Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне
– Не останавливаться! Он сам поможет себе. Вперед! Вперед! – Иоахим Ортнер призывно размахивал парабеллумом, ни на миг не забывая о своем маневре.
Когда стали подниматься, его задача усложнилась, тем более что пушки перестали вести слепящий огонь – осколки становились опасными. Солдаты прибавили шагу, многие обгоняли его; цепи смешались, каждый что-то орал, каждый нес на эту молчаливую голгофу свой ужас и свое отчаяние, и только один человек среди этих сотен шел сосредоточенным, решая сложнейшую математическую задачу: если раньше опасность грозила ему по одной прямой, то теперь – из трех точек; но он не отчаивался, он шел среди своих солдат, что-то кричал, командовал и подбадривал, а мозг был занят одним: чтобы все три прямые были перекрыты…
Как завершилась атака, ему не довелось увидеть. Он лежал ничком, зарывшись лицом в землю, закрытый от пулемета телом убитого еще утром солдата. От жары тело уже начало распухать, и все равно оно было тщедушным, а главное – какая асе это защита от крупнокалиберного? Если бы пулеметчик догадался, что майор здесь прячется, он пробил бы своими тяжелыми пулями этот распухающий труп как картон.
Лежать пришлось долго – до темноты. Потом майор так и не смог припомнить, что он передумал за эти часы. Скорее всего никаких у него мыслей не было. Он просто ждал.
Он добрался до окопов лишь около полуночи. Какой-то капрал – Иоахим Ортнер был уверен, что видит его впервые, – доложил, что полковник уехал в девятом часу, пообещав прислать к утру две роты из своего резерва. Значит, с утра опять то же самое?
Эта мысль показалась Иоахиму Ортнеру невыносимой. Только этим, пожалуй, и можно объяснить, что около трех ночи он предпринял еще одну попытку взять дот. Он собрал всех писарей, телефонистов, поваров, всю хозяйственную братию; вместе с уцелевшими солдатами набралось сорок два человека. Их и повел он на приступ. Они сначала крались, потом ползли. Красные обнаружили их вовремя. Ракеты одна за другой полетели в небо, пулеметы для острастки дали по нескольку выстрелов – этого оказалось достаточным.
Ночь была разбита; спал он недолго и плохо. Разбудили сообщением от полковника: в 10.00 дот обработают пикирующие бомбардировщики, скорее всего, «юнкерсы». Роты уже прибыли. Майор с первого взгляда определил опытных солдат. Но даже к офицерам не стал присматриваться, ни к чему: все равно через несколько часов вместо них появятся еще другие. И они это сами предчувствовали. На холм они глядели с ужасом. Не удивительно: склоны были усеяны трупами немецких солдат, над ними кружило воронье, и, когда ветер начинал дуть с той стороны, воздух наполнялся трупным смрадом.
«Юнкерсы» появились с опозданием почти на час. Три машины. На высоте тысячи метров они сделали круг, затем спустились до шестисот метров, сделали еще круг, и лишь тогда головная машина перевернулась через крыло и пошла в пике. Красные встретили ее огнем из всех пулеметов, но бомбы легли хорошо, и уже мчалась вниз вторая машина, и третья выходила на цель: «юнкерсы» завертели знаменитое колесо.
Рота уже шла в атаку. Уцелевшие от вчерашнего побоища пушки выехали на огневую позицию и стояли, готовые включиться в дело, как только авиация закончит партию. Еще заход, еще… Иоахим Ортнер поймал себя на странном чувстве: конечно же, он болел за своих, он страстно желал, чтоб под одной из бомб дот раскололся бы, как орех, и тогда закончился бы наконец этот кошмар; но одновременно он следил за боем и с ревностью; он не хотел, чтобы для «юнкерсов» все обошлось безболезненно. Это, бесспорно, повысило бы цену дота. «Черт побери, – бормотал он, – вчера эти красные были куда точнее, мне ли не помнить!..»
И майор накликал-таки беду. «Юнкерсы» успели отбомбиться, но на последнем заходе у головной машины вспыхнул мотор.
– Фриц, оп-ля, давай пари! – услышал он у себя за спиной торопливый голос. – Пять марок против одной, что он ковырнется у нас на глазах.
– А пошел ты!..
Трагедия закончилась в несколько секунд. Ни один из летчиков выпрыгнуть не успел, да и не смог бы – земля была рядом. «Так-то, господа», – иронически пробормотал майор, уловил момент, когда стало ясно, что атака провалилась, и приказал дать сигнал к отходу.
Сегодня он был недоволен собой. Что-то с ним случилось: или надломилось в душе, или же он дал слишком много воли сомнениям, и теперь этот процесс невозможно было остановить, только на душе у него делалось все тяжелей. Он знал, как это опасно, попытался бороться с собой, но самовнушения оказалось недостаточно; требовались куда более радикальные средства, попросту говоря – маленький успех. Но его не было. И тогда растерянность сменилась ощущением беспомощности, и он уже знал, что затем последует самая настоящая паника; он засуетился, заспешил, но поскольку он понятия не имел, как быть дальше, его действия и распоряжения выглядели со стороны, по меньшей мере, странными. Он вовремя это понял, приказал ротным заниматься фортификационными работами и ушел спать в свою палатку.
На этот раз он поспал неплохо. Проснулся сам. Рядом с палаткой громким шепотом пререкались двое. Иоахим Ортнер прислушался и понял, что новый адъютант не пропускает к нему какого-то офицера, прибывшего по важному делу. По отдельным фразам офицера Ортнер понял – это человек свой: каждая реплика его была заряжена некой приятно-барственной, снисходительно-уверенной интонацией. «Но и адъютант молодчина, знает свое дело, дал поспать», – отметил Иоахим Ортнер. Уже выбираясь из палатки, он зачем-то попытался вспомнить лицо прежнего адъютанта, который ходил за ним трое суток; из этого ничего не вышло, а куда он делся? и когда? Наверное, пустой был человек, никакой, раз уж так бесследно проскользнул мимо из ниоткуда в никуда – как тень, – решил он и напрочь выкинул из головы эту никчемную пустяковину.
Перед ним стоял капитан люфтваффе, улыбчивый верзила лет двадцати двух с внешностью чемпиона по гольфу своего монархического клуба.
– Милый гауптман, вы играете в гольф? – едва успев представиться, спросил Иоахим Ортнер.
– Еще как! И не только в гольф. Я играю во все, черт меня побери! – воскликнул капитан и радостно захохотал. – А что, мессир, это и есть ваше поле для гольфа? – Он широким жестом обвел долину. – На мой взгляд, лунок многовато, а? – и он захохотал снова, ужасно довольный своей шуткой.
Общих знакомых у них не нашлось, тем не менее они провели четверть часа в приятной болтовне, пока не добрались до дела. А оно заключалось в следующем. В семи километрах отсюда, в этой же долине, почти рядом с шоссе был аэродром, на котором сейчас находились несколько самолетов-разведчиков, ожидавших приказа о переброске ближе к линии фронта, и две эскадрильи двухместных монопланов, маленьких машин, какие обычно используются для небольших грузовых перевозок, для связи, неопасной рекогносцировки и т. п. Командиру группы монопланов и было поручено помочь 1027-му батальону каким либо образом взять дот. Конечно же, больше одного-двух звеньев никто выделять не собирался, да и то на один вылет.
Что смогут эти букашки, если «фокке-вульфы» и «юнкерсы» не смогли?
Иоахим Ортнер придумал сразу. Бомбить не придется. У этого дота, видать, такое перекрытие, что бомбами его грызть и грызть. Вопрос: «Сколько бочек нефти одновременно сможет поднять одна ваша „керосинка“?» – «Четыре, мессир». – «Прибедняетесь, милый гауптман?» – «Четыре, мессир. Ведь самолет должен лететь, порхать, парить, а не ползти наподобие утюга, не так ли?» – «Хорошо, пусть будет по-вашему. Сколько же бочек нефти понадобится, чтобы устроить на этом холме небольшую Этну?» – «Двадцать». – «Почему двадцать, а не тридцать или сорок?» – «А потому, мессир, что пять самолетов сделают один вылет. И других цифр от нас не ждите». – «Ну и стервецы ж вы, ребята…» – «Ха-ха!..»
Точного времени не назначили: срок зависел от того, как летчики обернутся. В шестом часу они сообщили: вылетаем. Пушки вывернулись из овражка все разом – теперь у каждой был свой выезд – и начали ослепляющий огонь по пулеметам. Монопланы появились неожиданно даже для Иоахима Ортнера. Они зашли со стороны солнца и скользили по пологой наклонной на дот, словно и впрямь по солнечным лучам. Красные спохватились поздно. Монопланы проносились в нескольких метрах над вершиной холма, бочки шлепали тяжело и глухо, сыпались зажигательные бомбы. Рев моторов. Растерянные, рваные пулеметные строчки. В бинокль было отчетливо видно, как расползается, расплывается, пухнет багрово-красный огненный пирог на вершине. Еще миг – и он взметнется вверх смертоносными языками, и траурный шлейф поднимется в предвечернее тихое небо – химерический памятник, зловещий мемориал. Как просто все решилось; даже примитивно. Сразу бы это придумать – сколько бы сил, сколько бы нервов он себе сберег…
Иоахим Ортнер увидел, как словно из-под земли неподалеку от дота появилась фигурка человека. Она метнулась в одну сторону, в другую. Отовсюду наползал огонь. «Не нравится!» – злорадно подумал майор, и вдруг человек отчаянными прыжками бросился напрямик через пламя – на вершину дота – сорвал флаг и исчез, закрытый взметнувшимся сразу отовсюду вверх жирным чадным пламенем.
