Валерий Поволяев - Лесные солдаты
Розовый весенний воздух к вечеру здорово потемнел, в нём обозначились серые краски, пространство сделалось рябым. Росстань находилась перед ними, будто на ладони, всё хорошо было видно – и неказистый Дом культуры, на котором развевался немецкий флаг, и баня с длинным железным шпеньком трубы, похожим на зенитное орудие, сторожко смотревшее в небо (в бане этой любили собираться полицаи и попариться с пивком – сегодня как раз был мужской день), и тихая скорбная церковь на взгорке, и здание райкома партии, в котором находилось какое-то важное фашистское учреждение – на райкоме, на хорошо оструганной палке, прибитой гвоздями прямо к лицевой части фронтона, также красовался немецкий флаг.
Хоть и темнело уже, а Чердынцев всё детально рассмотрел в свой «персональный» бинокль, который он тащил с собою ещё с шестой заставы, зачехлил его и объявил по залёгшей цепи:
– Через двадцать минут пойдём. А пока – отдых. Командиры взводов – ко мне!
Он хотел ещё раз проверить, всё ли ясно командирам, не будут ли они в ночной суматохе, которая возникнет обязательно, мешать друг другу? Не то ведь так и по своим открыть огонь можно. На войне, как на войне, – всякое бывает. Серьёзнее всего отнёсся к своим новым обязанностям лейтенант Геттуев (действия своего взвода он обдумал до мелочей), а вольнее всего, с расчётом на «авось» – Сергеев. Чердынцев выслушал Сергеева, но ничего ему не сказал… Как, впрочем, ничего не сказал и Геттуеву.
А вот советы по части тактики дал всем и велел их придерживаться неукоснительно.
– Иначе… – он показал взводному Сергееву кулак. – Понятно?
– Так точно! – лихо отозвался Сергеев.
Через двадцать минут поднялись.
В Росстань входили с трёх мест. Райцентр – тихий, слепой, с редкими лампами, горящими в домах, словно бы что-то чувствовал. На улицах – ни души.
Чердынцев пристроился к взводу Сергеева – боялся, как бы лейтенант не наколбасил чего… Очень уж не хотелось терять людей.
Задача у Сергеева была простая – атаковать полицейскую управу, бойцы во взводе были опытные, растеряться не должны.
В бою лейтенант Сергеев действовал так же, как и говорил – не думая. Он первым вытаял из темноты, прыгнул на крыльцо, где с винтовкой через плечо топтался угрюмый, нахохлившийся, как ворона, часовой, залепил ему ладонью рот и сделал резкое движение вверх, задирая этой «вороне» голову, а остриём ножа секанул по горлу чуть ниже кадыка.
Часовой даже пикнуть не смог – не закричал, не засипел, не застонал, лишь воздух вышел из него с хриплым звуком, и полицай, залитый кровью, выхлестнувшей из раны, кулём распластался на крыльце.
Сергеев, не теряя скорости, ворвался в управу, ножом полоснул второго полицая, кинувшегося ему наперерез, добавил кулаком, и тот, бездыханный, – из него Сергеев вышиб все силы, не говоря уже о духе, – растянулся, задёргался на полу.
Командир взвода понёсся по лестнице вверх, на второй этаж – там находился кабинет начальника полиции, некоего Сидоренко, старавшегося преданно служить новым хозяевам и уже запятнавшего свои руки кровью.
Сидоренко находился на месте – не успел уйти домой. Увидев Сергеева, он налился кровью – подумал, что без разрешения к нему пожаловал кто-то из жителей райцентра, и рявкнул так, что под потолком кабинета закачался железный абажур:
– А ну, выйди отсюда!
Сергеев в ответ рассмеялся.
– А что будет, если я не выйду? – приставил ко лбу ладонь, упёрся в кончик носа большим пальцем, остальными пальцами издевательски пошевелил в воздухе: – Ко-ко-ко-ко!
Начальник полицейской управы покраснел ещё больше:
– Ты чего себе, биндюжник, позволяешь?.. – он с треском выдвинул ящик стола, сунул в него руку – там находился пистолет.
Но Сергеев, державший в рукаве нож, уже вскинул в коротком резком движении руку, и нож птичкой выпорхнул у него из рукава, как заряд из жерла миномёта.
Начальник полиции и пистолет достать не успел, и уклониться от ножа опоздал – не повезло ему, бедняге, нож концом своим всадился точно вниз шеи, прикрытый жидким, неровно завязанным узлом галстука.
Когда всё было кончено, Сергеев, вытерев нож о занавеску, прикрывавшую окошко, сказал Чердынцеву:
– Может, нам это здание спалить ко всем шутам, а?
– А зачем? – спокойным тоном спросил Чердынцев.
– Чтобы полицаи знали – с них за их чёрные делишки будет спрос… Мы этих козлов где угодно найдём, даже на том свете, и прищемим хвост.
– На том свете вряд ли. А жечь не стоит. Полицаи найдут себе другое здание, кого-нибудь из дома выгонят… А мы эту цель не преследуем.
– Козлов этих, как и фрицев, били, бьём и будем бить, – неожиданно высокопарно произнёс Сергеев.
– А вот это – верно. Пленные есть?
– Пленных нет. Немцев наши ребята ещё могут взять в плен, а полицаев – вряд ли… Слишком у них морды противные.
Лейтенант Сергеев со своей задачей справился много лучше, чем ожидал Чердынцев – сработал жёстко, чётко, быстро. Заслужил сладкий пирожок.
– Оружие, которое есть в полицейской управе, надо забрать с собой – всё до последнего ствола. И патроны – тоже, – хмурясь, будто был чем-то недоволен, приказал Чердынцев. – И провиант.
– Будет сделано, – пообещал Сергеев.
– Я к Геттуеву…
– Я сопровождающего дам, – настырным тоном произнёс Сергеев, – не помешает ведь… Вдруг в темноте фрицы встретятся? Мало ли что…
Чердынцев хотел отказаться, потом махнул рукой:
– Ладно, давай!
На улице затевалась метель. На окраине райцентра, где действовал взвод Крутова, прозвучал один сдавленный, ослабленный расстоянием выстрел, потом другой, Чердынцев прислушался – не перерастут ли одиночные хлопки в канонаду? – нет, не переросли, выстрелы больше не раздавались. Снег под ногами визжал громко, противно, вызывая на зубах чёс, над серой, смазанной темнотой поверхностью дороги поднималась невидимая крупка – холодная и твёрдая, как стекло. Ветер поднимал её выше и швырял в лица людям. Чердынцев подумал, что неплохо было бы, если б разыгралась метель – она обязательно засыплет следы отряда.
Снег, метель, вьюга – их спасение, их единомышленники.
Лейтенант Геттуев сидел за столом коменданта и перебирал бумаги – спокойный, огромный, он был создан для мира, для труда, но никак не для войны. Человек, созданный для войны, вёл бы себя, как Сергеев – суетился, размахивал руками, ругался, ярился, матерки отпускал бы особенно щедро, налево и направо, чуть что – хватался бы за нож или пистолет, а Геттуев был сотворён из другого теста.
Увидев командира отряда, он поднялся со стула, улыбнулся застенчиво – ну, будто школяр перед строгим учителем, – обвёл рукой ворох бумаг: вот, мол, выбираю самые нужные. Улыбка лейтенанта тронула Чердынцева, он любил бесхитростных, искренних людей, они всегда бывают словно бы на ладони, ничего не прячут.
– Как дела, Максим?
– Всё в порядке. Комендатуры, считайте, нет. Бумаг только очень много…
– Ценные есть?
– Вот, отбираю. Приказы всякие, инструкции, распоряжения, когда, кому и куда выходить на работу – всю эту макулатуру я отбрасываю, а бумаги оперативные, сводки по нашему, откладываю.
– Закругляйся, Максим, скоро отходить будем. Раненые есть?
– Нет.
– Я – к Крутову. Отход – по ракете.
Чердынцев обзавёлся и ракетницей – разведчики принесли из очередного похода – новенькую, в смазке, с деревянными резными щёчками, по-дамски кокетливыми. Была своя ракетница и у комиссара, правда, не такая нарядная, как у командира – попроще. Да и производства иного – у командира немецкая ракетница. У Мерзлякова – наша, отечественная… Чердынцев вновь вывалился на улицу.
Метель продолжала закручивать снеговые хвосты, ветер усилился. В пространстве появился далёкий хриплый вой.
У Крутова дело обстояло хуже всех – у него был один убитый, молчаливый солдат с самой распространённой русской фамилией Иванов, которого мало кто знал, солдат этот никогда ничего о себе не рассказывал, – и один раненый.
– Вот мать честная! – всплеснул руками Чердынцев. – Как это произошло?
Хотя, какая разница, как всё было, важен итог: один убитый и один раненый. А произошло всё очень просто. Крутов навалился на недавно оборудованную немецкую контору, которая занималась отправкой рабочих рук в Германию, снял часовых, ликвидировал дежурку с сидящими в ней немцами и не учёл фактора совершенно случайного: один немец, съевший во время обеда что-то не то, полдня не вылезал из нужника, во время налёта он также находился там. Естественно, с оружием, поскольку был человеком аккуратным: если ему велели ходить с винтовкой даже в сортир, то он так и поступал. Да и командиры, надо полагать, были умнее его, бедолаги с капризным желудком.
Долг свой этот немец выполнил до конца – подтянул штаны и, ввалившись в дежурку, где в это время находились партизаны, сделал один выстрел, потом второй. На большее его не хватило – оглушил прикладом стоявший неподалёку партизан.
