Хануш Бургер - «1212» передает
— Разочаровался? Почему ты уехал не простившись?
— Бывают объяснения, которые не рассчитаны для маленьких детей. А прощаться, ничего не объяснив, я не имел ни малейшего желания.
Пауза. Мне показалось, что за три недели, пока я его не видел, он похудел.
— Вы хотите ехать дальше, в Прагу? До сегодняшнего утра дела там были дрянь. Говорят, часть города сгорела. Немцы сбрасывали зажигательные бомбы. Сегодня утром я лично допрашивал одного пленного оттуда.
Значит, это все же случилось. Уже двое суток, как объявлено об окончании войны, а Прага все же принесена в жертву! В душе у меня поднималась волна сожаления, негодования и боли.
— А что делаем мы? Сидим в Пльзене! Почему мы ничего не предприняли?
— Мы? Если ты имеешь в виду нашу Шестнадцатую танковую дивизию, то, скажу тебе по секрету, мы вплоть до пятого числа торчали перед Пльзеном, а когда город оказался в руках чехов, нас сразу же ввели в него. За пять минут до конца войны наши не хотят рисковать ни одним американцем. Возможно, то же самое наши рассчитывали проделать и с Прагой, но, успокойся, с сегодняшнего дня там русские…
— Русские? Но ведь три дня назад они были очень далеко от города, а наши с пятого числа, можно сказать, сидели под боком. Понял ты это или нет?
— Ты слишком о многом спрашиваешь меня. Я всего-навсего простой сержант. Возможно, у нас с русскими на этот счет имелось какое-нибудь соглашение…
— Глупости! Что значит «договорились»? Глупец ты, Сильвио! Когда наша девятая подошла к Рейну и мост через реку оказался невзорванным, что сделали наши парни? Подождали англичан, которые по соглашению должны были первыми перейти Рейн? Ничего подобного! Наши парни взяли да и перешли на противоположный берег! А здесь идет речь о жизни целого города с миллионным населением!
— Не волнуйся, Петр, — сказал Шонесси, выходя из здания комендатуры. — С сегодняшнего дня в Праге русские, и бои, по крайней мере в центре города, уже закончились… Ну как, Сильвио, хочешь вместе с нами посмотреть на пражских девушек?
Сильвио поблагодарил:
— Вырваться от полковника Ноубля нет никакой надежды! Он никого не отпускает. 6 мая несколько сот жителей Пльзена хотели поехать в Прагу, чтобы помочь восставшим, но ни одного человека он не отпустил.
«Возможно, и на этот счет была договоренность, — подумал я, — но с кем? С русскими наверняка не было!»
— Нас он тоже не отпустит. Нам нужно только посмотреть, как обстоят дела на демаркационной линии.
Мы подъехали к небольшому городку Рокицани. На небе ни облачка. Солнце светило, как в июне. Начинался сенокос. Девушки и женщины косили траву, а наши парни, скинув френчи, помогали им. По лицам солдат было видно, что они безмерно счастливы оттого, что наконец-то держат в руках не винтовку, а косу и грабли.
Полосатый шлагбаум преградил нам путь. По ту сторону демаркационной линии мы увидели точно такую же картину: рядом с женщинами косили траву солдаты. Это были солдаты Красной армии. Наверняка они испытывали такую же радость от мирного труда. На обочине полевой дороги сидел юноша со стриженой головой и играл на гармошке. Вокруг толпились сельские ребятишки. А какой-то американский солдат, подхватив босоногую девушку в синей юбке, пробовал танцевать.
Это было 9 мая 1945 года в четыре часа.
Американский часовой не пускал нас дальше, имея на то строгий приказ.
Я отозвал Шонесси в сторонку. Нужно взять несколько километров южнее, где параллельно Пльзенскому шоссе шла полевая дорога в Прагу.
Но и на ней оказался заслон! Однако нас пропустили. Проехав метров двадцать по ничейной земле, мы увидели советского часового.
Шонесси предъявил свой пропуск. Часовому было на вид лет восемнадцать, но на груди его красовались две медали. Он внимательно проверял документы.
На наших удостоверениях личности, как и на всех офицерских пропусках, стояло факсимиле верховного главнокомандующего.
— Эйзенхауэр, — с уважением произнес часовой. Затем он записал в блокнот: «Шонесси — майор; Градец — старший сержант; Блейер — сержант; Галогувер (фамилия Джо) — старшина». Захлопнув книжечку, часовой отдал честь.
Со дня нашего наступления, которое началось одиннадцать месяцев назад, мы впервые находились за пределами территории, занятой нашими войсками. Теперь на пути в Прагу не было никаких препятствий!
Узкая полевая дорога скоро превратилась в сплошные ухабы. Мы свернули на север, чтобы при первой же возможности выехать на шоссе. По обочинам дороги то тут, то там сидели группами красноармейцы, раскуривая козьи ножки. У домика лесника был контрольный пункт. Узнав, кто мы такие, лейтенант попросил нас выйти из машины и что-то крикнул одному солдату. Тот через несколько минут принес кофейник и несколько чашек.
Лейтенант наполнил чашки.
— За мир! — торжественно произнес он и одним глотком опустошил свою чашку. Мы последовали его примеру. У меня сразу же запершило в горле: это была русская водка!
Лейтенант вновь наполнил чашки.
— За Рузвельта, — почтительно произнес он.
Мы выпили. Я по очереди посмотрел на своих спутников. Лица их раскраснелись. Низкорослый крепкий солдат с киргизским лицом протянул мне кусок сала и огромный ломоть черного хлеба. Я откусил, надеясь, что это поможет.
Следующий тост был за Эйзенхауэра, потом — за Сталина. Дальше пить я отказался и сел на землю. Блейер свалился с ног после чарки за Конева. Когда пили за здоровье генерала Паттона, не выдержал Шонесси. А русские все наливали и наливали — за генерала Брэдли, за Малиновского, за американскую армию, за Буденного.
Из всей нашей группы на ногах стоял один только Джо.
И как только после всего этого он еще мог сидеть за баранкой! В пути нас останавливали еще три раза и все три раза приглашали вместе выпить. И все три раза я выдерживал только до Конева…
Вскоре показались окраины Праги. Мы прямо в поле приготовили себе кофе. По всему было видно, что бои здесь шли совсем недавно, может быть, еще сегодня. На дороге валялись сожженные танки и грузовики. Стены домов испещрены пулями и осколками. Здесь проходили последние бои регулярных войск в Европе!
Тут же впервые после Арденн я увидел такое количество убитых — по обе стороны дороги валялись трупы солдат вермахта и эсэсовцев. Рядом были разбросаны узлы с награбленным барахлом.
Из города навстречу нам тянулась колонна пленных. Они, казалось, не замечали трупов своих соплеменников. Через каждые шестьдесят метров шли красноармейцы. Большей частью это были коренастые крепкие парни, очень молодые.
Справа и слева от шоссе нам радостно махали улыбающиеся жители. Из города все тянулись и тянулись бесконечные, мрачные колонны пленных, а в город мчались машины с красноармейцами.
Вот наконец и первые пражские домики…
Дома! После шести долгих лет…
Тогда мы с Евой направились сначала в Моравска-Остраву. Чтобы быть похожими на туристов, взяли с собой рюкзаки. Моя папка с рисунками выдавала нас, показывая, что это простая воскресная прогулка.
Уехать из страны я согласился только по настоянию Евы. Она была активным членом коммунистической фракции студентов, и за выступления на многочисленных собраниях ее могли арестовать. Кроме того, мать Евы — еврейка, и хотя нюрнбергские расовые законы пока еще и не имели такой силы в так называемом протекторате, как в самой третьей империи, но это был лишь вопрос времени.
Отец Евы, известный врач, за границей мог бы сделать прекрасную карьеру. У него не раз была возможность выехать туда! И друзья склоняли его к этому. Теперь же вот его начальник требовал… развестись с женой-еврейкой! Однако отец Евы не сделал ни того, ни другого. Он заявил, что не покинет родины до тех пор, пока здесь остается его любимая дочь. Значит, чтобы заставить родителей выехать за границу, Еве нужно было сделать это сначала самой.
Ева не раз твердила, что и моя жизнь тоже находится в опасности. Мне казалось это абсурдом. Я был далек от политики. Это мог подтвердить каждый. Я был тогда убежден, что художнику и незачем заниматься этим.
Правда, время от времени я выполнял сатирические рисунки для журнала «Сэмпл». Рожи заправил Третьего рейха так и напрашивались на карикатуры! Рисунки же для гектографических листовок, выпускаемых организацией Евы с начала наступления гитлеровских войск, я никогда не подписывал своим именем. А то обстоятельство, что в моей мастерской за последние месяцы довольно часто собираются немецкие беженцы?… Должны же люди где-то встречаться!
А тут еще этот забавный случай. Издавалась у нас вполне приличная иллюстрированная газета «Арбайт им бильд». На должность ответственного редактора подбирали человека, не занимающегося политикой. Разумеется, я не смог отказаться от такого предложения, и с тех пор каждый номер газеты был подписан моим именем и тут же стоял мой адрес. Все это еще не давало повода для беспокойства и паники, но Ева не унималась. Она не переставала доказывать, что я подвергаюсь опасности и должен уехать из страны.
