Роман Юров - Чужие крылья.
Виктор же, в ответ, развлекал ее анекдотами. Сначала, он рассказывал нейтральные, которые были встречены на ура. Потом, осмелев, перешел на более фривольные, стараясь все же не перебарщивать. Таня, хотя краснела от таких анекдотов, но воспринимала их благосклонно, только лукаво на него посматривала.
Они как-то незаметно прошли деревню из конца в конец и снова вернулись к ее хате. Здесь они смущенно замолчали, Таня прижалась к нему, положив голову на плечо. Так они и стояли, Виктор гладил ее, целовал волосы. Она водила пальцем по его петлицам, потом внезапно обхватив его ладонь своими руками, прижала к груди:
— Скажи, — жалобно прошептала она, — тебя же не собьют? Правда?
— Меня уже сбивали, — угрюмо ответил Виктор. Но видя, как из ее глаз брызнули слезы, поспешно добавил. — Но я всегда возвращаюсь. Ты только жди…
Она тихонько заплакала, прижавшись лицом к его груди. Виктор, кляня себя за дурость, крепко прижал ее, гладил волосы, неся при этом какую-то успокоительную чушь. Сердце его разрывалось он жалости и любви.
Наконец она затихла, отстранилась, затравленно глядя на него снизу вверх, в мокрых от слез, ее глазах была мрачная решимость:
— Я тебя всегда буду ждать, — сказала она серьезно. — Ты только обязательно возвращайся.
Он снова прижал ее к себе и начал целовать в мокрое от слез лицо, в соленые губы, но она не отвечала на поцелуи, только нервно вздрагивала и перебирала пальцами меховой ворот его комбинезона…
Со двора послышалось покашливание, в тени флигеля мерцал огонек папиросы. Таня сразу покраснела, как-то жалко посмотрела на Виктора, но потом, словно преобразилась, глаза ее решительно заблестели и она сказала:
— Может, зайдешь, чаю попьем?
И повела его к себе. Шла она так, как будто была королевой на балу, величаво задрав голову и гордо расправив узкие плечи.
Во дворе курил Шубин. Он был без гимнастерки, в накинутом на плечи реглане, белея в ночи нательной рубахой. Он молча посторонился, пропуская Таню. Та, проходя мимо, еще сильнее задрала голову, казалось, что она вот-вот отвалится. Но Шубин ничего им не сказал, только одобрительно крякнул на пожелание Виктором доброго вечера. В хитро прищуренных глазах его играло безудержное веселье.
В тамбурке было темно, хоть глаз выколи. Таня беспомощно топталась в темноте, пытаясь найти нужную дверь. Виктору пришлось подсвечивать зажигалкой. Когда он зашли, она выдохнула, опустив плечи, словно стала ниже ростом.
— Терпеть его не могу, — тихо прошептала она, доставая керосинку. — Все время смотрит так…
Виктор неопределенно хмыкнул. По его мнению, смотрел комэск нормально, хотя кто этих женщин разберет…
Яркий огонек керосинки осветил нищету и богатство крохотной Таниной комнаты. Добрую половину ее занимали две грубо сколоченные деревянные кровати, с такими же, как у летчиков, соломенными матрасами, да, из противоположного угла выпирал бок русской печки. Крохотный стол, табуретка, да оцинкованный тазик в углу составляли все ее недвижимое богатство. Сюда еще можно было добавить пару лежащих под нарами, фанерных чемоданов, да небогатую посуду на одинокой полке. Единственно, что отличало эту комнатенку от прочих, виденных Виктором в этих краях, был застеленный фанерой пол. В большинстве домов полы были земляные. Только небольшое зеркальце на столе, да фарфоровая кукла, лежащая на верхних нарах, показывала, что в этой комнате явно живут не мужчины.
Таня сбегала в тамбурок и поставила на печку чайник. Вернувшись, она растерянно уставилась на Виктора, замялась, неловко переступая ногами.
— Мне надо переодеться, — смущенно сказала она, покраснев. — Ты можешь на минутку выйти.
Шубин еще не докурил. Он одобрительно посмотрел на Виктора, подмигнул и довольно осклабился.
"Чего это ты лыбишься? — недовольно подумал Виктор. — Наверное, уже какую-то гадость заготовил! Интересно, он меня сейчас в летное общежитие погонит или даст хоть десять минут, чаю попить? Сам-то, старый хрен, хорошо устроился, жена с дитем за Уралом, зато Галка под боком".
Шубин, не догадываясь о злобных мыслях подчиненного, докурил и тщательно растоптал папиросу. Уходя, буркнул Виктору:
— Ты, тута, не увлекайся. Чую, завтра будет тяжкий день. Чтоб, тута, как огурец был.
"А все-таки, нормальный мужик, мой командир, — размышлял Виктор, когда за комэском захлопнулась дверь, — и летчик сильнейший – дерётся здорово и нужды подчиненных понимает. А что с Галкой, в открытую живет, так это дело житейское. К тому же война идет"…
Переодевалась Таня долго. Виктор за это время успел бы искупаться, обсушиться и тоже переодеться. Но зато синее платье с белым воротом очень ей шло, замечательно подчеркивая ее стройную фигуру.
Виктор, как увидел ее, так и замер на пороге, в восхищении:
— Я самый счастливый человек! Потому-что у меня, самая красивая девушка на свете.
Таня не ответила, но было видно, комплимент достиг своей цели. Снимая комбинезон, Виктор случайно закинул его на куклу. Таня недовольно на него посмотрела, достала куклу и бережно поправила на ней платье.
— Это все что у меня осталось от прежней жизни, — грустно сказала она. Эта кукла и платье.
Она закусила губу и пошла в тамбурок, за чайником. А Виктор снова чувствовал себя последним дураком…
Потом они пили несладкий чай, разговаривая обо всем. Мимолётный холодок, прошедший между ними после происшествия с куклой, исчез без следа. Они снова весело болтали, Виктор развлекал ее как мог, она, весело смеялась на его шутки, и ее звонкий смех наполнял сердце радостью. Хоть в комнате и было тепло, но с пола тянуло холодом, и Таня уселась на кровати "по-турецки", показав ему голые коленки. Из-за стены доносились глухие голоса, заливистый Галкин смех, но им это не мешало. В разговоре выяснилось, что Светка, Танина соседка, сегодня, скорее всего, ночевать не придет. Таня при этом смущенно отвела глаза в сторону, и Виктор понял, что по крайней мере у начальника БАО этой ночью секс обязательно будет.
Он воспринял это как сигнал к действию, отставив кружку, решительно уселся рядом и начал ее целовать. Она довольно быстро "поплыла", взгляд затуманился, хотя Виктору, стоило больших трудов уложить ее на кровать. Но дальше дело пошло совсем туго. Таня долго, с упорством, по мнению Виктора, достойным лучшего применения, обороняла свои позиции. Наконец ему удалось расстегнуть платье, обнажив белый невзрачный лифчик, скрывающий маленькую грудь. Они оба раскраснелись, тяжело дыша, самозабвенно целовали друг друга. Его рука скользнула по ее ноге, задирая и безжалостно комкая платье, коснулась атласной кожи бедра и трусливо переползла на ситцевую ткань трусиков. Распаленный организм дрожал от нетерпения и требовал логического завершения начатого. Победа, как ему казалось, была уже весьма и весьма близко. Таня напрялась, не дыша, и насторожено смотрела на Виктора.
В этот момент, за стеной протяжно заскрипела кровать, послышались смешки, потом послышалась приглушенная возня и кровать заскрипела сильнее, уже ритмично, гулко стуча об стену. Сквозь скрип доносились приглушенные стоны.
"Ну вот, — подумал Виктор, — командир, подает личный пример своему глупому подчиненному". Но, высказывать свои мысли вслух благоразумно не стал.
Они так и лежали, замерев в нелепой позе, вслушиваясь, потом Таня очень сильно покраснела, спихнула с себя Виктора и забилась в угол их импровизированной постели.
— Не надо, не надо, я боюсь, — бессвязно лепетала она, Глаза у нее были дикие, закрывшись руками, она смущенно отвела лицо в сторону. Потом увидев, что задравшееся платье открывает ему на рассмотрение голые ноги, быстро поправила одежду и схватила куклу. Она положила ее себе на колени, словно пытаясь этой куклой заслониться от Виктора и от всего, что может случиться дальше…
Виктор едва не зарычал от разочарования. Все его естество бешено требовало Таню, прямо здесь и сейчас, немедленно. Кровь стучала в виски, а трусы рисковали лопнуть. С большим усилием воли он заставил себя успокоиться и часто дыша, уселся на кровать. Таня тоже раскраснелась, в ее больших глазах перемешались страх и жалость, она тяжело дышала, на оголенной правой ключице темнел свежий засос. Потом она упала лицом на подушку и заплакала. Виктор пытался ее утешить, но она сбрасывала с себя его руку и никак не желала успокаиваться. Он растерянно смотрел на нее, потом разозлившись, принялся торопливо одевать комбинезон. Немного демонстративно потоптался на месте, уже одетый, но она так и лежала на кровати, даже не думая его провожать. Чертыхнувшись про себя, он, не прощаясь, ушел в общежитие.
По дороге он материл себя, свою плаксивую, насквозь непонятную девушку, эту проклятую войну и весь белый свет заодно. Настроение было мрачней некуда. Хорошо хоть, ребята уже спали и никто не приставал с дурацкими вопросами. Злобный, переполненный желчью, он лег спать. Но сон никак не шел, он еще долго ворочался, скрипя зубами и тихо матерясь…
