Олег Смирнов - Неизбежность
Захотелось выпить, и отнюдь не чаю. Раньше он выпивал, но в последние годы попритушпл это, как он выражался, самовозгорание и самовозгорался только на вечеринках, где были пластинки, танцы, шутки и вкусная еда. Оп не был равнодушен к плотским радостям, но уже два-три года чувствовал себя утомленным, постаревшим. Старался сберечь себя, хотя курил по-прежнему: дым до потолка.
Днем Мао и прежде не выпивал. Но сегодня… Знаменательный день, и. если хочется выпить, почему же не выпить? В дверях возникла стройная, воздушная фигура жены, и он поманил Цзян Цнн пальцем. Она впорхнула, нежно потерлась свежей, упругой щекой о его щеку, поправила его рассыпавшиеся на виски и уши волосы.
— Распорядись о бутылке джина, — сказал он еле слышно.
Привыкшая к тому, что муж говорит очень тихо. Цлян Ц не расслышала и эти слова. Не выдавая ни удивления, ни недовольства, вызвала ординарца, отдала приказания. Через минуту перед Мао был поднос с пестро обклеенной бутылкой, кружкой, чашкой земляных орехов. Он налпл себе, с натянутой, безжизненной улыбкой посмотрел на жену и задумчиво выпил. Стал есть орехи со значительной неспешностью. Но пить больше не пил, и это было в его натуре: пожелать — и, едва отведав, тут же отказаться. Он отодвинул поднос, сказал, слегка капризничая:
— Не хочу…
— Убрать?
— Да… А хочу я вот чего. Выйдем в сад. Погуляем, подышим…
— С удовольствием! Я давно мечтала!
— Видишь, как я угадываю твои желания! — сказал он улыбаясь, и улыбка теперь была натуральная, добрая и веселая.
И Цзян Цин ему улыбнулась — не одной из своих артистических, к разным случаям, улыбок, а тоже просто, естественно. Но сама напряженно думала: почему муж решил выйти на воздух?
С тех пор как после Великого похода обосновались в Япьани, Мао неохотно покидал свои комнаты: хотя, разбомбив Яньань в сороковом году, японцы уже не показывались в воздухе, тем не менее в пещере он чувствовал себя в большей безопасности. Он и в персиковый сад — единственный окрест — выбирался крайне редко.
Жил почти отшельником, почти не бывал ни в воинских частях, ни на предприятиях, общаясь преимущественно с приближенными.
А ей предоставил свободу ходить и ездить, куда ей нужно, но обязательно в сопровождении охраны из надежных, проверенных маузеристов. Она эту свободу в меру использовала, особенно для верховых прогулок. Ну и чтобы навестить кое-кого из знакомых, бывших некогда весьма близкими, даже покровителями, актрисе как было без них обойтись… Но это неожиданное желание мужа прогуляться… Днем, в разгар работы? В момент, когда надо предпринимать радикальные меры? Советский Союз выступил! Однако подталкивать мужа не резон, он выскажется, если посчитает необходимым. Такт, выдержка — качества, не лишние для супруги Председателя ЦК КПК!
Мимо постов охраны они прошли к выходу. Яркое-яркое солнце, Мао привычно щурился, и морщинки возле глаз стали еще гуще. Ласточки стригли небо, ветерок пошевеливал листья, покрытые лёссовой пылью, под подошвами ее слой был толстый и мягкий, тени от деревьев ложились косо, доставая подбеленные стволы соседей, — Мао оглядывался, словно отвык от всего этого.
Посмотрел на жену, взявшую его под руку, нежно прижимавшуюся. Стареет он? Пятьдесят два года — немало. Но и не много. И но стареет он, и смерти оп неподвластен. Неизменно ощущал себя вечно живым. Вечно живым оп и будет! Как эти горы!
А горы громоздились, будто налезая одна на другую, и все вместе скалистыми боками стискивали Яньань — домов в городе почти не уцелело, жители обитают в порах, выкопанных по склонам, в сколоченных из ящиков лачугах. Мао у них не бывал, однако как живут, представляет: как во всем Китае — скученность, нищета, голод, болезни. А над этим мрачным и убогим миром голубели небеса, сияло солнце, звенела тишина. И тишина располагала к стихам — в строгом, классическом стиле, которых, к прискорбию, давненько не писал: дела, дела.
И не случайно он много выступал на совещаниях по лптературе, по искусству. С них-то и началась широчайшая кампания за исправление стилей работы — партийного стиля, стиля в учебе, работе, стиля в литературе и искусстве. В этой духовной чистке, которая была, есть и будет, он уничтожит без остатка догматиков и всяческих писак, предавших забвению национальные интересы Китая, посмевших так или иначе встать на пути Председателя Мао!
Едва ли не к каждому дереву клеился маузерист, и Мао подумал, что это хорошо, охрану надо усиливать, у пего масса врагов, внешних и внутренних, и они готовят покушения. Вот прошла кампания по разоблачению контрреволюционеров и гомпньдановских шпионов, и многие партийные, административные и военные работники публично, на собраниях, признались: агенты гоминьдана, но обещали перевоспитаться. Задача в кампании была поставлена такая: чем больше людей покается, тем больше пользы.
Теми, кто не хотел каяться, занималась специальная группа во главе с Кан Шэном, а уж тот-то знал, как добиваться признаний.
А что церемониться? Конечно, позже, когда победа Советского Союза над Германией не вызывала сомнений, пришлось менять тактику, начался период самоопровержения и реабилитации: опровергни свои былые показания — и будешь реабилитирован.
Впрочем, настанет пора, когда реабилитированных снова можно будет потрясти хорошенько. Такие встряски просто необходимы…
Да, необходимы. И он Кан Шэном не пожертвует. Что бы ни советовали с разных сторон. Ведь сам Димитров направил ему послание, которое он помнит едва ли не наизусть…
Письмо Г. Димитрова Мао Цзэдуну от 22 декабря 1934 года о положении в компартии Китая
Мао Цзэдуну (только лично!)
1. О Вашем сыне… Юноша он способный, и я не сомневаюсь, что в его лице Вы получите надежного и хорошего помощника.
Он шлет Вам горячий привет.
2. О делах политического характера. Само собой понятно, что после роспуска Коминтерна никто из его бывших руководителей не может вмешиваться во внутренние дела компартий. Но в частном, дружеском порядке не могу не сказать Вам о той тревоге, которую вызывает у меня положение в китайской компартии. Вы знаете, что мне приходилось начиная с 1935 года близко и часто непосредственно заниматься китайскими делами. На основании всего того, что мне известно, я считаю политически ошибочным курс на свертывание борьбы с иноземными оккупантами Китая, а также и замечающееся отклонение от политики единого национального фронта. В период национальной войны китайского народа подобный курс грозит поставить партшо в изолированное от народных масс положение и способен привести к опасному обострепшо междоусобной войны, в котором могут быть заинтересованы только оккупанты и их агенты в гоминьдане. Я считаю политически неправильной проводимую кампанию против Чжоу Эньлая и Ban Мина, которым инкриминируется… политика национального фронта, в итоге которой они якобы вели партию к расколу. Таких людей, как Чжоу Эпьлай и Ватт Мпп, надо не отсекать от партии, а сохранять и всемерно использовать для дела партип. Меня тревожит и то обстоятельство, что среди части партпйпых кадров имеются нездоровые настроения в отношении Советского Союза. Сомнительной мне представляется также и роль Кан Шэна. Проведение такого правильного партийного мероприятия, как очистка партии от вражеских элементов и ее сплочение, осуществляется Кап Шэном и его аппаратом в таких уродливых формах, которые способны лишь посеять взаимную подозрительность, вызвать глубокое возмущение рядовой массы членов партии и помочь врагу в его усилиях по разложению партии. Еще в августе с. г. мы получили из Чунципа совершенно достоверную информацию о том, что гомииьдановцы решили послать своих провокаторов в Яньапь с целью поссорить Вас с Ван Мином и другими партийными деятелями, а также создать враждебное настроение против всех тех, кто жил и учился в Москве. Об этом коварном намерении гомпньдаповцев я Вас своевременно предупредил. Сокровенное желание гомпньдаиовцев — это разложить компартию изнутри, чтобы таким образом легче ее разгромить.
Для меня не подлежит сомнению, что Кап Шэн своей деятельностью льет воду на мелышцу этих провокаторов. Простите мне эту товарищескую прямоту… Но то, что Вы заинтересованы видеть вещи в их подлинном свете, позволяет мне говорить столь откровенно. Прошу Вас ответить мне тем же путем, каким я пользуюсь для посылки Вам настоящего письма.
Жму крепко Вашу руку! — Д.
Руку Димитрову он тоже готов пожимать крепко, но поступал и поступать впредь намерен по-своему. Хотя теперь, в августе сорок пятого, тактика его будет осторожней. Жаль, не всегда он бывал осторожным…
Мысли перескакивали, словно оттого, что оп, не привыкший к пешему передвижению по земле, спотыкался: голова дергалась, и мысли в ней, напорное, смешивались? Не привык гулять, не прпвык к физическим затратам, лучший отдых — понежиться на диване, в шезлонге.
