Канта Ибрагимов - Аврора. Канта Ибрагимов (rukavkaz.ru)
Через турфирму он довольно быстро получил вновь визу и билет взял, на Новый год у него получится целая неделя выходных. Как он ждал приближения этого дня, этого часа вылета. И ни от кого это не скрывал, и не смог бы скрыть этого праздника своих чувств. Наконец-то увидит он Аврору, окунется в ее волшебно-романтическую ауру души, вновь испьет ее сказочно-райский аромат родниковой любви…
На его удивление, жена и старшая дочь для Авроры купили подарок, судя по цене, дорогой. И Цанаев уже, как говорится, собирал чемоданы — поступило сообщение: «Гал Аладович, я не в Норвегии… Берегите себя».
Это был отказ, отказ его видеть, с ним встречаться. Цанаев был зол на весь мир. Он думал, что это жена донесла о поездке.
Случился первый срыв. Наверное, на этой почве, так сказали врачи, организм ослаб, а может, где простудился. В общем, вместо романтического путешествия Цанаев все новогодние праздники проболел — грипп с осложнением. А потом вновь труд, и ему казалось, что если бы не эта работа, которую, кстати, Аврора нашла, он сошел бы с ума. И он трудился, трудился, чтобы не подвести ее, чтобы прокормить семью, чтобы честно заработать на заслуженный праздник. И этот праздник он ото всех скрыл: тайком, на выходные, в пятницу вечером вылетел в Осло.
Как советовала и настаивала турфирма, как подсказывал здравый смысл, ведь он в понедельник с утра должен быть на работе: у него билет туда в воскресенье, вечером — обратно. Да, он мечтает, он верит, что Аврора попросит, скажет, хотя бы просто намекнет — останься, и он останется, только рядом с ней, навсегда! Однако он ее не нашел, не увидел.
То ли она как-то узнала, то ли случайно куда-то выехала, но ее нигде нет. Цанаев лишь увидел место, где она живет — угол, койка в двухместном студенческом общежитии и его фотография, сделанная еще в Грозном, в бытность директора НИИ, на фоне руин института.
Почему именно эта съемка? Ведь было еще немало фотографий.
Еще много-много вопросов задавал Цанаев сам себе, заочно Авроре и всему миру. Кое-что ему разъяснил земляк из местных.
— Аврора серьезно изменилась. Нелюдима. Ни с кем из чеченцев не общается, даже избегает нас. Как-то резко сдала, словно обмякла. Постарела… нет жизни в ней, не осталось… По-моему, и с работой у нее плохо, может, нуждается в деньгах.
— Ты ей, пожалуйста, передай это, — Цанаев отдал маленькую коробочку — подарок жены и конверт, в котором его двухмесячная зарплата.
Эта встреча состоялась в субботу, а еще было воскресенье, и Цанаев весь день простоял возле ее общежития под дождем.
А прибыл вечером в аэропорт, он вдруг, чуть ли не нюхом, определил, что она здесь, за ним издалека смотрит, и как он почувствовал, — прощается, прощается навсегда. Но он этого не хотел, а по аэропорту уже объявили, Цанаева просят пройти на посадку, а он не шел, все ходил, озирался, выискивал ее — не нашел. И когда его одного, последним подвезли к самолету, он еще стоял, все с надеждой смотрел в сторону аэропорта — может, где-то в окне появится, рукой махнет… Не видно. А он дрожит, дрожит от холода и страха.
— Пожалуйста, проходите, — его буквально подтолкнули, и на борту он словно прилип к запотевшему иллюминатору — лишь капельки дождя на стекле, — там ночь, холодно, ветрено и там останется Аврора.
А он уже в тепле и улетает, понимая, что более никогда не увидит Норвегию, как не увидит более в своей жизни любви, счастья, и нет мечты… только смерть впереди. Лишь она — перспектива.
* * *В весьма угнетенном состоянии пребывал Цанаев весь полет. Он думал, что более не только видеть, даже общаться с Авророй не будет, она не хочет. А только борт приземлился — на телефоне сообщение: «Огромное спасибо за деньги. Очень нуждалась. Скоро заработаю большую сумму. Верну. Берегите себя. А со мной контакт более не ищите. Прошу. Так надо».
Даже имя не написала, номера, как всегда, нет. И Цанаев, конечно, чуточку зол — обратной связи нет, словно с потусторонним миром общается. А в тоже время как он рад, — не зря полетел, помог. Но самое главное, еще контакт безусловно будет — она попытается деньги вернуть.
Ждать пришлось недолго. Пару дней спустя звонит Ломаев:
— Гал, надо увидеться. Дело есть, — о чем угодно думал Цанаев по пути в университет, а старый друг его удивил, вернул ему коробочку — подарок Авроре.
— Откуда? Кто дал?
— Не знаю. После лекции на кафедру зашел, а это на моем столе. Сотрудницы говорят, какой-то студент, видимо, чеченец, заходил, попросил тебе передать.
По старой памяти они пошли в университетское кафе. Пока пили чай, Цанаев поведал о своей поездке в Норвегию. Потом еще долго говорили о жизни, науке, делах, и вдруг запиликал телефон Цанаева. Сообщение, словно она за ними следит: «Спасибо за подарок. Ну, зачем мне такая роскошь? Пусть это будет подарком Вашей младшей дочери. Берегите себя. Я Вам так за все благодарна».
Вновь ни имени, ни обратного номера нет. Цанаев от этого сообщения очень растрогался, опечалился. Ему захотелось остаться наедине, как в молодости, студенческие и аспирантские годы, прогуляться по живописному, вечнозеленому сосновому университетскому парку.
Была зима. Вечерело, крепчал мороз, ветерок слегка обжигал лицо. Такая погода ему всегда нравилась, возбуждала. Теперь этого не было. Постарел. На душе тоска, в теле озноб. Он ежится в своем стареньком пальто, руки в карманах, и в одной сжимает подарок Авроры — словно память и частичка ее, а в другой — телефон. Единственная мечта — вдруг позвонит. Услышать бы ее голос, поговорить бы с ней. А он и так мысленно постоянно с ней говорит; столько у него к ней вопросов и она будто услышала — запиликал телефон — новое сообщение: «Гал Аладович! Про меня могут быть всякие слухи. Пожалуйста, не верьте. Я та же Таусова».
«Бедная, одинокая Аврора! — подумал Цанаев. — Что она мне хочет сказать? Что-то хочет сказать, но не может».
И он не может ей позвонить, от этого ему плохо. Даже в этом прекрасном парке ему плохо, неспокойно.
Он поторопился домой. Когда сошел с трамвая, было уже темно. Сокращая путь, он шел по прото-реной меж больших сугробов тропинке и был уже у самого подъезда, как на пути оказался огромный джип.
В душе ругая водителя, Цанаев через сугробы проложил себе путь и уже был у подъезда, как из джипа его на чеченском окрикнули. В одном костюме, ежась, руки в карманах брюк, к нему засеменил крепкий, коренастый молодой человек.
— Добрый вечер, — на чеченском поздоровался, и как принято по-чеченски, обнял старшего, справился о здоровье, житье, бытье. — Вы меня узнали? — они стояли как раз под фонарем, и Цанаев, конечно же, его узнал, да сделал вид, что не может вспомнить, так он не желал этой встречи, но она уже была, и ему говорят. — Я Бидаев. Вспомнили?
— Ну и что?
— Поговорить надо. Дело есть.
— Что ж, — Цанаев развел руками. — Раз у порога, давай зайдем: чай попьем, поговорим.
— Нет-нет, спасибо… А давайте в кафе зайдем, тут рядом, а может, проедем, в ресторане поужинаем?
— Спасибо, тороплюсь, — отрезал Цанаев.
— Тогда хоть в машину сядем, — улыбается Бидаев. — Мне холодно, дубленку на работе забыл. Простужусь.
— Да, вас надо беречь, — сжалился Цанаев.
Машина большая, снаружи черная, а внутри белая. Тепло, приборы красиво светятся; правда, выражение лица Бидаева почти не видно, накурено, и хозяин вновь бесцеремонно закурил, как бы настраиваясь на разговор:
— Огороды городить не буду, как-никак, мы земляки, — он говорит на чеченском. — В общем, как нам известно, ты работаешь на иностранную компанию, — он сделал паузу, как будто задал вопрос.
— Ну и что? — Цанаев еще более насторожился.
— Собираете информацию, — это тоже то ли вопрос, то ли утверждение.
— Ну и что?
Бидаев глубоко затянулся и выдохнул дым на Цанаева.
— А это разве законно?
Цанаев невольно вздрогнул, он и так знал, что от встречи с Бидаевым ничего хорошего ждать нельзя, но теперь убедился, что желательно вести сугубо протокольный разговор, не поддаваясь на провокацию, и в таком случае лучше говорить на русском:
— Господин или, как у вас правильно, товарищ Бидаев. Кстати, какого вы звания?.. Уже майор? В тридцать лет? Ах, да, у вас в Чечне год за три и лычки в награду.
— Заслужил.
— Я верю, — в тоне Цанаева горькая усмешка и он сам неосознанно провоцирует, — могли бы и генерала дать.
— Еще не вечер.
— Это верно, — вздохнул Цанаев. — А в моей жизни вечер, как мне кажется, уже давно наступил, хе-хе, ночь на дворе, — некая печаль в тоне Цанаева. — И если выражаться вашей терминологией, то я, по-моему, до генерала дорос, по крайней мере — высшая степень в науке — доктор физмат наук, профессор, — тут Цанаев сделал многозначительную паузу и, пытаясь в темноте разглядеть лицо собеседника. — А вот что касается вашего вопроса, сразу отвечу — ни разу в жизни незаконно не поступал.
