Игорь Болгарин - Расстрельное время
Мишка, не пригибаясь, ушел.
Далекий гул становился все более явственным и грозным.
* * *Утро наступило как-то вдруг. Большое багровое солнце выглянуло из-за туч. Оно светило в спины нескольким тысячам всадников, темной лавиной растянувшимся по горизонту.
Командиры полков, получив указания от Каретникова, уже удалились на свои позиции. Возле Каретникова остались только адъютанты, связные и ещё Фома Кожин. Его хлопотное пулеметное хозяйство было отлажено, как часовой механизм. Колеса тачанок всегда смазаны дегтем и при движении только шелестели, ездовые были опытные, кони ухожены, у пулеметчиков всегда имелся на всякий случай запас пулеметных лент.
Конница Барбовича была от них уже верстах в двух, в бинокль можно было даже рассмотреть лица всадников. Кони двигались рысью, но всадники уже начинали постегивать их плетками, понукая, переходили на галоп. И всю эту массу конницы, заполонившую равнину перед Юшунью, окутывала серая дымка.
— Глянь, яка пылюка, — удивленно сказал кто-то из адъютантов. — Земля мерзла, а пылюка.
— То не пылюка, — возразил Кожин. — То — пар, конске дыхание.
— Божечки, скилькы ж их!
….Из-за бугорочка выехал конный полк. И выстроился вдоль своих позиций, ожидая команды. Это был его, Каретникова, полк. С тех пор как принял от раненого Нестора Махно командование Повстанческой армией, он не отдал его в чужие руки. И хотя Нестор запретил ему впрямую участвовать в боях, он решил не подчиниться запрету. Полагал, что это уже наступил тот самый, последний бой.
В одну и другую сторону, насколько хватал глаз, занимали свои позиции остальные его подразделения. Это была его армия.
Но сегодня Каретников, согласовав общую задачу со всеми командирами, полностью доверился начальнику штаба Гавриленко. Сам же командовал в этом бою своим полком. И выставил его против атаковавшего махновские порядки конного корпуса Барбовича, в самый его центр. Он понимал всё безумие своей затеи, и всё же был готов потягаться с Барбовичем силой. Скорее даже не силой, а хитростью, ловким фокусом, изобретенным некогда ещё Нестором Махно.
Каретников неторопливо прошел к своему коню, которого подвел к нему адъютант. И вороной красавец конь, узнав его, радостно заржал. Легко вскочив в седло, он проскакал вдоль строя.
— Шо? Страшно? — на ходу спрашивал он и, не ожидая ответа, мчался дальше. — Невже душа в пятках от страха?
Кавалеристы что-то кричали ему в ответ. До него доносились обрывки фраз:
— Их же море!
— Не подужаем…
— Да чого там…
— Бывало хужее!
Тем и отличалась Повстанческая армия от регулярной. Дисциплину махновцы соблюдали своеобразно. В карман за словом не лезли. Иной раз могли и матерком командира покрыть, если большинство считало, что командир не прав. Случалось, приходилось сдавать командование другому. Единственным непререкаемым авторитетом, приказу которого подчинялись все, был Нестор Махно. Любовь, уважение и беспрекословное подчинение махновцы перенесли и на Каретникова. Верили, что он тоже знает что-то такое, чего не знают другие и что поможет им выстоять в любом бою.
И сейчас он скакал вдоль строя своих кавалеристов только для того, чтобы подбодрить их. Он понимал: надвигающаяся лавина вселяет в них страх, и хотел увериться, что большинство разделяет его решение принять здесь бой и что в трудную минуту не повернут назад, к Сивашу.
— Не бойтесь, браты! Оны думают одолеть нас силою! А мы постараемся их хитростью.
Махновцы переспрашивали друг друга:
— Шо вин сказав?
— Сказав, хитростью!
— Значить, шось знае!
— Шось придумав!
— Ага! Вин такый, як и Махно. Той, бувало…
Каретников и в самом деле надеялся в этом бою больше на хитрость, которую они придумали вместе с Фомой Кожиным. Всё ещё дисциплинированный, хорошо вооруженный и отдохнувший после боев в Северной Таврии конный корпус Барбовича в открытом бою они победить не надеялись.
В безвыходных положениях Нестор Махно прибегал к хитрости. Так решили поступить и они. Если не удастся перехитрить Барбовича, придется купаться в Сиваше. И, прав Миронов, тогда надежда получить во владение Крым становилась бы несбыточной.
Возвращаясь на своё место в конном строю, Каретников видел, как из неглубокого распадка торопливо выезжают на равнину пулеметные тачанки. Развернувшись, они выстраивались позади конницы.
Мишка Черниговский с тоской наблюдал за проезжающими мимо тачанками. Неподалеку паслись десятка два подменных коней. Их всегда держали на тот случай, если под кем-то из командиров в бою падет конь.
Мишка обернулся к Кольцову, который сидел здесь же, рядом, на копенке почерневшей соломы, которая была, вероятно, совсем недавно крышей какой-то селянской хаты.
— Курорт, ей-богу! — с каким-то вызовом сказал Мишка.
— Что ты, Михаил? — не понял его Кольцов.
— Не можу я так, Павло Андреевич! — решительно сказал он. — Вы не обижайтесь, а только мне уже надоели вси эти курорты! Як потом людям в очи смотреть?
Он подхватил свой подсумок с патронами и короткий кавалерийский карабин, с которым никогда не расставался, и побежал к подменным коням. Выбрал себе невысокого плотного маштака и, не став седлать, вскочил на него.
— Ты шо, Михайло! — закричал кто-то из ездовых.
— А ничого! Бока отлежав, трошки повоюю! — и он хлопнул коня ладонью по крупу.
— Цэ ж Трояна маштак!
— Ничого! С Гаврилой мы помиримся!
Он выехал на поле, оглядел выстроенный полк. Облюбовал себе место, поскакал мимо конников и втиснулся в строй неподалеку от Каретникова.
— Ты чого тут, Мишка? — заметив его, прикрикнул Каретников. — Чого не при комиссаре?
— Комиссар отпустылы, — с некоторым вызовом ответил Михаил. Он ожидал, что Каретников отошлет его обратно, и приготовился всячески сопротивляться.
— Опосля накажу. Не забуду, — строго сказал Каретников. По той воробьиной взъерошенности и дерзости Михаила Каретников понял: парень принял решение и не собирался от него отказываться.
— То вже воля ваша, — поняв, что Каретников оставляет его в строю, покорно согласился Мишка.
…А конница Барбовича приближалась. Уже и без бинокля можно было рассмотреть лица всадников. Тепло и ярко одетые, отдохнувшие, они двигались навстречу повстанцам с некоторой торжественностью, как на армейском смотре. Они знали свое превосходство и были уверены: через короткое время их противник уже будет купаться в ледяной воде Сиваша.
Они торопились побыстрее покончить со всем этим, коней с рыси пустили в галоп и стали выхватывать сабли. Сабли ярко засверкали на солнце.
Каретников выжидал. Он высмотрел в поле, метрах в ста от него, молоденькое деревце и подумал: «Когда они прискачут к нему, надо начинать».
Глаза повстанцев уже были устремлены только на Каретникова. Они ждали его сигнала. А он медлил…
Всадники Барбовича были все ближе. Некоторые, самые отчаянные, вырвались из строя вперед. Один из них поравнялся с деревцем и легко взмахнул саблей. Деревце подломилось и упало к ногам скачущих следом всадников.
«Пора!» — подумал Каретников, взмахнув рукой. Полк одновременно тронул коней и помчался навстречу вражеской кавалерии. Махновцы тоже выхватывали сабли, что-то устрашающее кричали.
А дальше произошло неожиданное. Каретников тоже выхватил саблю и, подняв её над головой, резко бросил своего коня влево. Повинуясь ему, следом помчались половина его полка.
Такой же маневр совершил и его начальник разведки Голиков. Но он поскакал в противоположном направлении, и вторая половина полка помчалась за ним.
Конники Барбовича не сразу поняли, что происходит. Вдоль их лавины в две разные стороны карьером расходились махновцы. Скорее всего, это было похоже на паническое бегство.
Потом на глазах всё ещё ничего не понимающих белогвардейских конников, махновцы стали резко осаживать своих коней и нырять в просветы между в ряд стоящими пулеметными тачанками.
И только сейчас, когда махновцы исчезли из их глаз, конники Барбовича вдруг поняли, что случилось. Проскакавшие перед их глазами махновцы словно раздвинули театральный занавес, и они совсем близко перед собой увидели… пулеметные тачанки. До них оставалось каких-то пятьдесят метров. Четыреста пулеметных тачанок стояли в ряд. Четыреста пулемётов холодно смотрели на них.
Белогвардейские конники поняли, что надо спасаться. Они начали резко осаживать коней, чтобы развернуться и ускакать назад. Но вторая конная цепь, ещё не успевшая ни в чем разобраться, стала напирать на первую. Всё смешалось.
И тут выкрикнул своё знаменитое «Р-руби дрова!» Фома Кожин, и тишину взорвали очереди четырехсот пулеметов.
Падали на землю лошади. Валились под ноги лошадям всадники. Крики, стоны, тоскливое конское ржанье.
