Вадим Полищук - Зенитчик.Боевой расчет «попаданца»
— Спасибо.
— Да не за что. Счастливо оставаться.
И я так же решительно сматываюсь обратно на огневую. Несколько секунд кажется, что взгляд санинструктора буравит гимнастерку на спине. А, может, и не кажется.
Пару дней Олечка ходила вокруг, то ли с духом собиралась, то ли выжидала наиболее выгодный момент для начала разговора. Я же ей задачу облегчать не собирался, поэтому старался держаться все время на виду и одному не оставаться. У меня сложилось впечатление, что действия ее не собственная инициатива, а кто-то настойчиво подталкивает ее к завязке взаимоотношений. Знать бы еще кто и что этому кому-то от меня надо. На третий день Олечка, наконец, рискнула. Подошла при всех, когда чистка орудия после стрельбы была закончена, и расчет уже предвкушал законный вечерний отдых.
— А мне минуточку не уделите?
— Минуточку? Да ради бога, — я демонстративно поднял к глазам подаренный разведчиком трофей, — время пошло.
У санинструктора глазки заблестели, вот-вот разревется.
— Да мне только поговорить с вами надо.
— Пожалуйста, говорите.
— Наедине.
— А у меня от товарищей секретов нет.
Но тут Сан Саныч ткнул меня в бок.
— Да ладно, иди. Не видишь? Сейчас реветь начнет.
Да вижу, вижу, пришлось пойти. Олечка идет чуть впереди меня. Тонкая талия перехвачена кожаным командирским ремнем, обтянутый узкой юбкой задик так и колышется. Туда-сюда, туда-сюда. Тьфу, ты, черт! Невольно на все это колыхание засмотрелся. Хороша, зараза! Но расслабляться сейчас нельзя. А Олечка словно чувствовала мой взгляд, а может, и правда чувствовала, у них, у женщин, на такие вещи чутье отменное, нам мужикам не понять. Но как только я взгляд от ее достоинств отвел, сразу остановилась и ко мне обернулась. Глазки опять блестят, но, видимо, уже по другой причине.
— А вы до войны в Ленинграде жили?
— В Ленинграде.
— А расскажите мне что-нибудь о городе. Мне очень интересно, я до войны хотела в Ленинград съездить, белые ночи посмотреть. А то вы о себе никогда ничего не рассказываете.
И нечего мне ладошки свои на плечо класть. Я тебе кто? Зеленый лейтенантик, у которого гормоны вовсю бурлят, и детство в известном месте еще до конца не отыграло? Со мной тоньше надо, тоньше. Про Ленинград сама придумала или подсказал кто? Похоже, подсказал. Но вряд ли на меня у них что-то серьезное есть. Если бы было, то мне уже руки крутили, а не сопливых девчонок для разговора посылали. Пауза, однако затягивается до неприличия. Что делать-то? Делать-то что? А вот что! Со стороны огневой нас отлично видно, но о чем мы говорим не слышно, и жест Олечкин тоже видеть должны. Ах, ты агентесса моя доморощенная, сейчас мы тебе схему разговора напрочь поломаем! Шлеп!
— Ты чего это сразу руки при всех распускаешь!
Нет, не то чтобы очень больно, собственно такой реакции ты психолог-любитель и ожидал, но очень неприятно. Да и ручка у внешне хрупкого санинструктора оказалась неожиданно увесистой. Теперь самое время обидеться, тем более что расчет все видел – вон стоят, ржут, жеребцы застоявшиеся.
— Подумаешь – цаца! Уже и прикоснуться нельзя!
Я повернулся и быстро пошел обратно, а Олечка так и осталась стоять с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом. Не ожидала такого поворота событий? Не ожидала. Теперь думай, что в рапорте писать будешь, а с меня взятки гладки – полез фигурант агента лапать, а у той нервишки сдали. В результате – задание провалено, причем по вине агента. А фигурант что? Да ничего, у него только бабы на уме, никакой политики, никакого шпионажа. Кстати, а кто за ней может стоять? Основных вариантов два: либо полковой комиссар, либо полковой особист. Скорее всего, второй. Комиссару я не интересен, в партию вступать не собираюсь, политику партии и правительства поддерживаю. В меру. Особиста я тоже вряд ли мог заинтересовать сам по себе: анекдотов про Сталина не рассказываю, к секретам военным и государственным не допущен. Унитары, бывает, распатрониваю. Ну так кто этого не делает? Все этим грешат. Нет, стуканул кто-то. И этот кто-то мне по морде только что съездил. Она донос написала, она. Вот только ничего серьезного в этом доносе нет, да и быть не может. Но все-таки они меня на карандаш взяли и саму же Олечку ко мне послали. Им сейчас надо дополнительную информацию подсобрать, доказуху закрепить, а вот тогда… Тогда начнется, когда они ответ на свой запрос из Ленинграда получат. Вот тогда мне точно каюк. И ведь недаром Олечка моей довоенной жизнью интересовалась. Теперь вся надежда на летнее немецкое наступление, тогда им точно не до меня будет.
А может зря это я? Девчонке просто поговорить захотелось, а я… Очнись, ты, Аполлон полведерский! Вспомни, когда в последний раз двадцатилетние девчонки тебя на свидание просто так приглашали. Не вспомнил? Вот то-то. Интересно, а за что я получил по морде? За то, что распустил руки? За то, что сразу распустил руки? Или за то, что сразу распустил руки при всех? Какое тут условие необходимое, а какое достаточное? Или они все необходимые? Непонятно, сплошные вопросы.
Вез-з-зу, вез-з-зу – гудят моторы немецких бомбардировщиков. В воздухе началось раньше, чем на земле. Предупреждение о налете от постов ВНОС как всегда опоздало, хотя звук моторов самолетов слышен на много километров без всяких звукоуловителей. Вез-з-зу, вез-з-зу. А что везут? Известно что – бомбы, то есть смерть. А город к такому массированному налету не готов. Несколько дней никого, кроме одиночных разведчиков к нам не залетало, только все расслабились, и вот он – немецкий сюрприз. Немцы бомбят заводы "Коминтерн" и "Электросигнал", переправы через Дон и Воронеж, а также, расположенные на левобережье, заводы синтетического каучука, авиамоторный номер шестнадцать и авиастроительный номер восемнадцать. Часть этих заводов была эвакуирована на восток еще в сорок первом и сейчас немцы вываливают бомбы на пустые корпуса.
— Совмещай, вправо десять.
— Ветер три, азимут ветра сорок, — включается в работу сержант Федонин, — высота сорок два.
Из окопа ПУАЗО мужской бас перемежается со звонким женскими голосами: "Есть ветер три, азимут сорок", "Включен", "Есть высота сорок два". Затем доносится: "Цель поймана", и тут же "Параметр", "Совмещай". Цель уже сопровождается расчетом ПУАЗО, вот-вот пойдут данные на орудия. Наконец я слышу: "Есть совмещение", "Готово". Все, теперь начинается работа орудийных расчетов.
— Темп десять, — командует Шлыков, — совмещай.
Его команды расчеты и так прекрасно слышат, но по уставу я попугайствую.
— Совмещай!
Стволы орудий дрогнули и начали движение. Со стороны кажется, что они вслепую обнюхивают воздух, на самом деле их ведут зоркие глаза расчетов дальномера и ПУАЗО, дополненные хитрой электротехникой и механикой.
— Огонь!
Г-гах! Хороший залп, дружный, без задержек. Звенят выброшенные гильзы, лязгают затворы.
— Откат нормальный!
Когда грохот залпа стихает, в уши опять лезет назойливое вез-з-зу, вез-з-зу. По сути, дальше мне делать нечего, даже команды дублировать не надо, и я наблюдаю за результатами нашей стрельбы. Вспышки разрывов и черные дымки пятнают небо вокруг крохотных черных крестиков. Самолеты продолжают медленно плыть в бездонной синеве, никакого внимания не обращая на нашу стрельбу. Интенсивность появления пятен и их количество резко возрастают – к стрельбе по цели присоединяются другие батареи нашего дивизиона. Теперь вступает в действие закон больших чисел – рано или поздно, но мы должны в кого-нибудь попасть. А может, сегодня немцам повезет. Судя по звуку это "хейнкели-111", у "юнкерсов" звук другой, более ровный.
А вот и первый результат: один из самолетов вываливается из строя, поворачивает, ложится на обратный курс и тянет на запад. Еще один бомбардировщик выполняет тот же маневр, но обратно идет, вроде, со снижением. Можно не сомневаться, перед поворотом они избавились от своего груза. Надеюсь, не над городскими кварталами. Самолеты идут в сплошном ковре разрывов, сейчас по ним бьют оба наших полка, больше полусотни стволов. Строй их начинает рассыпаться, это несколько дезорганизует зенитный огонь. Наконец самолеты поворачивают обратно и скоро выходят из зоны обстрела.
— Стой! Прекратить огонь!
На сегодня, похоже, всё – отстрелялись. Никого не сбили, максимум парочку повредили, чтоб им до фронта одного километра не дотянуть. Над городом поднимаются черные клубы – что-то горит. А нам еще предстоит "И-и-и, раз! И-и-и, два!" — чистка орудий. Вот сволочи – никому покоя не дают. Девчонки постоянно посматривают в сторону Воронежа. Это их родной город, там у них остались родные и близкие. Надеюсь город, и горожане пострадали не сильно.
На следующий день мы узнали, что во время налета в Пионерском Саду проходил какой-то праздник. Одна из бомб попала на площадку, где в тот момент находилось много детей. Вторая взорвалась во дворе ФЗУ, увеличив количество погибших и раненых. Какой-то фриц, то ли получивший повреждение, то ли просто струсивший входить в зону действия основных сил ПВО, разгрузился над городом. Общее количество жертв той бомбежки – почти триста человек, около трети из них – дети.
