Николай Дмитриев - Третья причина
Линия поведения по отношению к Судзиловскому-Русселю, избранная Иртеньевым, оказалась на удивление верной. После памятного разговора японцы никак не проявили своего внимания, и полковник сделал правильный вывод, что, несмотря на внешнюю зависимость, доктор всё-таки ведёт собственную игру.
К тому же, беседуя с Иртеньевым, Руссель конечно же обратил внимание на то, что полковник никак не стремится разузнать планы доктора и даже не расспрашивает его о прошлых делах. Это сделало Русселя более откровенным, и он в конце концов проговорился, что в молодости стоял во главе народнической организации «Киевская коммуна».
Иртеньев принял к сведению откровения доктора и, в свою очередь, зная о подготовке очередного покушения на царя Александра по его приезде в Румынию, намекнул, что и сам был там в памятном 78 м. Этот намёк пришёлся как нельзя кстати, поскольку очень было похоже, что и доктор каким-то боком причастен к румынским делам.
Впрочем, расспрашивать Русселя о прошлом, а тем более о настоящем, полковник не собирался. Он прекрасно понимал, что доктор вынужден будет посвятить в свои планы хотя бы некоторых пленных, а те, по его указке, займутся революционной пропагандой и всё, так или иначе, станет известно.
Удобно устроившись на диванчике, под стук вагонных колёс Иртеньев всё это обдумывал ещё раз, поглядывая на разворачивающийся перед ним японский ландшафт. Там, за окном, медленно проплывали то темневшие среди зелени деревьев селения, на окраинах которых вился дымок костров, то залитые водой рисовые поля, то чёрные квадраты стерни, ещё недавно золотившиеся ячменём, а то и просто одинокие крыши, поросшие ирисами.
Однако созерцание природных красот неожиданно прервал сидевший напротив доктор Руссель, обратившись к полковнику:
— Да, господин Томбер, всё собираюсь спросить, к какому выводу вы склоняетесь по поводу Цусимы?
— Цусимы?.. — Иртеньев оторвался от окна и, посмотрев на своего визави, раздумчиво произнёс: — Ну, если вспомнить, что во время Гулльского инцидента артиллеристы Рожественского палили в белый свет, как в копеечку, то на первое место я поставил бы элементарное неумение стрелять…
— Вы так считаете? — Руссель сделал многозначительную паузу и, с ноткой удовлетворения, сообщил: — А вот мне удалось узнать, что японцы придерживаются другого мнения…
Судя по тону, Иртеньев заключил, что доктор действительно узнал нечто новое, и полковник, поспешив продемонстрировать интерес, спросил:
— И каково это мнение?
— А такое, что меткость русских пушек была хорошей. Так «Микаса», «Ниссин» и «Акаса» сильно пострадали и, при других обстоятельствах, бой кончился бы иначе.
— Это как же? — теперь Иртенеьев, скептически относившийся к словам Русселя, заинтересовался всерьёз.
— Выходом японских кораблей из строя и прорывом эскадры Рожественского во Владивосток.
Интонация фразы позволила Иртеньеву предположить, что такой исход был для господина Русселя предельно нежелательным, и тем не менее полковник, ничем не выказывая своего отношения, сухо поинтересовался:
— Так почему же этого не случилось?
— Да потому, что русские снаряды, не разрываясь, пробивали японские корабли насквозь, — безапелляционно заявил Руссель, и тут же уточнил: — Правда, при ударе в броню, взрывы были.
— Да? — Иртеньев помолчал. — И чем же это объяснить?
— Технической отсталостью! — чуть ли не с восторгом заявил Руссель. — Русская империя изжила себя, и, значит, там должны произойти революционные перемены! И они уже происходят! Восстание на броненосце «Потёмкин» яркое тому подтверждение!..
Руссель, увлёкшись собственными заключениями, всё говорил и говорил, а полковник, продолжая кивать и поддакивать, напряжённо думал. Он понимал: если в словах Русселя, хотя бы половина правды, причину разгрома надо искать в другом месте…
Уже по приезде, когда их поезд остановился у вокзала в Киото, выходя из вагона, Иртеньев вскользь заметил:
— Я слушал вас внимательно, но, признаться, считаю, что даже при наличии революционной ситуации кто-то должен быть во главе.
— А они есть! Это эсеры, — с жаром высказался Руссель. — Эсеры и только они сейчас самая революционная партия в России!
Иртеньев промолчал и, оглядевшись, поманил пальцем рикшу, целый десяток, которых ловили седоков прямо у перрона. Потом, подождав, пока Руссель тоже наймёт коляску, полковник кивнул доктору и приказал ехать в город.
Киото, в прошлом резиденция японских императоров, которой почти не коснулись новые веяния, имел ярко выраженное собственное лицо. Кварталы бывшей столицы отличались геометрически правильной прямоугольной планировкой, и здесь же было множество чрезвычайно интересных храмов старинной архитектуры.
Магазинчиков, конечно, тоже хватало, а на их витринах было выставлено особенно много лакированных и бронзовых изделий, художественного фарфора и вышивок. Впрочем, старинный облик города в некоторых местах уже изменили новопостроенные гостиницы и крупные торговые дома.
Лагерь для пленных морских офицеров японцы устроили в древнем монастырском храме Хонго-Куди, обнесённом высокими стенами и расположенном близко к центру города. Для этого пришлось стоявшие в здании позолоченные статуи прикрыть досками, а террасы по сторонам здания, перекрытые выгнутой черепичной кровлей, превратить в комнатки.
Отделённые друг от друга перегородками из сосновых реек, оклеенных рисовой бумагой, они очень походили на корабельные каюты, в каждой из которых имелась койка с так называемым «москит-хаузом» — кисейным полупрозрачным пологом.
Прежде чем войти в храм, Руссель и неотступно сопровождавший его Иртеньев миновали закрытый двор, на котором густо росли японские сосны с кривыми стволами и священные карликовые деревья, и почти сразу попали в окружение офицеров. Судя по улыбкам, приветствиям, да и по общему настроению, полковник сразу понял, что Руссель раньше бывал в этом лагере, и чтобы до времени не мешать, отошёл в сторону.
В этот момент его внимание привлёк офицер, молча наблюдавший за происходящим. Улучив момент, Иртеньев подошёл ближе и наконец решился заговорить сам.
— Позвольте представиться, Томбер, помощник господина Русселя, — обратился к офицеру полковник и, сделав приличествующую паузу, спросил: — С кем имею честь?
— Лейтенант Славинский, — офицер как-то сразу подтянулся и, после заметного колебания, поинтересовался: — Что вам угодно?
— Видите ли… — полковник слегка потянул время и, решив действовать с налёта, рубанул прямо: — Скажите, лейтенант, почему вы пошли через Цусимский пролив? Разве на военном совете не высказывались иные мнения?
— Где?.. — лейтенант недоумённо посмотрел на Иртеньева, и внезапно его губы сложились в горькую усмешку. — Говорите, на военном совете? А никакого военного совета не было!
— Даже так? — полковник никак не ожидал такого ответа и, немного помедлив, всё-таки задал второй вопрос: — Простите, я понимаю, вам тяжело ответить, но всё-таки, как вы считаете, почему результат боя оказался именно таким?
На этот раз лейтенант Славинский долго молчал. По его лицу было заметно, что он колеблется, но, видимо, какие-то доводы перевесили и медленно, явно через силу, офицер процедил:
— Да потому, господин Томбер, что три броненосца никогда не могут выиграть бой у двенадцати.
— Только три? — поразился Иртеньев. — А разве адмирал Рожественский не ввёл в бой все силы?
— Адмирал?.. — в голосе лейтенанта послышалась горечь. — Да он из пяти часов боя прокомандовал только сорок минут…
Видимо, последняя фраза, заставившая снова всё вспомнить, далась лейтенанту с превеликим трудом, и, поняв это, полковник Иртеньев счёл за лучшее немедленно прекратить любые расспросы…
* * *Слова о трёх броненосцах, с такой непередаваемой горечью брошенные Славинским, поразили Иртеньева. Ведь если это действительно так, речь уже идёт не о технической отсталости, на которую так охотно напирал Руссель, а, скорее всего, о недочётах в руководстве боем, а может, и о некоем неблагоприятном стечении обстоятельств.
К тому же лейтенант говорил и о краткости прямого командования адмирала, а это значило только одно: эскадра волею случая оказалась лишённой руководства и, следовательно, перестав быть единым целым, была обречена на неудачу.
Правда, больше того, что сказал Славинский, Иртеньев узнать не смог. Может быть, потому, что офицеров несколько связывало присутствие Русселя, или оттого, что сопровождавший доктора человек тоже не внушал им доверия, дальнейшие попытки разузнать что-либо новое оказались тщетными.
В конце концов, убедившись в бесполезности прямых расспросов, Иртеньев попытался отыскать кого-нибудь из возможных знакомых, но его связи с морскими офицерами были чрезвычайно слабы, а тех нескольких человек, с которыми полковник так или иначе встречался, на второй эскадре просто не оказалось.
