Тимофей Чернов - В те дни на Востоке
Официально отряд назывался «Управление водоснабжения и профилактики». В 1940 году он насчитывал три тысячи специалистов-бактериологов. На его содержание было ассигновано десять миллионов иен. Отряд состоял из восьми отделов. Четвертый отдел занимался разведением бактерий. В огромных котлах изготовлялась питательная среда, в которой за месяц выращивалось до трехсот килограммов чумных бактерий, до девятисот тифозных, до семисот — сибирской язвы, до тысячи бактерий холеры. Второй отдел проводил эксперименты на живых людях. Он имел свой полигон на станции Аньда, свои самолеты.
У отряда 731 были филиалы в Чанчуне, Дайрене, Хайларе. Исии старался, чтобы «положить Азию к ногам императора». А тот тоже не оставлял без внимания своего верноподданного, наградил орденом «Благословенного сокровища».
Семенов, хорошо говоривший и понимавший по-японски, слушал рассказ Исии.
— Сейчас мы готовы к массовому уничтожению любого врага. Насекомых и бактерий, выращенных в наших лабораториях, для этого достаточно. С помощью каких же средств мы сможем применить это оружие? — В холодных, прикрытых очками глазах человека в белом халате было столько презрения, что, казалось, он, не дрогнув, уничтожит весь мир. — Мы можем пускать в сторону врага зараженный скот, грызунов, отравлять питьевые источники. Но наиболее эффективным методом является рассеивание зараженных блох с самолета и бомбометание. Перед вами макет бомбы «И», — показал Исии поданный ассистентом фарфоровый шар величиной с китайскую дыню. — Внутренность заполняется насекомыми, зараженными чумой или холерой. На высоте ста метров бомба раскалывается с помощью специального приспособления, и насекомые рассеиваются в радиусе пятнадцати-двадцати метров. Сейчас мы увидим эффективность воздействия этого оружия.
С полигона поднимаются один за другим два самолета. Они устремляются в небо. Набрав нужную высоту, разворачиваются и летят обратно.
Исии приглашает всех в железобетонное укрытие. Через застекленные амбразуры Семенов видит полигон и привязанных к столбам людей.
Таисья Алексеевна не знала, какую еще пытку придумали японцы, но догадывалась, что затевают что-то страшное. От зноя у нее кружилась голова, мучила жажда.
К полигону приближались самолеты, опускаясь все ниже и ниже. Передний направился прямо к центру, к столбам. Сердце Таисьи Алексеевны сжалось. Боже, что это? Неужели их хотят раздавить, как каких-нибудь букашек?
Но нет. Самолет взмыл кверху и летит над полигоном. Что-то щелкнуло вверху, посыпались осколки посуды и какой-то сор.
Таисья Алексеевна переводит взгляд на землю. По утрамбованному песку прыгают какие-то насекомые. Сколько их — не счесть! Они приближаются к ней. Ползут по оголенным ногам.
«Блохи… зараженные!»— догадывается она.
Вспомнился «азиатский тиф», разразившийся в Харбине в конце 1943 и в начале 1944 годов. Как потом стало известно, японцы специально проводили эксперименты на европейцах. Через газированную воду и хлеб заражали людей. Много умерло тогда русских. Таисье Алексеевне тогда удалось спастись, а теперь…
Она пытается стряхнуть насекомых с ног, со спины. Но веревки больно режут тело. Она стонет, мечется в изнеможении и теряет сознание.
Семенов возвращался с полигона, довольный виденным.
«Нет, что ни говори, а японцы — дошлый народ. Умно придумали эту заразную бомбу. Какой поразительный эффект! Если советские окажут сильное сопротивление, можно в ход пустить бомбу «И».
Ему представилось, как эпидемия чумы или холеры косит вражеские войска. Заражен полк, дивизия, армия. А если сбросить на город, эпидемия, как пожар, охватит всех жителей и будет косить сотнями, тысячами. С таким оружием можно завоевать весь мир. Напрасно он сетовал: японцы — дальновидные политики, у Америки оттяпают и у СССР.
Глава седьмая
Стояла холодная дождливая осень. Дул сырой напористый ветер. По небу, задевая вершины сопок, нескончаемой вереницей ползли мутные облака.
Далеко по степи растянулся полк. Медленно двигались взводные колонны. Ветер хлестал в лица солдат мокрыми липучими хлопьями. С шапок за воротник шинелей сбегала вода и растекалась по спине. Раскисшая земля липла к ботинкам и сапогам. Шинели, впитавшие обильную влагу, давили плечи.
Арышев шел впереди своей роты, то и дело смахивал рукавом с лица снег. За ним шагали бойцы, несли противотанковые ружья, боеприпасы. Роту замыкали две пароконные повозки. Все больше и больше становились интервалы между рядами, все нетерпеливее ждали солдаты привала.
Приотстали рязанские. Вавилов прихрамывал. Ботинки так разбухли от влаги, что ноги хлябали в них, как в галошах. Под левую пятку сбилась портянка и давила рубцом, набила мозоль. Но переобуться не было возможности: остановишься на минуту, потом не догонишь взвод.
Веселов тоже притомился. Под вечер сильно клонило ко сну. И как он ни крепился, веки невольно смыкались. Костя шагал «по инерции», с закрытыми глазами.
…Смеркалось, когда полк прибыл на исходный рубеж, расположился на пологих склонах. Утром роты должны пойти в наступление на обороняющегося «противника».
Ветер леденел, становился колючим, пронизывал до костей. Влажные шинели застывали, коробились.
— Эх, разжечь бы костерок да погреться! — мечтали бойцы.
— Эх-ма, да не дома.
Пуста и неприютна степь — ни кустика, ни деревца. Лишь по лощинкам и распадкам собиралась колючая трава перекати-поле. Но ею не согреешься — минутное пламя. Единственным спасением было укрыться в земле.
Бронебойщики рыли парные окопы, чтобы согреться в них и уснуть. Шумилов, Степной и Веселов готовили групповой окоп, вернее, котлованчик. Сержант пригласил на ночевку Арышева. Поэтому ребята старались. Только грунт попал твердый, каменистый. Шумилов ворчал:
— Эту землю только ломом долбить, а не лопаткой ковырять.
— А у вас мягче? — спросил Степной.
— Да, у нас, на Орловщине, не земля, а масло: хоть ножом режь да на хлеб намазывай.
— У вас там лес?
— Ясное дело, не пустыня.
— А я степь люблю. Поднимаешься на гору, километров на тридцать кругом все видно. А в лесу-то что увидишь?..
Когда котлованчик был вырыт в метровую глубину, Степной выдолбил нишу в стене.
— Печку устроим. В тепле будем спать.
Сводом этой печки служил верхний слой, в котором было прокопано отверстие — дымоход.
Шумилов с Веселовым накрыли котлованчик одеялом, привалили по углам камнями и получилась крыша.
Степной разжег печку. Он подкладывал маленькие чурочки, принесенные с собой каждым солдатом, чтобы в трудную минуту развести огонь и погреться. Чурочки ярко горели, отдавая тепло и освещая котлованчик. Солдаты разделись, постелили шинели, укрылись одеялами.
Веселов привел лейтенанта. Опустившись в котлованчик, накрытый одеялом, Арышев почувствовал, как в лицо пахнул теплый сухой воздух.
— У вас тут, как в землянке: и потолок, и печка.
— Солдат на выдумку горазд! — подхватил Веселов. — Не зря, говорят, шилом бреется, а дымом греется.
— Раздевайтесь, товарищ лейтенант, — предложил Шумилов. — Не замерзнете, еще жарко будет.
Арышев стянул с себя подмерзшую шинель, снял сапоги.
— В середине или с края ляжете? — спросил Степной.
— Мне все равно, к солдатской жизни давно привык. Помню, привезли нас, новобранцев, в Монголию, в гарнизоне ни одной казармы. Полк осенью вернулся с Халхин-Гола, и каждая рота строила себе землянку. Нам, салагам, тоже пришлось помогать. Стоял ноябрь, холода. Жили мы в палатках по четыре человека. С вечера натопим печку — жара, а утром хоть волков морозь. Благо, валенки да полушубки спасали. Через месяц построили землянки, и полк приступил к занятиям. Так что от мягкой постели я отвык.
— Сейчас люди от многого отвыкли, — заговорил Веселов. — Гитлер негодяй всю жизнь разрушил. Два брата вот где-то плавают без вести с первых дней войны. Мать с отцом умерли в блокированном Ленинграде. Остался один как перст…
Чурочки догорели, и все потонуло во мраке. Степной, лежавший рядом с Веселовым, глубоко и протяжно дышал. Монотонно посапывал Шумилов. Арышев еще не спал. По телу разливалась приятная теплота. Отступили куда-то дневные заботы. В сознание, как паук, вползал сон и опутывал своими тенетами.
