Владимир Коротких - Черная заря
— Рано еще задумываться, хотя если честно, то уже примерялся. — Дирижер указал на атлас мира, висящий на стене над кроватью Бочка.
— И куда намерился? Не таись от друзей, посвяти нас в свои умные секреты, — сказал Блинов, разливая по кружкам из второй бутылки.
— Не знаю, мужики. Как заменюсь зимой, поеду к теще в Брянск, заберу жену с дочкой, перевезу их в Краснодар. Там у меня квартира двухкомнатная есть, от деда осталась, и мои старики в двадцати километрах от города живут. А сам буду проситься служить поближе к ним. У дочки хронический бронхит, по гарнизонам ее мытарить врачи не рекомендуют. Говорят, может в астму перейти. Нужен постоянный умеренный мягкий климат. Жена справки собрала, так что буду просить.
— А если откажут? — спросил Андрей.
— Откажут, подам рапорт на увольнение. Не уволят по-хорошему, на службу ходить перестану, все равно уволят. А после разберусь, чем заняться, с голоду не умрем.
— Да не откажут, Диман, даже не думай. Пойдут навстречу, — сказал Блинов, поднимая кружку. — Давайте за Димку и его отличное семейство! Он среди нас один настоящий мужчина, а мы пока действительно подростки с офицерскими погонами. За тебя, Диман! — Блинов чокнулся с остальными и быстро опрокинул содержимое кружки в рот. Кашлянув в кулак, он занюхал селедкой и, выдохнув, продолжил свою мысль: — Вот, Диман как настоящий мужик рассуждает, армию даже ради семьи готов бросить. Меня от этого, если честно, пот прошибает. Я, к примеру, без армии себя не представляю. Че я делать на гражданке буду? Я с детства только в войну и играл. Кто в этот, как его, в теннис настольный, кто в шахматы, а я многоборьем занимался, книжки только про войну читал и кино про войну смотрел.
— Мне в армии тоже нравится, — вставил Бочок. — Если дадут младшего лейтенанта, то я из нее ни ногой! А не дадут, — он на секунду задумался, — то тоже ни ногой! Заменюсь отсюда, семьей обзаведусь, квартиру получу и буду служить! Платят нам нормально. На пенсию выйду, квартирой обеспечат, где захочу.
— Платят, конечно, прилично, — поддержал Блинов. — Но у меня после отпуска в черепе одна проблема осела. Последнее время об этом все больше думаю.
— Что, голова болит, Санек? — шутя спросил Бочок. — Так ты на нее каску напяль, защити от внешнего воздействия.
— Болит, только не от болезни, а от мыслей. — Блинов снова закурил. — Я в отпуск как нормальный рвался, понятное дело. Половину отпуска родню проведывал, а потом к другу в часть, под Москву, съездил. Он с семьей в гарнизоне живет. Погостил у них четыре дня. Все хорошо, только такая вдруг меня тоска разобрала, жуть! Раньше я нормально относился к этому — утром на службу, занятия, наряды, строевая подготовка, вечером — в общагу, утром опять на службу. А теперь посмотрел, посмотрел — так жить, как в тесте плавать. Тоска, ощущения жизни нет, никакой остроты ее восприятия. Вот и думаю с тех пор, как я потом служить буду, когда отсюда заменюсь? Оставалось у меня десять дней, поехал в Москву, взял билет на самолет — и в Сочи. Развеяться решил. Там, само собой, отмотался на всю катушку. Гуляю, а самого в полк тянет, хоть досрочно возвращайся.
Остальные тоже потянулись за сигаретами.
— Слушай, Санек, ты, наверное, в войну в детстве переигрался, не горюй, пройдет! — Дирижер взял бутылку и разлил по кружкам.
— Да я тоже так думал, что пройдет, но чем меньше до замены остается, тем хуже. Ничего поделать с собой не могу. Временами думаю, может, у меня башка с петелек соскочила? Да вроде нет, все соображаю. Досоображался до того, что стал думать, как мне тут на подольше задержаться, хотя бы еще на срок, без замены.
— Еще срок тут можно не дожить, — серьезно сказал Дирижер.
— Вот именно, — Блинов поднял указательный палец, — не дожи-и-ить, а не доторчать. Вот она, жизнь, со всех сторон здесь. Каждый день ее тут по-новому переживаешь и радуешься. У нее здесь окраска другая, все цвета сразу! Как под кайфом! — Он взял кружку. — Давайте, мужики, за жизнь!
Выпили, молча закурили. Откровение Блинова на время озадачило остальных, но алкогольные пары все же поправили ситуацию, и разговоры сами собой перешли на другие, менее проблемные темы.
Утром состоялось общее построение батальона. Комбат определил задачу всему личному составу на ближайшие две недели, состоящую в основном в подготовке к предстоящему рейду. Барсегян поставил задачу каждому взводу.
Андрей с половиной взвода пошел в автопарк для помощи водителям в обслуживании бэтээров, а вторую половину, во главе с Шестаком, оставил в палатке чистить оружие.
Усевшись на станину стоявшей неподалеку пушки, он наблюдал за бойцами, отмывающими бэтээры от грязи, и за стрелками, которые чистили пулеметы, сняв их из башен.
Ему вспомнились вчерашние высказывания Блинова. Он мог бы отнести их к пьяному трепу, если бы однажды уже не слышал рассуждений на эту тему. Он хорошо помнил слова подполковника в Азадбаше накануне вылета в Кабул и поэтому серьезно воспринял все сказанное Блиновым.
Андрей неожиданно для себя подумал, что за короткое время, проведенное здесь, к нему пришла удивительная простота восприятия жизни, не обремененной по большому счету теперь ничем, кроме борьбы за ее сохранение.
Он встал со станины и направился к палаткам.
Бойцы чистили автоматы, ставили их в пирамиду и заказывали Горчаку репертуар, который он охотно наигрывал для них на гармошке. Андрей присел на табуретку. Горчак выводил мелодии, зажав в уголке рта потухшую сигарету.
Когда с оружием было закончено, Андрей с Шестаком вышли на улицу.
— Слушай, Шестак, что ж ты мне не сказал, что Рябов замполита по очкам погладил?
Шестак засмеялся и, слегка разведя руки в стороны, ответил:
— Да что говорить, дело прошлое. Он сам щас расскажет. — И, повернувшись к палатке, крикнул: — Рябов, на выход!
Из палатки вышел Рябов, протирая руки ветошью от оружейного масла.
— Слышь, Рома, расскажи, как ты с замполитом панаму не поделил. — Шестак продолжал смеяться.
Рябов, не меняя угрюмого выражения лица, помялся с ноги на ногу и хриплым баритоном ответил:
— Шестак, я тебе уже говорил, купи магнитофон, я разок расскажу, а ты хоть по радио крути. Я че тебе, Хазанов, что ли, как попугай на кольце клювом чесать? Последний раз расскажу, только для вас, товарищ старший лейтенант, а то этот, — он толкнул кулаком Шестака в бок, — расскажи да расскажи, пусть люди послушают. А ты сам им расскажи, даже прибрехни чего-нибудь, я не обижусь. Чего ржешь, лошадка? — он снова слегка ткнул Шестака кулаком в бок. — Ладно, расскажу.
Рябов присел на лавочку у палатки. Андрей с Шестаком сели рядом.
— Давай, Рома, рассказывай, — сказал Андрей. — Я, как командир, обязан знать все про свой взвод. Другим можешь больше не рассказывать. Даже говори, что я запретил, но мне расскажи по дружбе.
Рябов, глядя вдаль, пробурчал:
— Да и рассказывать особо нечего.
Шестак тоже в свою очередь толкнул его локтем:
— Не выделывайся! Как это нечего? Треснуть целому замполиту батальона по очкам и даже наряда не получить! Только поэтому, считай, служба твоя удалась! Давай говори!
Рябов бросил ветошь в ведро, стоявшее у палатки, и начал рассказ:
— Хожу я ночью у вашего барака, командирский сон от духов охраняю. Ходил, ходил. Думаю, че я мотаюсь туда-сюда, как попрыгунчик, ноги топчу, дайка на лавку сяду. Сел, сижу. Спиной об стену облокотился. Сижу, а зенки сами по себе и захлопнулись. Сон приятный пошел. Как будто я сижу летом в саду, а передо мной каска лежит. А в каске до самых краев окрошка налита. Я уже и ложку из сапога достал, щас, думаю, нажруся, как боров. Но тут меня будто в сердце толкнули. Открываю глаза, смотрю, человек шагах в десяти от меня. Присмотрелся — замполит идет. Я уже встать хотел, но не успел. Смотрю, а он крадется ко мне на своих ходульках полусогнутых, очочки по ходу на носу поправляет. — Рябов ткнул палец в переносицу. — Не видит через оправу, что я не сплю. Я решил не вставать, потому что если, думаю, встану, то он сразу меня врагом народа объявит за то, что я расселся. А сам крадется, как крыса дрессированная. Я смотрю и думаю — ну, крадись, крадись, я как-никак часовой на посту, на меня красться по уставу не положено. Щас, думаю, подкрадется, а я на него со всей силы — гав! Чтоб он усрался от удивления, что я не сплю, а зорко смотрю за обстановкой. Но я смотрю, он не просто так крадется. Я-то свою панаму, когда садился, с головы снял и на лавку в метре от себя бросил. Тут хоть обгавкайся, если он панаму возьмет, то уже не докажешь, что я не спал. Пришлось наперегонки — он к панаме, а я его кулаком по роговому отсеку — хрясь! Очки в сторону, он давай орать, мол, спишь! Я замполит! А я панамку быстро надел и говорю, не сплю, мол, и откуда я в потемках знаю, что ко мне замполит крадется, а не сволочь какая недоношенная! Я всегда, говорю, духов в такой замаскированной позе караулю и заодно воров на панамку ловлю. Утром меня Барсегян построил. Я ему все рассказал, правда, про окрошку говорить не стал.
