшего сарая. Что-то с силой бьет по голове, и я теряю сознание. Сколько пролежал, не знаю, но огонь не смолкает. Меня контузило комьями земли — спасла шапка. Из последних сил ползу к огромному валуну и без сил ложусь за ним. Осколки разлетаются сплошным веером. Несколько штук с силой бьют о камень, откалывая пластины древнего валуна. Я ощущаю даже мелкие осколки, а от крупных камень словно вздрагивает. Выдержит ли он?
