Хайнц Конзалик - Штрафбат 999
— Это очень срочно, иначе я не стала бы тебя беспокоить.
— О ком все-таки речь?
— О золотистом стафилококке. Инфекционное заболевание. Кисть руки и верхняя часть бедра, — задыхаясь проговорила Юлия.
— Сложный случай?
— Довольно сложный.
— То есть имеется вероятность ампутации. Кто же это такой?
— Я, — ответила Юлия.
Секунду или две в трубке царило молчание. Потом раздалось характерное шипение — словно собеседник на другом конце провода, набрав в легкие побольше воздуха, шумно выдохнул. Потом раздался его голос, другой, растерянный, беспомощный.
— Юлия… Юлия… Ну как же так? Что ты натворила? Что случилось?
— Просто я повторила эксперимент Эрнста.
Юлия заставляла себя говорить спокойно, хотя помещение вдруг зашаталось, ей казалось, что она пьяна.
— Единственная возможность… это… при помощи актинного вещества Эрнста… Послушай, Франц можешь сейчас приехать и забрать меня? Я в лаборатории, лежу на диване. На столе найдешь актинное вещество и руководство… по применению.
Она еле выговорила последнее слово, сухой, шершавый, словно наждачная бумага, язык с трудом повиновался ей.
— Делай все… так, как сказано в руководстве… Иначе… все впустую… Ты понял меня?
— Да-да, конечно, но…
— Я больше не могу говорить. Всего хорошего, Франц, и…
Она хотела сказать «до свидания», но вдруг позабыла эти слова. Медленно, с трудом Юлия положила трубку и снова упала на диван. А все это продолжается, и миллионы и миллионы бацилл размножаются, и будут без конца… размножаться… Вот их уже целый… миллиард…
Могло показаться, что обер-фельдфебель Крюль обрел новое увлечение — делать обходы уже вырытых и еще не законченных траншей. Ему доставляло несказанное удовольствие видеть изумленные лица солдат, и это чувство пересиливало даже страх перед артобстрелом противника. К тому же в последние дни на фронте воцарилось странное затишье, то самое, которое, по мнению бывалого солдата, ничего доброго не предвещает. Так что риск получить русскую пулю был весьма умеренным. Возможно, Крюлю хотелось и себе лишний раз доказать, что после крещения огнем он теперь не ведающий страха вояка. И вот однажды вечером обер-фельдфебель уже в третий раз отправился проконтролировать ход земляных работ. Но на сей раз все шло не так гладко, как в предыдущие разы.
Когда команда землекопов проезжала мимо лесной опушки, ее внезапно обстреляли партизаны. Нельзя сказать, что сильно, так себе, пустяк, если говорить откровенно, об этом благополучно позабыли бы, если бы не Крюль. Обер-фельдфебель Крюль получил первое на войне и в жизни ранение.
В Борздовке дежуривший в медпункте Кроненберг едва в обморок не упал, увидев, как к нему пожаловал не кто иной, как обер-фельдфебель Крюль. Бросив перевязывать какого-то легкораненого, санитар бросился к Крюлю и не сразу сообразил, что тот передвигается с большим трудом, опираясь на палку.
— Не может быть… — вырвалось у Кроненберга.
— Что с тобой, сынок?
— Вы… Вы не ранены?
Кроненберг все еще никак не оправился от шока.
— Если это вас успокоит — да, меня чуточку задело. В жопу.
— Как-х?! — ахнул Кроненберг и судорожно сглотнул.
И тут же молнией пронзила радостная мысль: это мой звездный час!
— Как, как вы сказали? В…
— Да-да, именно туда — причем в левую ягодицу. На долю секунды запоздал, не успел пригнуться вовремя.
— И тогда — бац! И…
Крюль перекосился. Боль вновь напомнила о себе, и Крюлю было явно не до шуток.
— Кроненберг, — медленно произнес он, — если вы рассчитываете устроить из этого цирк, то ошибаетесь! Куда мне лечь? На какую койку?
— Вопрос о направлении в госпиталь целиком в ведении герра штабсарцта. Если еще койки остались. Герр обер-фельдфебель, все зависит от величины раны… Вполне возможно, что придется ограничиться амбулаторным лечением. Такое уже случалось.
Кроненберг обошел Крюля:
— По-моему, ничего страшного.
— Я, как человек воспитанный, сменил штаны.
— Ого! Уже во второй раз за год! — выкрикнул кто-то из глубины сарая.
Тут же последовал взрыв хохота. Кроненберг украдкой улыбнулся.
— Да не слушайте вы их, герр обер-фельдфебель! Им бы только повод найти зубы поскалить, — извиняющимся тоном произнес Кроненберг.
— Идиоты! — презрительно крикнул в ответ Крюль.
Тут в дверях появился доктор Хансен. Он был в белом халате и забрызганном кровью длинном резиновом фартуке. Крюль по всей форме доложил о случившемся. Бледный, страдая от боли, он тем не менее стоически переносил комизм ситуации. Хансену стало почти жаль его, он положил обер-фельдфебелю руку на плечо:
— Пройдемте со мной, обер-фельдфебель, я должен осмотреть вас. Вам уже сделали противостолбнячный укол?
— Так точно, санитар Дойчман сделал мне укол.
Крюлю было неприятно вспоминать об этом. Когда Видек с Хефе доставили его на санях в Горки, Дойчман тут же уселся рядом и стал пересчитывать пакетики с бинтами.
— Всего 17 штук осталось, — с сожалением покачал он головой. — Герр обер-фельдфебель, вы как-то говорили об экономии, помните? Когда я потратил четыре пакетика на рядового Зимсбурга. Ну а вам могу выделить не больше двух…
— Хватит пороть чушь, Дойчман! — простонал в ответ Крюль.
Рана болела так, что он с трудом сдерживался, чтобы не завопить. Левая нога онемела. Вот так и умирают, мелькнула ужасная мысль.
— Первым делом укол!
Дойчман ножницами распорол брюки, а потом отодрал прилипшие к ране окровавленные подштанники. Крюль взвизгнул. Рана была, в общем, пустяковая: обычное ранение мягких тканей, автоматная пуля вошла в мышцу неглубоко и засела под кожей.
— О-го-го, — с деланным сочувствием комментировал Дойчман, — ползадницы вам оторвало.
— Лучше заткнитесь и делайте свой укол! — морщась от боли, посоветовал Крюль.
— Сию минуту!
Дойчман достал из стерилизатора шприц, выискал иглу потупее, наполнил шприц и по-отечески хлопнул Крюля по ягодице:
— Секундочку терпения — сейчас укусит комарик, и все!
— Ой! — вскрикнул Крюль.
Дойчман медленнее, чем следовало, стал вводить иглу в ягодицу и не спеша впрыснул сыворотку. Вынимая иглу, он откровенно сожалел, что не затянул процедуру еще на несколько секунд.
— Все? — нетерпеливо осведомился обер-фельдфебель.
— Нет-нет, нужно еще промыть и перевязать рану.
— Здесь? А может, уместнее будет заняться этим в тылу?
— Иногда приходится заниматься этим и здесь. Я как-никак врач, кое-чему учился.
— Вы… будете под наркозом все это делать?
— Ну сами посудите — какой тут наркоз? В вашем случае обойдемся и без него. Вы ведь хорошо переносите боль?
— Ну а потом?
— Потом посмотрим, что скажет герр обер-лейтенант.
— Когда вы отправите меня в Борздовку?
— Думаю, нет необходимости торопиться. Туда отправляют только тяжелораненых, вы еще сами советовали…
— Да, но у меня случай тоже серьезный… Рана большая. Чем черт не шутит — может и газовая гангрена начаться… И потом, шрам ведь большой останется.
— Ну вы же не танцовщица в кабаре, герр обер-фельдфебель! Вам-то что от этого шрама?
Перевязка обернулась муками, ничуть не меньшими, чем укол. И Крюль, стиснув зубы, терпел, пообещав себе при первой возможности отомстить этому костоправу Дойчману.
Только поздним вечером его доставили в Борздовку. Поглазеть на отбытие в госпиталь обер-фельдфебеля Крюля высыпали все свободные от службы. Подъехали сани, и Крюль, с перекошенной физиономией, кое-как взобрался на сиденье и в весьма неудобной позе уселся. Когда сани отъехали, все в голос запели шуточную песенку. Обер-фельдфебель поплотнее закутался в тулуп. Его переполняла злоба и внезапное осознание того, что он в этом подразделении, по сути, совершенно один, что у него нет друзей среди сослуживцев. Вот, думал он, стоят и смотрят, и наверняка каждый в душе жалеет, что мне ноги не оторвало…
Около одиннадцати часов вечера доктор Кукиль вновь подъехал к вилле Дойчманов в Далеме. Он еще несколько раз звонил Юлии, но, так и не дозвонившись, решил приехать. Не мог он больше выносить этой неопределенности. У него в голове вертелись фразы Юлии, как ему казалось тогда, ничего не значащие, однако теперь они обрели совершенно иной, куда более зловещий смысл. Она сказала тогда: «О моем эксперименте на себе не узнает никто, пока он не завершится». Или: «Вам меня от этого не удержать». Или: «Я всем докажу, что Эрнст пострадал ни за что».
На этот раз доктор Кукиль не стал просто заглядывать в окна в надежде заметить, как шевельнувшаяся гардина или какой-нибудь шум выдадут присутствие в доме Юлии. Направившись к задней двери, он несколько раз громко постучал в нее, потом, не дождавшись ответа, отошел к окну и, нажав на раму, распахнул его и, вскарабкавшись на подоконник, залез в кухню. Там царила стерильная чистота. На плите стояла кастрюля с фасолевым супом.
