Игорь Болгарин - Мертвые сраму не имут
– Спрашивайте. Если сумею – отвечу. Я уже сказал вашим товарищам, что скрывать мне нечего Моя вина лишь в том, что я по воле судьбы оказался в противоборствующем лагере. Впрочем, по своему социальному положению я на вашей стороне оказаться не мог, – и затем он снова спокойно добавил: – Спрашивайте.
– Вопрос не очень конкретный. Что вы, человек мыслящий, обогащенный жизненным опытом, думаете о будущем России. Можно несколько сузить вопрос: что вы думаете о перспективах Белого движения?
– Вопрос не только не конкретный, но, я бы сказал, и странный. Война окончена, итоги подведены. Или вы сомневаетесь в итогах?
– Слишком мало времени прошло, чтобы быть окончательно в чем-то уверенным.
– А разве столько пролитой крови ничего вам не говорит? – спросил полковник.
– Только то, что война была жестокая. Какую-то часть людей, живущих на территории России, сегодняшние итоги устраивают, какую-то – нет. Я еще раз повторяю: это не допрос. Я просто пытаюсь разобраться, что случилось со всеми нами. И, соответственно, чего ждать в будущем.
– Я субъективен. Слишком долго я верил в торжество белых идей. Была страна, которой я в меру своих сил верно и честно служил. Когда все началось, я пошел защищать закон. Да-да, закон! Я и сегодня продолжаю верить: без закона нет государства. Если вы сумеете собрать осколки разрушенной России, объединить все их законом… Непонятно?
– Нет, почему же!
– Понимаете, закон – слово всеобъемлющее. Оно включает в себя сотни составляющих, таких, как свобода, равенство, честность, справедливость, милосердие, доброта и многое-многое другое. Они, эти слова, как почва для растения, – они питают закон. Сумеете вы создать закон, который объединит Россию, ее территорию, ее население, значит, все ваши усилия были потрачены не зря. Но ответ на этот вопрос вы получите не завтра и не через месяц. Через годы. Вот тогда, быть может, вы и сами поймете, что случилось со всеми нами. Я ответил на ваш вопрос?
– Ответ философский, – сказал Кольцов.
– Какой вопрос, такой и ответ.
– Во всяком случае, у меня есть над чем подумать. Спасибо.
– Могу ответить проще, понятнее. То есть на примере. Но за ответом все равно надо будет обратиться к философии.
– Я вас слушаю.
– Скажем так: я верил Врангелю, верил в его полководческий талант, в его счастливую судьбу, в его божий промысел, провидение. Но вот уже и лето, но все происходит совсем не так, как всем нам хотелось. Союзники отказались от нас. Врангель пытается скрывать это, но почти каждый, имеющий глаза, видит это. Врангель мечется, он что-то изобретает, но, похоже, он уже и сам не верит в успех.
– Но что же можно было сделать? – спросил Кольцов.
– Многое. Но только законами. Нужно было разработать закон или законы, которые привлекли бы на сторону Врангеля миллионы. Как пример: закон о земле. Разработай Врангель такой закон, устраивающий большинство, и мы с вами, боюсь, не встретились бы сегодня здесь. Сейчас, уже на чужбине, у него возникла неплохая мысль. Он предложил создать Русский Совет. Вполне здравая мысль, но запоздалая. Возникни она у него раньше, она могла оказаться спасительной. А сейчас? Сейчас Врангель хочет с его помощью сохранить свое лицо. Вы разве не ознакомились с «Воззванием» Врангеля, в котором он излагает суть и смысл Русского Совета. Это «Воззвание» было со мной. Документы мне вернули, а «Воззвание», извините, оставили себе на память. Попросите своих товарищей, пусть они вам его покажут.
Минут через несколько Кольцову принесли этот распространенный среди белых офицеров документ. В нем говорилось:
«Русские люди! Более двух миллионов русских изгнанников находятся на чужбине…»
– Не слишком ли барон завысил цифру? – спросил Кольцов.
– Подсчитано довольно точно.
Кольцов снова склонился к «Воззванию»:
– «…Я обращаюсь к вам с призывом разделить со мною выпавший на мою долю тяжкий крест…
Создание Русского Совета должно исключить возможность навязать будущей России всякое единоличное решение, не поддержанное русской национальной мыслью. Он может быть жизненным лишь при единении не только внешнем, но и внутреннем…»
– Понимаете, о чем речь? – прервал полковник чтение. – Иными словами, он говорит о том же: о необходимости не единолично, а сообща выработать законы, которые бы объединили нацию.
Кольцов бегло прочел несколько абзацев, где развивалась мысль о началах, на которых может объединиться русский народ, и в конце прочел «крик души» Петра Николаевича:
«…Мы потеряли последнюю пядь Русской земли, и все попытки объединиться на чужбине не увенчались успехом.
Время не терпит! В дружном единении всех сил эти недостатки восполнятся!
Да благословит Господь наше будущее дело!
Генерал Врангель».
Кольцов закончил читать и положил «Воззвание» перед собой на стол.
– Надеюсь, вы получили ответ не только на заданные, но и незаданные вопросы, – сказал полковник. – Врангель получил ответы слишком поздно. Вы, большевики, надеюсь, получили их в самый раз. Создадите законы, прельщающие всех без исключения – это очень трудно, – но выиграете страну, которая будет стоить пролитой крови. Если будете продолжать проливать кровь, потеряете то, к чему стремитесь.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Кольцов.
Полковник указал на лежащее перед Кольцовым «Воззвание»:
– Как видите, Врангель не сидит сложа руки. Перед тем как покинуть Константинополь, я еще там, в Турции, видел несколько изготовленных врангелевской пропагандой листовок. Хотелось бы думать, что это бессовестные фальшивки. Их цель – запугать тех, кто решил вернуться обратно в Россию. В одной сообщалось, что почти всех, покинувших Константинополь на «Решид-Паше», вывезли на окраину Севастополя и расстреляли. Священников и нескольких офицеров повесили. Поместили даже фотографии.
– Вы поверили?
– Да. Очень убедительно. С фамилиями.
– Почему же вы приехали?
– Потому, что та жизнь, которой я жил последнее время, хуже смерти. Я просто не хотел, чтобы меня похоронили в чужой земле. Вы не поймете меня. Для того чтобы так думать, надо пережить все то, что пережил я.
– Благодарю вас за откровенный и искренний разговор! – поблагодарил Кольцов полковника. – Вы свободны.
– Простите, меня больше не будут допрашивать?
– Нет, конечно. Вам куда ехать? Где ваша семья?
– В прошлом году они все еще были в Костроме. С тех пор я ничего о них не знаю.
– Комендант вокзала выдаст вам литер до Москвы. Там, на Ярославском вокзале, получите проездной литер до Костромы.
– Да, Господи! Из Москвы я уже и пешком дойду.
Полковник поднялся и, помедлив немного, спросил:
– Позвольте тоже задать вам вопрос.
– Да, пожалуйста.
– Что, в вашем ведомстве все такие?
– Какие?
– Не знаю. Вежливые, что ли. Предупредительные, – подумав, он добавил: – Не то. Может, интеллигентные, доброжелательные. Это, возможно, точнее.
– Трудный вопрос, – ответил Кольцов. – Я, как и все остальные, разный.
– Разные тоже бывают разными. Извините за корявость мысли. Но если у вас, большевиков, хотя бы десять процентов таких, хочу верить: Россия выживет.
– Спасибо за комплимент, – улыбнулся Кольцов.
– Ну, что вы! Я солдафон. Комплименты говорю только женщинам, и то нечасто. Просто я давно не испытывал такого удовольствия от беседы… э-э…
– С чекистом, – подсказал Кольцов.
– Я не то хотел сказать. С чекистами мне встречаться не доводилось, – полковник вытянулся и, кажется, даже слегка прищелкнул каблуками: – Позвольте представиться! Полковник Бурлаков – участник русско-японской, Великой и этой… право, не знаю, под каким названием она войдет в историю. Я бы назвал ее братоубийственной.
– Кольцов.
Представляться своим полным чекистским званием «полномочный представитель ВЧК, комиссар…» ему не захотелось. Да и не было в этом никакой необходимости. К тому же он все еще никак не мог привыкнуть к своей высокой должности.
Изо дня на день Кольцов ждал новых транспортов с реэмигрантами. Но шли дни, потом недели. Пограничники и сотрудники оперативного отдела Региструпа сообщали в ВЧК о небольших – десять-пятнадцать человек – группах, которые доставляли к советским берегам на своих фелюгах и яхтах контрабандисты. Это был нищенский улов, который вконец разочаровал Кольцова. Он надеялся на значительно большее.
Но постепенно Кольцов начал осознавать, что после того, как «Решид-Паша» покинул турецкие берега с первой партией репатриантов, Врангель не сидел сложа руки. Он однажды понял, что уступил агитационное поле большевикам, и стал срочно исправляться. По крайней мере об этом красноречиво свидетельствовала листовка, о которой ему рассказал полковник Бурлаков. Он вспомнил также небольшую брошюрку, которую видел в информотделе Региструпа – «Кладбище по имени Крым», изданную врангелевским агитпропом вскоре после бегства белых из России.
