Михаил Белозёров - Контрольная диверсия
А потом услышали, нет, не выстрел, а глухой удар, словно кусок глины шмякнулся на пол из ведра. Распахнули дверь. Лёхи Бирсана в комнате не было. Цветаев подбежал к окну и посмотрел вниз: Лёха Бирсан лежал на асфальте, раскинув руки, и его белые кудри, которые, должно быть, так нравились женщинам, шевелил ветер, налетающий с Днепра.
Глава 5 Предел прочности
— Хотите, отвезу вас в больницу? — спросил он, думая о чем угодно, но только не о произошедшем. Хватит с меня смертей, твёрдо решил он. — Ну да… — вовремя опомнился, словно осознав, что здесь случилось, хотя, конечно, помнил об этом каждую секунду, но мозг сыграл с ним злую шутку, отключился на какое-то мгновение, не давая сойти с ума. — Извините…
— Я останусь и вызову милицию, — монотонно произнёс человек без глаза.
Несомненно, он все ещё находился в шоке.
— У меня к вам только просьба, выполните её?
Цветаев сделал безотчётное движение, словно извиняясь. Больше он ничем помочь не мог.
— Я скажу всё, что вы хотите, — так же монотонно произнёс человек без глаза.
Казалось, он держался из последних сил или не осознал произошедшего, или хотел застрелиться и только ждал, когда Цветаев покинет его.
— Опишите вместо меня другого человека?
— Хорошо, — сказал человек без глаза после паузы. — Мне теперь всё равно. Не знаю, получится ли у меня, но я постараюсь. В конце концов, вы спасли мне жизнь, правда, кому она теперь нужна?
Не похоже было, чтобы в жизни он выставлял на показ моменты слабости, однако теперь была та редкая ситуация, когда человек мог и не владеть собой.
— Позвоните жене.
«Сделайте хоть что-нибудь! — едва не добавил Цветаев, — только не стой, словно замороженный!»
— У меня нет жены, — ответил человек без глаза так, когда не хотят вдаваться в подробности.
Ну вот, ты просто ничем не можешь помочь, подумал Цветаев с облегчением, у тебя у самого наступил предел прочности и нервы ни к чёрту.
— Тогда просто не наговорите лишнего, — попросил он. — Скажите, что у вас шок. У вас же шок?
— Да, у меня шок после того, что они сделали со Светочкой и моим сыном, — скрипнул зубами человек без глаза.
— Ну и договорились, — сказал Цветаев, собирая с пола ещё тёплые гильзы.
Гильзы были особыми, и по ним можно было опровергнуть слова человека без глаза да и создать образ стрелка. Если бандерлоги найдут такие гильзы, то решат, что здесь был российский спецназ, а это никуда не годится.
Он не посмел его убить, хотя, чего греха таить, такая мысль пришла ему в голову: «Его всё равно «раскрутят». Будем надеяться, что это произойдёт как можно позже. Пророк убил бы, не задумываясь. Здравый смысл не всегда совпадает с реальностью».
А потом он как будто одеревенел, и некоторое время видел себя, как будто со стороны; возвращался, механически крутя руль, и только бутылка арманьяка на Прорезной 12, Б, привела его в чувства, и он ничего не мог придумать лучшего, как на ночь глядя поехать к Зинке Тарасовой, потому что понял, что у него на всё про всё не больше суток, и потому что человек без глаза долго не выдержит допроса, и потому что наследили в центре, на Михайловской, и потому что его раскусили на Прорезной. В общем, накопилось, где прорвётся, непонятно, и кажется, пришла пора передислоцироваться, как минимум, в другой район. Он снова подумал о жене, о том, что надо всё бросить, и уйти на восток, потому что истосковался донельзя. Но, конечно, это было неверно, не по-мужски, не по-бойцовски, и тогда он только крепче скрутил себя в узел, чтобы не стенать, не маяться и не рвать себе душу, и уже знал, что жизнь состоит из воспоминаний и сожалений, а настоящее — это всего лишь рефлексия, и всеобщая скорбь охватила его.
Чтобы отвлечься, Цветаев стал думать о деле, и получалось, что с Лёхой Бирсаном только всё ещё больше запуталось. Если он имел какое-то отношение к Гектору Орлову, то почему я его не спросил об этом? — мучил он себя. Ясно, что какое-то отношение всё-таки имел, раз боксёр ездил на его машине, но какое? Цветаев прикидывал разные варианты. Например, Гектор Орлов, да прости он меня, имеет предательские намерения, но тогда почему мы ещё живы? Или всё же — Жаглин, который дал ему адрес странной квартиры на Северной, пятьдесят шесть? Гектор Орлов встречался с Иркой Самохваловой? Встречался! Цветаев был в этом почти уверен. Подспудно он ждал её звонка, потому что они одна женщина не может выжить в неведении, даже такая, как Ирина Самохвалова, хотя у её не нервы, а стальные канаты. И всё равно логическая цепочка не выстраивалась. Не видел он полной картины. Будем плясать от Орлова, решил Цветаев, больше не от кого, но на всякий случай надо поговорить с Зинаидой Тарасовой, чтобы исключить Сашку Жаглина, или наоборот, понять его роль в этой истории.
До её дома он добрался к полуночи. Окна в доме не горели, и он малодушничал, решив, что Зинаида Тарасова съехала в более респектабельный район, однако после долгих звонков, она всё же спросила из-за двери сонным голосом:
— Какого чёрта?!
— Открывая, гость с шампанским и цветами пришёл! — крикнул он весело, хотя на душе кошки скребли, не любил он разыгрывать комедии.
Она медлила, разглядывая его в глазок. Естественным образом не узнала, потому что в лампочка в коридоре едва тлела.
— Я сейчас милицию позову! — пригрозила она.
Но он сунул в глазок шампанское и цветы, которые предусмотрительно купил по дороге, и она сдалась.
— Заходи, — сказала сварливо, открывая дверь, — только не долго. Сделал дело гуляй смело!
— Вот так всегда, — сказал он, проскальзывая в прихожую, закрывшись цветами.
Потом уже было поздно: естественно, она его узнала и с воплем:
— Помогите! — бросилась на кухню к распахнутому окну.
Цветаев, не разуваясь, медленно прошёл следом. Поставил шампанское на стол, цветы бросил в помойное ведро, сел и сказал, закинув ногу на ногу:
— Успокойся, поговорить надо.
— Не буду я с тобой разговаривать! — крикнула она и снова принялась взывать к ночи: — Помогите! Помогите ради Христа! Убивают!
— Ну всё, хватит! — стукнул он кулаком. — Давай выпьем!
Как ни странно, она прекратила орать, повернулась и спросила абсолютно спокойным тоном:
— Какой шампанское?
— «Советское», — посмотрел он на бутылку.
— Я такое не пью! — гордо встряхнула она головой, придерживая тяжёлую грудь.
— Садись, дура! — дёрнул её за руку.
Она плюхнулась на стул; грудь под халатом всколыхнулась, как созревшее тесто.
— Я тебя бить не буду, на чёрта ты мне сдалась, ответишь на один вопрос, и я уйду.
— Ну да, отвечу! — гордо вскинула она тяжёлую голову. — Меня из-за этого американца, знаешь, сколько таскали?!
— Не знаю, — ответил он равнодушно. — Твой друг сам напросился.
— Зато он платил евро, а не гривнами! — парировала она с таким азартом, который нечем было крыть.
Зинаида была крупная, мясистая, с толстыми пятками. Икры на ногах были развитыми, как у штангиста. Цветаев вспомнил, что голая она не такая уродливая, как в халате и ночной рубашке не первой свежести. Пахло от неё чёрт знает чем, какой-то кислятиной, но только не женщиной.
— Ладно, — согласилась она, — давай твоё шампанское, — и поднялась якобы за чашками.
— Смотри, без глупостей, — предупредил он её, заметив на столе у плиты набор кухонных ножей.
— Нужен ты мне больно, — гордо ответила она, — руки о тебя марать.
— Вот как? — удивился он равнодушно.
— А что ты думал?
— Я ничего не думал, — ответил он, снимая обертку с бутылки. — Лучше скажи, Саша Жаглин часто у тебя бывал?
— А то! — гордо ответила она, подавая огромные чашки и усаживаясь напротив. — Жениться обещал, да пропал куда-то.
— Не женится, — заметил Цветаев, разливая шампанское. — Убили его.
— Как убили?! — выдохнула она слезу, и глаза у неё расширились от ужаса.
— Девять дней назад, — ответил Цветаев, поднимая чашку. — Не чокаясь!
— Вот это да?! — удивилась она, и они выпили.
Потом она принялась плакать, размазывая слёзы по пухлым щекам и, не стесняясь, вытирая их подолом халата.
— Единственный путный мужик. Жениться обещал. А какие он стихи читал!
— Жаглин читал стихи?! — удивился Цветаев.
Ему стало ещё пуще жаль Жаглина, талант пропал.
— Ещё какие! — воскликнула она, наливая себе полную чашку. — Ты, небось, стихи не пишешь?! — спросила с упрёком.
— Не пишу, — признался Цветаев.
— А он писал! Про снег, про рассвет, про любовь!
— Никогда бы, не подумал, — обескуражено пробормотал Цветаев, вспомнил, от чего больше всего страдал Жаглин — от дефицита женской ласки.
Ему тоже нужна была ласка, и он подумал о своей любимой Наташка, и поклялся разобраться с предателем и уехать домой, а уж каким путём, видно будет.
