Илья Туричин - Сердце солдата
Егор Тимофеевич не сел, а свалился под деревом на плащ-палатку. Он вытянул усталые ноги в больших кирзовых сапогах, заляпанных грязью, прислонился головой к мокрому стволу и закрыл глаза. По лицу его скользнула блаженная улыбка.
Через несколько минут он открыл глаза и огляделся.
Возле дороги, постелив на мокрую землю плащ-палатки, сидели и лежали солдаты. Рядом дымилась походная кухня.
Поодаль полем тащилась костлявая рыжая лошаденка. Она волокла за собой тускло поблескивающий плуг. На ручки плуга всем телом навалилась старуха в черном платке и сером длинном старушечьем платье. Рядом с лошадью, смешно подпрыгивая, семенила девочка в розовом ситцевом платьице в белый горошек.
Егор Тимофеевич смотрел на лошадь, на старуху, на девочку, и в глазах его появились теплые огоньки. Он с трудом поднялся и пошел к командиру взвода.
О чем он с ним говорил, — я не слышал. Только видел, как Егор Тимофеевич направился в поле.
Там он сказал что-то старухе. Та отстранилась от плуга, а Егор Тимофеевич поплевал на ладони, взялся за ручки плуга и крикнул на лошадь.
То ли лошади стало легче, то ли услышала она мужской голос, только пошла она быстрее, а позади нее зашагал Егор Тимофеевич, и у ног его рождалась глубокая влажная борозда вспаханной земли. От нее подымался легкий пар. Казалось, что земля, взрытая плугом, дышит…
Через час мы уходили дальше. Егор Тимофеевич шел, улыбаясь, и иногда с удовольствием поглядывал на свои широкие ладони. И шаг его был упругим, будто добрые сутки отдыхал солдат от похода.
А на краю поля стояли старуха и девочка и махали нам вслед платками.
Я спросил:
— Что улыбаешься, Егор Тимофеевич?
Он помолчал, а потом сказал тихо:
— Люблю землю пахать. Стосковался. Вот сердце отвел — и идти легче.
ЗА ПЕРЕДНИМ КРАЕМ
После короткой передышки наша часть выдвинулась на передний край и заняла оборону. Вырыли мы себе окопчики. Ночью наши саперы перед окопчиками незаметно для фашистов заложили мины и замаскировали их.
А я и товарищ мой Костя Бураков получили задание: пробраться в «ничейную зону» и вести наблюдение за передним краем противника. «Ничейной зоной» называли узкую полосу земли между нашей линией обороны и линией обороны фашистов.
Вот выползли мы с Костей еще затемно из наших окопчиков.
Кругом туман висит, как вата. Под руками трава, мокрая от росы. Земля мягкая, прохладная.
Стараемся тихо ползти, даже дыхание сдерживаем. Противник-то рядом, рукой подать. Вот-вот может нас обнаружить!
Я оглядываюсь, воронку ищу. Вдруг Костя трогает меня за рукав и показывает большим пальцем вправо.
Я понял: нашел Костя воронку, меня зовет.
Воронка была неглубокой, но такой круглой, будто на этом месте большой волчок крутили, он осел в мягкую землю и след оставил.
В общем, вдвоем мы в ней отлично устроились. Залегли, укрылись аккуратно маскировочными халатами.
Есть такая зеленая гусеница. Лежит она на листе, ее и не заметишь, потому что она зеленая и лист зеленый. Или, скажем, заяц зимой белый и снег белый. Его на снегу и не разглядишь. Вот и наши маскхалаты специально разрисованы. И зеленые на них пятна, и бурые, и желтые. Издали глядеть — они с землей сливаются, и человека под ними не видно.
Лежим мы. Наблюдаем. Туман растаял, будто его и вовсе не было. Солнышко взошло. В траве крупные капли росы искрятся под его лучами, как стеклянные шарики.
Впереди, метрах в двадцати от нас, молодой кустарник, подлесок. Там и голубоватый ольшаник, и темно-зеленые елочки с тонкими макушками, и еще какие-то кусты — отсюда не разглядишь. Растут они не сплошной стеной, а стайками. Кое-где кустарник поломан бомбами или снарядами, а то и вырван с корнями и успел пожелтеть, пожухнуть.
За кустарником — фашистские окопы.
Это и есть их передний край.
Лежим мы с Костей в воронке, наблюдаем. Лежать нам до ночи. Спать хочется. Я ему шепчу:
— Спи одним глазом. Я погляжу.
Он кивнул головой, но спать не стал. Вытащил из кармана блокнотик и карандаш и принялся рисовать. И кусты рисует, и траву, и деревья, что за фашистскими окопчиками.
Он художник по профессии. До войны учился в художественном училище. И в армии своего любимого дела не оставлял. Всегда носил при себе блокнот и карандаши и каждую свободную минуту принимался рисовать. Бойцов рисовал, офицеров, деревни сожженные, подбитые фашистские танки, пленных… Вот и сейчас…
Часа через четыре Костя меня сменил. Свернулся я клубком на дне воронки. Лежу, в небо смотрю. Небо голубое-голубое, даже смотреть больно. Легкое белое облачко ползет медленно. Рядом под ветерком трава шуршит. Медом пахнет. Если бы не стреляли где-то недалеко да не гремели отдаленные орудийные раскаты и не лежал бы рядом автомат, я бы забыл про то, что я на войне. Ведь все мы в душе мирные люди, строители, а не разрушители. Нам бы хлеба растить, сады разводить, дома строить, рекам новые русла прокладывать! А фашисты заставили нас за оружие взяться!
Так сменяли мы с Костей друг друга до темноты, а потом бесшумно вылезли из воронки и поползли назад, к своим.
А вскоре снова получили мы приказ выдвинуться за наш передний край с особым заданием.
Появился у фашистов снайпер — очень меткий стрелок: высмотрит цель и бьет без промаха. С утра нам покою не давал.
Вот и получили мы с Костей задание: найти этого снайпера и уничтожить.
Как и в прошлый раз, перед рассветом поползли мы с Костей из окопов на наше старое место — в воронку. Приползли. Замаскировались. Ждем.
Посветлело.
Наши из окопов высунули каску. Бац! — выстрел. А откуда стреляет, — не понять.
Полчаса прошло. Час. Второй кончается.
«Вот, — думаю, — незадача. Где же он спрятался, проклятый?»
А Костя как ни в чем не бывало вынимает из кармана свой блокнотик.
«Ну, — думаю, — рехнулся парень. Задание выполнить не можем, а он опять за свои картинки принимается».
Только я успел это подумать и еще больше начал сердиться, как придвинулся Костя ко мне вплотную и зашептал:
— Ползи в соседнюю воронку. Высунь раза два каску. Только осторожно.
Легко сказать: ползи. Снайпер где-то рядом.
Но приказ есть приказ. Костя старший в наряде, а приказы не обсуждаются.
Выполз я из воронки. Тихо ползу, медленно. Двину рукой и замру, чтобы со стороны казалось, будто ветер траву колышет. Но, видно, снайпер не глядел в мою сторону или так уж удалось мне проползти, что он меня не заметил. Добрался я до другой воронки. Отдышался, снял тихонько каску. На ствол автомата надел и поднял ее.
Бац! — пуля ударила в каску.
Каска зазвенела, будто стукнули легкой палочкой по колоколу.
Через полминуты снова высунул каску. Опять она зазвенела.
И вдруг рядом очередь из автомата раздалась. Костя стреляет.
Высунул я снова каску над воронкой — тишина. Поболтал ею в воздухе — тишина. Не стреляет снайпер.
«Значит, — думаю, — нашел его Костя».
Очень хорошо у меня на душе стало. Выполнили мы все-таки задание.
Тут у фашистов переполох начался. Стрельба поднялась. Пули над головой свищут, о землю шлепаются.
Пролежали мы так каждый в своей воронке до темноты. А как стемнело, слышу — подползает кто-то к моей воронке. Я — автомат на изготовку. «Сейчас, — думаю, — встречу непрошеного гостя». Но не стреляю, жду.
Потом слышу шепот:
— Жив?
Костя, значит.
— Жив, — отвечаю.
— И я, — говорит, — тоже жив. Ползем домой!..
Доложили мы командиру, что задание выполнено, и пошли отдыхать.
По дороге я у Кости спрашиваю:
— Как это ты его нашел?
Все же интересно знать!
— А просто, — отвечает. — Я, когда мы с тобой первый раз в воронке лежали, по привычке рисовал их передний край. Все подробно нарисовал. А в этот раз подумал: когда снайпер маскировался, он что-нибудь, наверно, изменил в пейзаже. Либо что-нибудь передвинулось, либо прибавилось. Вытащил я свой рисунок и стал сравнивать его с тем, что вижу. Все так. Только в одном месте за кусточком пенек торчит. Или я его прошлый раз не приметил или его тогда не было. Надо, — думаю, — каску поднять. Понятно?
— Не совсем, — говорю.
— А чего ж тут непонятного! Ты каску высунул, снайпер выстрелил, листья на кусте дрогнули чуть-чуть. Ну, я и дал очередь по пеньку. Снайпер и смолк!
— Вот теперь, — говорю, — понятно.
И засмеялся. И Костя засмеялся.
— Выходит, — говорю, — что ты его перехитрил! И наука твоя художественная пригодилась.
— Наука, брат, всякая человеку на пользу.
А утром командир сказал нам, что за выполнение этого задания он представил нас обоих к награде. Костю — к ордену Славы, а меня — к медали «За отвагу».
Костю-то это правильно, а меня, по-моему, не за что. Впрочем, командованию виднее.
