Свен Хассель - Направить в гестапо
На сей раз Штальшмидт вскинул обе брови, высоко до предела.
— Думай, что говоришь, Штевер. Не забывай о своем положении. Ты всего навсего обер-ефрейтор, не наглей. — Он снова потянулся за пропуском. — Давай-ка еще раз взглянем на эту поддельную подпись. Если нам повезет, Вилли Байер и Альфред Кальб вскоре окажутся по соседству со своим другом лейтенантом.
Штевер потер руки и с жадностью схватил свой стакан.
— Господи, если это произойдет, клянусь, я исправлюсь! Непременно! Сочту, что Он там, на небесах, вроде бы говорит: «Я существую, вот тебе доказательство» — понимаете? И начну ходить на мессу раз в… раз в месяц. Да, начну. Буду ходить раз в месяц. На раннюю мессу, — впечатляюще произнес Штевер.
— Не думаешь, что это слишком? — негромко спросил Штальшмидт.
— И это еще не все, буду вставать на колени и молиться! — выкрикнул обер-ефрейтор. — Господи, если этот маленький гад со шрамами окажется здесь, я… я выдавлю ему глаза!
— Как Грайнерт майору, которого невзлюбил?
— Вот-вот! Большими пальцами, как и он — заткну ему тряпкой рот, чтобы никто не слышал, и выдавлю оба глаза.
— Звучит недурно, — негромко заметил Штальшмидт. — Только вот хватит ли у тебя духу, когда дойдет до дела?
— С этой крысой — да! — Штевер выпил одним глотком шнапс и с самодовольно напыщенным видом поставил стакан на стол. — Я снова становлюсь самим собой — уже представляю, как они оба входят в дверь под конвоем…
Штальшмидт кивнул и улыбнулся. Снова взглянул на поддельную подпись и преисполнился уверенности в себе.
Если окажется, что он ошибся, вину можно будет свалить на Штевера. Снял телефонную трубку и набрал номер.
— Мне нужен комиссариат. Фельдфебель Ринкен. Это Штальшмидт — штабс-фельдфебель Штальшмидт из гарнизонной тюрьмы… А, это ты, Ринкен? Что ж не представляешься? Трубку мог снять кто угодно, так ведь? Слушай, у меня есть для тебя работенка. Нужно, чтобы ты… Что? Что такое? — Штальшмидт помолчал, потом заорал в трубку: — Будешь делать, что я говорю, и никаких! Не сомневаюсь, что ты занят, мы тоже заняты, из кожи вон лезем, занимаемся тем, что ты должен был сделать и не сделал, так что оставь! Да и дело совершенно плевое — устрой, чтобы двух человек как можно скорее забрали и привели сюда. Карандаш под рукой есть? Отлично. Записывай фамилии — Вилли Байер и Альфред Кальб — записал? Хорошо. Они приходили сюда навещать одного заключенного, и мне их вид не понравился. Особенно Кальб. Он то ли страдает военным неврозом, то ли совершенно спятил. Словом, дело в том, что они вошли сюда по поддельному пропуску, поэтому я хочу, чтобы их как можно скорее взяли на допрос и… — Штальшмидт внезапно умолк и насторожился. — Чего ты смеешься?
— Над тобой! — Громкий смех Ринкена был слышен в дальнем конце комнаты, и Штевер вопросительно поднял взгляд. — Слушай, Штальшмидт, ты что, соображать перестал? Какое отношение имеют ко мне эти психи? Это твое дело, и берись за него — Heeresarmeevorschrift[41] номер девятьсот семьдесят девять от двадцать шестого апреля сорокового года, параграф двенадцатый, пункт восьмой; это всецело твоя забота, раз что-то произошло на твоей территории, и ты должен написать об этом рапорт. А пока рапорта нет, у нас связаны руки. Могу только сказать — ради твоего же блага надеюсь, что ты ошибаешься. Впечатление это произведет неприятное, так ведь? Двое нагло вошли в твою тюрьму по поддельным документам, которые никто не проверил? Навещали заключенного у тебя под носом, хотя не имели права находиться там. — Ринкен укоризненно поцокал языком. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, это уж точно! Ты должен был задержать их до того, как они ушли.
Штевер, который подкрался поближе и подслушивал, при этих словах шарахнулся и, бледный, дрожащий, встал у двери, словно готовился к немедленному бегству.
Штальшмидт побарабанил по столу пальцами и, повертев головой, вытянул шею из воротника на несколько дюймов.
— Слушай, Ринкен, не дури! Ни к чему поднимать заваруху! Строго между нами, я позвонил тебе только потому, что не совсем уверен, что пропуск поддельный. Мне кажется, что да, но я хотел проверить и прошу…
— Врешь! Только что говорил, чтобы я организовал их арест, так как они совершенно определенно вошли по поддельному пропуску…
— Нет, нет, я сказал, что подумал…
— Какой там черт подумал! — грубо перебил Ринкен. — Не пытайся вывернуться, Штальшмидт, у меня есть свидетель, который подтвердит это, если понадобится. Он слушал по отводной трубке.
— Пошел он, твой свидетель! — заорал Штальшмидт. — Думаешь, я буду волноваться из-за какого то паршивого свидетеля?
— Будешь или нет, — угрюмо ответил Ринкен, — я уже объяснил, что это дело не имеет к нам никакого отношения. Тебе придется подать официальный рапорт. Ты много раз говорил нам: то, что происходит у тебя в тюрьме, — твое дело, и только твое. Будь у тебя какой-то умишко, эта парочка уже сидела бы под замком. Но поскольку его у тебя нет, и поскольку ты известил меня об этом деле, я должен буду связаться с оберст-лейтенантом Зегеном и обо всем ему доложить. Нам придется вызвать эту парочку на допрос, и мы быстро докопаемся до сути дела — но мне все равно нужен письменный рапорт.
Штальшмидт злобно пнул корзину для бумаг и заставил себя говорить спокойно. Пожалуй, он поступил несколько опрометчиво. Дело пошло не так, как ему представлялось.
— Знаешь, Ринкен, вообще-то ты совершенно прав. Это мое дело, и не надо было докучать тебе. Извини, я не подумал…
— Ничего, — послышался в трубке мурлыкающий голос Ринкена, исполненный благожелательности и самодовольства. — Мы все совершаем ошибки. Я вполне могу поговорить об этом с Зегеном. Только пришли письменный рапорт, вот и все.
— Но послушай, стоит ли тебе тратить на это время…
— Мне вот что любопытно узнать, — перебил Ринкен. — Чью подпись они подделали?
— Билерта.
— Билерта? Ясно. В таком случае дело очень серьезное. Я тут же займусь им даже без рапорта.
— Но послушай…
— Кстати, Штальшмидт, знаешь ты, что формируется новый штрафной полк? Я слышал, там позарез нужны опытные унтер-офицеры. Почему бы тебе не попроситься туда?
— Ринкен, прошу тебя! — Голос Штальшмидта звучал почти раболепно. Громадным усилием воли он ввел в него убедительную нотку. — Не беспокой из-за этого Зегена. Оставь это дело. Честно говоря, я не знаю, подделан ли пропуск, просто у меня мелькнула такая мысль. И вообще, этих людей здесь уже нет, они…
— Уже нет? — весело переспросил Ринкен. — Послушай, Штальшмидт, неужели у тебя не существует никакой системы контроля над входом и выходом посетителей? Создается впечатление, что входить и выходить может кто угодно, будто у тебя картинная галерея, а не тюрьма. Прежде всего, кто впустил этих двоих? Кто выпустил? Кто проверял их документы?
— Я, — раздраженно ответил Штальшмидт. — Сам знаешь, что я. Знаешь, что заниматься такими делами приходится мне. Видит бог, я никому не могу здесь доверять.
Ринкен язвительно рассмеялся.
— Кстати, о доверии. Я думал, Штальшмидт, ты вернешь мне сто марок, которые задолжал. Надеюсь, не забыл о них? Сто марок плюс двадцать четыре процента.
— Не забыл. Я никогда не забываю про долги, особенно друзьям. Но вот какое дело, Ринкен, я сейчас на мели. У меня… у меня было много дополнительных расходов. Новый мундир, новые сапоги. Сам понимаешь — в обносках ходить нельзя. Тем более штабс-фельдфебелю. А какие цены сейчас заламывают! Я заплатил за сапоги вчетверо больше обычного. Притом деньги ты одолжил мне по-дружески, без процентов. Ты ничего не говорил о двадцати четырех процентах.
— Право, ты меня удивляешь, — холодно заговорил Ринкен. — Сперва звонишь с историей о поддельном пропуске, двух бесчинствующих преступниках, которые входят в твою тюрьму, выходят оттуда, и никто не спрашивает у них фамилии, потом начинаешь мямлить о новых мундирах и новых дорогих сапогах, рассчитывая, что я буду за них платить, и в конце концов хочешь зажать долг!
— Нет, нет, только проценты! — запротестовал Штальшмидт.
— Ты должен мне сто марок плюс двадцать четыре процента, — твердо сказал Ринкен. — Ты оспариваешь проценты и отказываешься возвращать сто марок. Это уже слишком. Я поговорю относительно тебя с оберст-лейтенантом Зегеном. И не думай, что это сойдет тебе с рук.
В мембране раздался щелчок. Ринкен положил трубку. Штальшмидт посидел, ошеломленно глядя на телефон, недоумевая, как получилось, что дело обернулось так катастрофически.
— Что он сказал? — спросил Штевер, робко отходя от двери.
— Не твое собачье дело! — прорычал Штальшмидт.
Он в бешенстве заходил по кабинету, пиная все, что имело несчастье оказаться у него на пути, ударяя кулаком по картотечному шкафчику, плюя на фотографию Гиммлера… Потом вдруг снова торопливо сел за стол и поднял трубку.
