Ян Дрда - Однажды в мае
Нас услышали, Франта! Наши нас услышали!
* * *Утро еще не родилось, но было близко. Среди разрушенных обстрелом прибрежных домиков, над погасшим, но еще дымящимся пожарищем, на вершине старой груши пел дрозд. Он выводил свои трели так громко и радостно, что люди, окоченевшие от ночного холода и бессонной ночи, потерявшие силы после пережитых горестей и страхов, невольно расправляли плечи и поднимали голову, нетерпеливо отыскивая взглядом маленького взъерошенного певца, прославляющего наступающий день. Несмотря на все ужасы, которые постигли чехов в последние часы оккупации, всех вдруг охватила необыкновенная радость, пьянящая, как молодое вино.
Неожиданно воздух наполнился грохотом. Звуки неслись из-за моста, с той же стороны, откуда вчера, наводя на всех ужас, выползали металлические чудища эсэсовцев. Но пока еще ничего не было видно. И, хотя это был всего лишь грохот тяжелых моторов, треск выхлопных труб и лязг гусениц на гранитной мостовой, эти звуки казались торжественнее и радостнее колокольного звона.
Гошек и Испанец побежали на мост, усеянный обломками и мертвыми телами, которые еще никто не убрал. Сзади пыхтел пан Бручек, Лойза Адам догонял Гошека тяжелым, но упругим шагом. Каждому хотелось первому увидеть их.
Чехи не добежали еще и до половины моста, когда из-за цветущей груши с правой стороны дороги плавно выплыла, словно корабль, могучая грохочущая машина с длинным, тонким стволом пушки, который, точно палец, показывал на Прагу. Из-под гусениц сыпались искры, а на башне пылал, как восходящее солнце, ярко-красный флаг. А за ним — другой, третий…
У Гошека задрожали ноги, но он все бежал. Он задыхался, легкие разрывались, но он ни за что на свете не хотел отстать от Испанца и Лойзы, который, словно живой танк, рвался вперед и обогнал товарищей на три-четыре шага. Никто из них никогда в жизни так не бегал. Танкисты, очевидно, уже заметили бегущую толпу. Первая машина замедлила ход, из башни выглянул человек в кожаном шлеме, замахал рукой, давая сигнал остальным танкам, на секунду наклонился и снова стремительно выпрямился. Танк затормозил, выбив гусеницами пучок искр, и через несколько метров замер на месте.
Чехи увидели молодое лицо танкиста, черное от пыли и дыма, ясные глаза, широкую улыбку и сверкающие белые зубы, Еле переводя дух, не в силах выдавить хоть одно слово приветствия, Гошек и Франта Испанец прислонились к танку и, поглаживая его запыленную сталь ладонями, как человеческое лицо, молча всхлипывали, переполненные счастьем.
Лишь у Лойзы Адама, неутомимого Лойзы Адама хватило сил взобраться на танк и заключить в свои медвежьи объятия танкиста на башне. Лойза ощутил запах пороха, горелого масла и человеческого пота и принялся горячо целовать советского воина сильными мужскими поцелуями. Тем временем к танкам подбежали и Галина, и пан Бручек, и целая толпа жителей Голешовиц, женщины из сгоревших домиков, возбужденные мальчишки, отчаянно свистевшие.
— Вы, ребята… золотые ребята! — самозабвенно восклицал Лойза между поцелуями, стиснув командира танка ручищами, словно хотел навеки удержать в них свою добычу.
А молодой танкист с сияющим закопченным лицом, на котором остались светлые пятна после поцелуев Лойзы, изо всех сил хлопал его ладонью по спине и кричал так же восторженно:
— Хорошо, брат! Хорошо!
Люди теснились вокруг танка, трогали броню, ощупывали прочные траки гусениц, словно не веря своим глазам и только осязанием убеждая себя, что все это не снится. Танкисты, наклонясь из башни, пожимали десятки нетерпеливых рук, тянувшихся к ним снизу, улыбались женщинам ясными усталыми глазами, помогали взобраться на броню самым смелым мальчишкам, жаждущим притронуться к башне и хоть на секундочку заглянуть внутрь. Увидев в нескольких шагах от себя обгоревший немецкий танк с вывороченным боком, русские наперебой стали расспрашивать:
— Кто подбил? Кто подбил?
На этот раз женщины поняли, о чем спрашивают танкисты, и охотно начали указывать на Гошека, угольщика и Франту Испанца:
— Это они! Они! Они удерживали мост с самой субботы!
— Правильно! Так и надо фашистов бить! Молодцы чехи! Славные ребята!
Командир первой машины притянул к себе угольщика, только что выпустившего танкиста из своих лап, дружески, словно старому знакомому, стиснул плечи Лойзе и, прищурив глаза, ласково спросил:
— Ты, брат… Прагу хорошо знаешь?
— Харашо! — уверенно крикнул Лойза, ведь это было первое русское слово, которому он научился. — «Харашо» — это все равно, что по-чешски «прима»? Правильно? Хорошо все знаю! От Шумавы до Татр, от Вршовиц до боен! За свою жизнь я во всех уголках успел побывать!
Обрадованный Лойза лихо сдвинул кепку на затылок и поднял правый кулак, отставив большой палец.
— Отлично! Отлично! — повторял за ним танкист, который все понял, увидев жест угольщика. — Поедем с нами, брат, покажи, как в центр ехать. Надо быстро освободить всю Прагу!
Лойза задохнулся от счастья.
— Понятное дело, в центр! Прямо на Вацлавскую! Ребята, пропустите нас, пока не поздно, покажем там нацистам, где раки зимуют! А не то представление кончится, и я не увижу даже, как стреляют из такой красивой штуки!
И Лойза ласково похлопал орудие по стволу, заранее уверенный, что новые друзья разрешат ему хоть разок выпалить из этой «дудочки»…
Командир танка дал команду, мальчишки спрыгнули с брони на землю, взрослые немного расступились, продолжая пристально разглядывать смуглых парней, таких близких, простых, которые так спешили освободить всю Прагу. Гошек, Галина и Франта Испанец по знаку командира вскочили на первую машину к Лойзе. Моторы зафыркали, как разгоряченные жеребцы, и затем заработали вовсю.
В последнюю секунду решил взобраться на танк и запыхавшийся пан Бручек. Сердце его ныло, он боялся, что неожиданно останется один, без товарищей, с которыми неразлучно провел пять дней в этом паршивом полицейском мундире, который вдруг показался ему страшно неудобным. Но ничего не получилось — брюшко и длинная полицейская шинель помешали ему поднять ногу достаточно высоко. Франта хотел было протянуть руку раскаявшемуся грешнику, но командир танка, которому неизвестная черная форма Бручека показалась, должно быть, подозрительной, сказал приветливо, но решительно:
— Не надо, папаша! Отдохни! Мы справимся сами!
Итак, пану Бручеку осталось лишь с сожалением посмотреть вслед танкам, когда они покатили по дороге. Франта издали помахал ему рукой, улыбаясь про себя тому, как иногда шутит жизнь: еще немного — и под красным знаменем проехался бы по пражским улицам настоящий полицейский довоенного времени!
Командир танка зорко присматривался к дороге через мост. Он видел пестрые плащ-палатки парашютистов, убитых Франтой, Галиной и Бручеком, обгоревший танк и почерневшую мостовую на месте взорванной баррикады из бочек, расстрелянный трамвай с высыпавшейся брусчаткой, разбитые в мелкий щебень красные кирпичи и по всем этим предметам читал глазами опытного солдата историю обороны моста.
— Кто здесь командир? — вдруг спросил он, перекрикивая гул моторов, и пытливо скользнул глазами по лицам Лойзы, Испанца и Гошека.
— Вот он, Гошек! — ткнул Лойза указательным пальцем в грудь Гошека.
— Хороший командир! Прекрасно себя проявил!
Когда советской машине пришлось почти у самого тротуара объезжать остов танка, командир коротко спросил Гошека:
— Это тоже ваша работа?
— Наша… — признался Гошек и радостно улыбнулся.
— Вы знали, что мы придем?
— Мы верили в вас, товарищи… — ответил Гошек, положил руки на сильные плечи танкиста и посмотрел в его ясные мальчишечьи глаза.
За трамвайной баррикадой водитель первого танка прибавил газу. Но через сто метров ему пришлось быстро затормозить и в конце концов остановить машину, не ожидая команды: сотни людей торопились навстречу танку.
С блестящими глазами, широко раскрыв руки для объятий, люди бежали издалека: новость распространилась по Голешовицам быстрее лесного пожара в засуху. От дома к дому спешили люди, барабанили впопыхах кулаками в окна так же, как в субботнюю ночь, когда нужно было строить баррикады, и будили всех, хотя в эту ночь едва ли кто-нибудь спал, взволнованным криком:
— Русские пришли! Наши здесь!
Радостная, ликующая толпа разлилась вокруг танков, словно волной захлестнуло их; сотни рук поднимались, чтобы хоть помахать танкистам, если нельзя приблизиться и пожать братскую руку.
Вот уже появились и первые цветы, наспех сорванные в садиках: желто-красные тюльпаны, тонконогие красавцы нарциссы, гиацинты на коротком стебле, очевидно росшие в цветочных горшках, и больше всего — огромные щедрые букеты мелкоцветной сирени, которая растет в голешовицких садиках. Вот уже кто-то подсаживает тонкую, словно прутик, высокую девочку, и она засовывает светло-фиолетовую кисть сирени в ствол орудия. И боевой танк, запыленный, забрызганный грязью, мгновенно преображается.
