Мэри Рено - Александр Македонский. Трилогия (ЛП)
— Вставай. Мы тебе ничего плохого не сделаем… — Он подучился фракийскому в детстве, когда Ламбар был у них. — Не бойся, вставай. Отпусти меня.
Женщина ухватилась ещё крепче и выплеснула поток полупридушенных слов, прижимаясь мокрым лицом к его голой ноге.
— Вставай, — повторил он. — Мы не будем…
Самого главного слова он не знал. Гефестион выручил — сделал жест, понятный во всём мире, и помотал головой: «Нет».
Женщина отпустила его и осталась сидеть не корточках, раскачиваясь и причитая. Спутанные рыжие волосы, платье из грубой нечёсаной шерсти порвано на плече… Лоб запачкан кровью, под тяжёлыми грудями влажные пятна от потёкшего молока… Она сидела и плакала, и рвала волосы на себе. Потом вдруг вздрогнула, вскочила и распласталась по стене за ними. Послышался топот шагов, и грубый запыхавшийся голос:
— Я ж тебя видел, сука!.. Слышь, ты?.. Иди сюда, я тебя видел!..
Появился Кассандр. Лицо пунцовое, на лбу капли пота… Он ввалился в башню, словно слепой, — и окаменел.
Девушка, выкрикивая проклятья и жалобы, подбежала к Александру сзади и обхватила его за талию, закрываясь им, как щитом. Горячее дыхание обжигало ему ухо, влажная мягкость её тела, казалось, проникает даже сквозь панцирь; он едва не задохнулся от грубого запаха грязных волос и крови, грудного молока и женской плоти. Оттолкнув её руки, он с любопытством и отвращением посмотрел на Кассандра.
— Она моя, — выпалил Кассандр. — Тебе она ни к чему, она моя!
— Нет. Она просила зашиты, и я обещал.
— Она моя! — Он надавил на слово «моя», как будто это могло что-нибудь изменить.
Александр оглядел его, задержавшись взглядом на льняной юбочке под нагрудником… И повторил, сдерживая отвращение:
— Нет.
— Я её уже поймал, — настаивал Кассандр, — но она сбежала…
Щека у него была разодрана ногтями.
— Значит, ты её потерял. А я нашёл. Иди отсюда.
Кассандр не совсем забыл предостережения отца, потому слегка понизил голос:
— Ну что ты вмешиваешься? Ты ж ничего не знаешь про это, ты ж ещё мальчик…
— Не смей называть его мальчиком! — яростно вмешался Гефестион. — Он дрался лучше тебя, спроси кого хочешь!
Кассандр, который в бою на рожон не лез, теперь со смущением, со страхом и ненавистью вспоминал, как этот восторженный мальчишка пробивался сквозь хаос, будто огнём себе дорогу прожигал. Женщина, решив что весь разговор о ней, снова начала выплёскивать поток фракийского. Кассандр её перекричал:
— Так о нём же заботились, его прикрывали! Что бы он ни затеял — любую глупость — всем приходится идти за ним!.. Конечно, он же сын царский… По крайней мере, так считается…
Он совсем одурел от ярости, — да и смотрел на Гефестиона, — прыжок Александра застал его врасплох. А тот схватил его за горло и бросил на шершавый пол. Он отбивался, как мог, но Александр настроился его задушить и не обращал внимания на удары. Гефестион замешкался, не решаясь прийти на помощь без позволения, — и тут что-то мелькнуло из-за его спины. Это женщина, о которой они все забыли, схватила трёхногий табурет и обрушила его на голову Кассандра. Александр откатился в сторону, а она с бешеной яростью принялась молотить Кассандра, сбивая его всякий раз, как он пытался подняться. Теперь она держала табурет обеими руками, будто зерно молотила.
Гефестион, только что взвинченный до предела, теперь расхохотался. Александр поднялся на ноги и смотрел на это избиение с каменным спокойствием.
— Надо её остановить, — сказал Гефестион. — Она ж его прикончит.
— Кто-то убил её ребёнка, — не шелохнувшись ответил Александр. — Видишь кровь на ней?
Кассандр начал выть от боли.
— Если он умрёт — её забьют камнями! — напомнил Гефестион. — И даже царь ее не спасет. А ты ж ей обещал!
— Прекрати! — крикнул Александр по-фракийски.
Они отобрали у неё табурет, она снова разразилась слезами… А Кассандр катался по полу.
— Жив, — сказал Александр, отвернувшись. — Надо найти надёжного человека, чтобы её из крепости увёл.
Так и сделали, а сами пошли купаться.
Чуть погодя, до царя дошёл слух, что его сын избил Антипартова сына, подравшись из-за женщины.
— Ну что ж, похоже мальчики становятся мужчинами… — небрежно отреагировал Филипп.
Нотка гордости была слишком заметна, чтобы кому-нибудь захотелось продолжать эту тему.
Когда возвращались, Гефестион сказал с усмешкой:
— Вряд ли он станет жаловаться отцу своему, что ты позволил женщине его поколотить.
— Пусть жалуется кому хочет и на что хочет. Если захочет.
Они вошли в ворота. Из одного дома внутри доносились стоны. Там, на самодельных постелях лежали раненые; между ними расхаживал врач с двумя подручными.
— Пусть он руку твою посмотрит, — предложил Гефестион. Рука снова кровоточила после той стычки.
— Здесь Пифон, — ответил Александр, вглядываясь в сумрак, гудящий тучами мух. — Сначала надо к нему.
При свете, проникавшем сквозь дыры в крыше, он осторожно пошёл меж тюфяков и одеял. Пифон, моложавый мужчина, в бою выглядевший героем гомеровским, теперь лежал в промокших бинтах, ослабев от потери крови. Лицо его заострилось, глаза беспокойно блуждали. Александр опустился на колени, взял его за руку, и начал говорить ему о его подвигах. Вскоре цвет лица у Пифона стал поживее, он даже прихвастнул немного, и пошутить пытался…
Когда Александр поднялся на ноги, глаза уже привыкли к сумеркам — и он увидел, что все смотрят на него. С ревностью, с отчаяньем, с надеждой… Всем было больно; всем хотелось, чтобы их тоже оценили… Прежде чем уйти, он поговорил с каждым.
Такой зимы и старики припомнить не могли. Волки приходили в деревни и утаскивали сторожевых собак; коровы и пастухи замерзали насмерть на зимних пастбищах в долинах; еловые ветви трещали под грузом снега, а горы завалило так, что чернели только отвесные утёсы в стенах ущелий. Александр не стал отказываться от мехового плаща, который прислала мать.
Взяв лису в застывшей тёмной чащобе, неподалеку от Мьезы, они обнаружили, что шерсть на ней белая. Аристотель очень порадовался тогда.
В доме глаза разъедало от дыма жаровен; ночи были до того лютые, что все спали по двое, просто чтобы теплее. Александр не хотел потерять свою закалку, — ведь отец был ещё во Фракии, куда зима залетает прямо из скифских степей, — и думал, что лучше бы пережить морозы без такого баловства. Но Гефестион сказал — люди подумают, что они поссорились… Послушался.
Те корабли, что не пропали в море, были прикованы к берегу. Даже дорогу до Пеллы иногда заметало, хоть тут рукой подать… Когда к ним пришёл караван мулов, настроение у всех стало праздничным.
— На ужин утки жареные… — заметил Филот.
Александр понюхал воздух и кивнул. Потом сказал:
— У Аристотеля беда какая-то.
— Он что, лежит?
— Нет, ему плохие новости привезли. Я его видел в комнате с образцами. — Александр теперь часто туда заходил, ему понравилось проводить собственные опыты. — Мать новые рукавицы прислала… Мне-то две пары не нужны, а ему подарков никто не посылает… Он там с письмом сидел. Вид — ужасный, как маска в трагедии…
— Наверно, кто-нибудь из софистов в чём-нибудь с ним не согласен?
Александр сдержался и отошёл. Потом рассказал Гефестиону:
— Я спросил, в чём дело, не могу ли помочь, — он сказал нет; сам всё расскажет, когда успокоится… И благородным друзьям не подобает вести себя по-женски. Так я ушёл, чтобы дать ему выплакаться.
В Мьезе зимнее солнце уже спряталось за гору, а вершины Халкидики на востоке ещё светились. Сумерки вокруг дома подбелены снегом… Время ужинать ещё не подошло. В большой гостиной с облупленными розово-голубыми фресками на очаге горел огонь в металлической корзине. Молодые люди собрались вокруг, болтая о лошадях, о женщинах, о своих делах… Лампы ещё не зажигали, потому Александр с Гефестионом сидели возле окна, укрывшись плащом из волчьего меха, что прислала Олимпия. Читали «Киропедию». Эта книга Ксенофонта была теперь у Александра любимой, сразу после Гомера.
“…Было видно также, как струились у нее слезы, стекая вниз по платью и падая даже на ноги. Тут самый старший из нас сказал: «Успокойся, женщина. Конечно, твой муж — мы об этом слышали — прекрасный и благородный человек. Знай, однако, что тот, кому мы предназначаем тебя теперь, ни красотой, ни умом не хуже его, и могуществом располагает не меньшим. По крайней мере, на наш взгляд, если кто вообще и достоин восхищения, так это Кир, которому отныне ты будешь принадлежать.» Когда женщина услышала это, она разодрала своё платье и разразилась жалобными воплями. Вместе с ней подняли крик и её невольницы. Теперь взору явилась большая часть её лица, стали видны шея и руки. Знай, Кир, что и по моему мнению и по мнению всех других, кто видел её, не было ещё и не рождалось от смертных подобной женщины в Азии. Поэтому непременно приди сам полюбоваться на неё.
