Борис Тагеев - Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире
— Ну, помогай вам Бог!.. Весь исход дела в этом минном взрыве, — обратился Михаил Дмитриевич к начальнику штаба. — Он должен произвести страшную панику.
Генерал подошел к самому брустверу, отстранил одного из стрелков и начал смотреть в промежуток между мешками, рядом с ним поместился и лейтенант Ш-н.
— Вот видите эту большую трещину? Вправо от угла? Вот здесь можно, по-моему, заложить мину, и результат должен быть хорош; главное — надо закопать ее поглубже.
— Было бы хорошо подвесить ее, — заметил лейтенант.
— Ну, эти технические подробности я представляю на ваше усмотрение; мне главное необходимо, чтобы взрыв был — это облегчит артиллеристам пробитие бреши… Я не могу примириться с мыслью, что взрыв мог быть уже совершенным в эту ночь… Так вы, моряк, взорвете! Я надеюсь на вас!
— Сделаю все, что смогу, ваше превосходительство!
— Спуститесь в ров во что бы то ни стало! Если он будет занят неприятелем — выбейте его оттуда штыками. Возьмите с собой роту, две, три!.. Сколько вам надо, вам дадут, но только исполните это предприятие — оно очень важно…
Несколько пуль щелкнулось в мешок очень близко от отверстия, в которое смотрел генерал… Одна ударилась в верх бруствера и обсыпала присутствующих землей…
— Ваше превосходительство, — обратился к генералу полковник Козелков, начальник левого фланга, — уйдите отсюда! Текинцы пристрелялись так, что очень часто попадают в бойницу, ведь до стены семьдесят шагов с небольшим!
— Вечно вы, полковник, боитесь за меня, — с неудовольствием ответил генерал и снова начал рассматривать стену, вспышки выстрелов на которой продолжали перебегать так же часто.
— Да как же не бояться за вас, когда вы рискуете своею жизнью, как простой рядовой… Уйдите, ваше превосходительство!
— Да оставьте меня в покое! — рассердился генерал.
— Так вы идите сегодня же ночью! — снова обратился генерал к лейтенанту, смотревшему прямо через бруствер и представлявшему таким образом прекрасную мишень для неприятеля, открывшего сильный огонь.
— Точно так, думаю отправиться после полуночи.
— Ваше превосходительство! Если вас убьют, кто же поведет нас на штурм, — не унимался Козелков.
— Ну хорошо, сейчас уйду! До свидания, моряк! Приходите через час ко мне, выпьем кофе и поговорим еще о взрыве!.. — И генерал направился на левый фланг.
Лейтенант Ш-н остался на месте и еще несколько времени смотрел на стену, запоминая местность и делая в голове разные расчеты.
— Что это вы тут поделываете? — обратился к нему подошедший капитан инженеров Васильев.
Моряк в кратких словах рассказал ему о предприятии, предполагавшемся быть произведенным в эту ночь.
— Так пойдемте со мной, может, мне удастся вам сделать полезные указания… Мне помнится, я видел тут место, подходящее для взрыва, а главное — ползти легко, идет канава близко от неприятельского рва…
Оба офицера пошли по траншее, весело болтая о разной разности.
— Вот отсюда можно рассмотреть удобно; видите вы эту канаву, идущую наискосок к траверзу? Доползти до нее, затем по ней, а там и ров близехонько…
— Мне надо взорвать поближе к углу, — возразил лейтенант.
— Так вы можете пройти неприятельским рвом; еще сегодня ночью в ров забиралось четверо охотников и пролежали там часа два! Однако до свидания, тороплюсь в лагерь к полковнику Рут-ковскому, — и Васильев рысцой направился к левому флангу.
Моряк порешил, что осмотр удовлетворителен.
— Надо взглянуть на свою батарею, — подумал он и повернулся, чтобы идти в Великокняжескую Калу; сделав несколько шагов, он вспомнил, что надо еще раз взглянуть на место предполагаемого взрыва, чтобы определить приблизительное расстояние этого пункта от угла.
Лейтенант остановился около бруствера и, высунувшись по грудь, начал рассматривать интересовавшее его место… Только что он повернулся, чтобы продолжать свой путь, как сильный удар в левую руку, сопровождаемый жгучей болью и мгновенным онемением предплечья, заставил его перевернуться вокруг самого себя…
Он почувствовал, как что-то горячее потекло по руке… Захотелось поднять руку — плечо поднялось, а рука ниже плеча вершка на три перегнулась со страшной болью, от которой в глазах потемнело…
«Кость раздроблена!» — мелькнуло у него в голове, и почему-то вспомнился чей-то пустой, болтавшийся рукав сюртука…
Подхватив раненую руку правой, лейтенант быстрыми шагами пошел к перевязочному пункту, находящемуся в Великокняжеской Кале…
Кровь каплями текла по пальцам, приклеивая рубашку к телу… Ломота увеличивалась… Каждый шаг отдавался во всей руке тупой болью…
«Ну вот и Красный Крест», — обрадовался моряк.
— Доктор, я ранен, — обратился он к какому-то медику, сидевшему на бурке.
Тот немедленно вскочил, подбежали санитары, фельдшера.
Лейтенанту помогли снять пальто с правого плеча, начали стаскивать с левой руки, и она в перебитом месте перегнулась… Моряк охнул… Стащили рукав…
— Да вы и в грудь ранены? — с беспокойством спросил доктор, увидав отверстие с правой стороны груди в сюртуке.
— Не чувствую, — ответил Ш-н.
Начали раздевать. Оказалось, что пуля вошла с правой стороны, пробила пальто, три фуфайки, скользнула по груди, не задев ее, и, раздробив левую руку, вылетела.
Сделали перевязку, и через несколько минут лейтенант, лежа на носилках, сдавал батарею мичману Голикову, велев перенести себя в ту часть Великокняжеской Калы, где была главная квартира этого офицера. Сдав батарею, лейтенант приказал выпустить двести пуль по крепости из картечницы в отместку за свою рану, и его понесли в лагерь, где уже были в госпитале два раненых моряка — капитан-лейтенант Зубов и подполковник Яблочков.
У бравого лейтенанта во всю дорогу не выходила из головы мысль, что он теперь поставлен в невозможность делать взрыв, и эта мысль вызывала у него слезы на глаза, заставляя даже забывать боль в раздробленной руке…
* * *Темно… Грязно… Ветер налетает порывами, свистит в ушах у солдатиков, врывается под шинели, оледеняет бедняков и мешает им вглядываться во мглу, откуда нет-нет и сверкнет огонек выстрела и зажужжит пуля под аккомпанемент завывания ветра… Небо покрыто тучами, по временам сеющими мелким дождем…
Скверно в это время в траншеях… Укрыться некуда… Глина размякла, прилипает к ногам… С каждым шагом ожидаешь полететь, до того скользко… Руки, держащие винтовку, окоченели от холода железа ствола и мокроты… Вода льется за шиворот, и чувствуешь, как сорочка понемногу прилипает к телу… Долго стоять на одном месте нельзя — ноги начинают вязнуть… А в голове роятся мысли одна другой безотраднее… Невыносимое чувство неизвестности давит всей своей тяжестью… Долго ли будет все это тянуться? Как кончится? Что ожидает меня в недалеком будущем? Копошатся вопросы в голове — вопросы, остающиеся без ответа… Чтобы развеяться немного, начинаешь пристально вглядываться в темноту, прислушиваться, считать число вспыхивающих на неприятельской стене выстрелов… Надоедает наконец и это… Воспоминания о прежнем нахлынут в голову… Вся жизнь начинает проходить перед глазами, как в стереоскопе… Все, что было наиболее выдающееся, является панорамой, как бы только вчера это миновало… Но вместе с тем все это как будто в полусне, как будто в представлениях волшебного фонаря видишь самого себя… Наконец является благодетельная дремота! Как хорошо переселиться в мир сновидений хоть на несколько минут!.. Все окружающее так нехорошо, так тягостно!.. Минута забытия, минута радужных снов придаст снова силы переживать все это наяву… Но спать нельзя… Не потому, что чувство сознания долга мешает спать, нет, а потому, что внутреннее состояние человека мешает ему забыться хоть кратковременным, тяжелым сном…
А вдруг вылазка?.. Может быть, в эту самую минуту, когда дремота смыкает глаза, неприятель ползет и через минуту ринется на нас с диким криком, рубя все направо и налево?..
Снова всматриваешься в густой мрак до боли в глазах… Снова бред сонного человека начинает мешаться с действительностью… Картины детства, беззаботного веселья перемешиваются с картинами боя, и звук выстрела выводит вас из этого полулетаргического состояния… Прикосновение рукой к мокрой, липкой глине напоминает вам, что вы в траншеях вблизи от неприятеля, и образы минувшего и пережитого исчезают из вашего мозга — остается действительность, тяжелая, но имеющая все-таки свою прелесть…
В чем же эта прелесть? Удивится, наверное, читатель, на которого предыдущее описание, вероятно, не произвело впечатления чего бы то ни было прелестного.
Прелесть в том, что эта обстановка заставляет вас чувствовать, что вы живете, а не прозябаете; вы сознаете, что, какой бы маленький человечек вы ни были в общественной иерархии, тут вы становитесь большим, так как вы в этот момент собираетесь и готовы отдать жизнь — то есть принести величайшую жертву на алтарь общественного благосостояния…
