Богдан Сушинский - До последнего солдата
А вместо него подходы к доту несколько суток прикрывала горсточка случайно оказавшихся там бойцов из другой части. Которые как раз имели приказ отойти вместе со всеми, а, значит, могли вырваться из окружения. Но сержантик, командовавший этими несколькими пехотинцами, сообразил: уйди они — и дот с первых же минут оказался бы отданным на растерзание, поскольку с тыла у дота была «мертвая» зона. И он остался. Чтобы выполнить свой солдатский долг.
Вот почему Беркут не понимал и не желал понимать Коруна. Он не понимал офицера, который, оказавшись раненым, в такой сложной ситуации больше заботился не о судьбе гарнизона, а, значит, и своей роты, а о собственных амбициях. Хотя на войне их, казалось бы, не должно быть.
Впрочем, все это — «размышления по поводу». И делиться ими с кем бы то ни было не имело сейчас никакого смысла.
— Кто остальные трое?
— Ефрейтор Федоренко. Рядовые Абдурахманов и Коннов.
— Постой-постой…
— Коннов, — упредил его вопрос Глодов, — это тот, которого вы пытались дотащить до своих?
«И из-за которого чуть не погиб… — мысленно добавил Андрей. — Возможно, Глодов имел в виду именно это».
— Мальчевский уже сообщал мне об этом происшествии.
— Я попытался установить, кто именно стрелял, но…
— Не нужно ничего устанавливать. Сойдемся на том, что судьба есть судьба, — произнес Беркут, сочувственно помолчав.
— Коруна надо бы похоронить где-то отдельно. Все-таки командир роты. Ну и хоть с какими-то с почестями…
— А что, офицеров принято хоронить отдельно? Таков порядок? Я ведь воевал в доте, а потом в тылу врага.
— Во всяком случае, стараются.
— Нелепая традиция. Высшей честью для офицера должна быть возможность навсегда остаться со своими солдатами.
— На этом решении мы и остановимся.
Хоронили погибших в воронке, у самого обрыва, на краю хутора. Отсалютовать решили при первой же атаке немцев. Залпом. По врагу.
* * *Это было удивительное утро: по-летнему яркое солнце источало сухой яростный холод, доводивший до морозного кипения небесную синеву. Вокруг каменного островка, на который забросила их судьба, бродила свинцовая смерть, и в то же время сейчас над ним царила какая-то жутковатая тишина. Такая, что даже те несколько бойцов, которые принимали участие в похоронах, почему-то разговаривали между собой полушепотом, словно боялись разбудить притаившуюся по обе стороны реки человеческую ненависть, возбудить ее ожесточенность.
После ночного боя, потеряв по меньшей мере двадцать человек убитыми, противник вообще отошел от плато, и бойцы, вышедшие на рассвете подбирать оружие и боеприпасы, с удивлением обнаружили, что немцы оставили даже тех, кто погиб в долине. И вообще в уходе вермахтовцев с позиций чувствовалась какая-то паническая обреченность, усугубляемая к тому же этим страшным, почти сибирским морозом.
Правда, по замерзшему шоссе курсировал мотоциклетный патруль, но и он почему-то не обстрелял смельчаков, собиравших патроны и гранаты у остова разбитой машины.
Все это подняло настроение бойцов. Шутники начали соотносить боевой дух немцев с сухостью их подштанников, гадая при этом, через сколько суток после такой «прочехвостки» фрицы опять решатся сунуться в Каменоречье.
Однако самого Беркута эта «волчья», как точно выразился старшина Кобзач, тишина уже начинала удручать, заставляя все более критически задумываться над тем, как держать оборону дальше. Затишье на том берегу лучше всяких объяснений, которые им пытались дать по рации, подтверждало: наступления в ближайшие сутки не предвидится.
А что касается отхода немцев… Просто вчера они окончательно убедились, что имеют дело не с группкой окруженцев, главная цель которых — прорваться к своим или пробиться в леса, а что этот гарнизон умышленно оставлен в их тылу, чтобы сковывать значительные силы врага и подготовить плацдарм для возвращения своих войск на левый берег. Вот и вся разгадка.
Но Беркут понимал, что именно она неминуемо заставит немецкое командование бросить на подавление окруженцев более серьезные силы. Тогда-то и начнутся настоящие бои.
— Сколько в строю, старшина? — спросил он Кобзача, вернувшись вместе с офицерами на командный пункт.
Тот достал из офицерской планшетки, с которой никогда не разлучался, замусоленную тетрадку, полистал ее, подсчитывая по отдельным спискам численность роты и всех прибившихся…
— Если с двумя разведчиками и радистом, то получается сорок четыре. Ну, еще старик, девка и учительница. Тоже, считайте, полтора штыка.
— Вот именно: полтора. Правда, гарнизонного снайпера Калины это не касается. Остальные двое… Что поделаешь, резервов не предвидится. Кстати, надо позаботиться о том, чтобы и эти «полтора штыка» тоже были вооружены и, в случае чего… Как только Кобзач ушел, дверь штабной комнаты распахнулась и в проеме ее, подталкиваемый прикладом автомата восстал Лазарев. Одной рукой он держался за щеку у виска, а другую, с растопыренными пальцами, выставил так, словно хотел защититься от удара капитана.
— Что здесь происходит? — сурово поинтересовался комендант у Мальчевского, который, собственно, и пригнал этого, «особо доверенного».
— К немцам драпануть собирался, товарищ капитан.
— Н-не п-правда! — заикающимся голосом возразил Лазарев. — Уйти пытался, это под протокол, однако же не к немцам.
— И не просто собирался, а уже драпал. Мы его в заслон направили, а он, придворный рысак королевы Елизаветы, к фрицам бежать намылился. Но я бойцов предупредил. Перехватили и хорошенько дали ему. Хотели, правда, дезертирский трибунал устроить, с расстрелом, замененным на повешение, но высокое заседание я пока что отменил.
— Не собирался я бежать к фрицам! — закричал особо доверенный, — Не собирался, не собирался. У меня сведения особой важности. — Но, после того как Мальчевский ударил его кулаком в затылок, сразу же понизил тон. — Я просто хотел уйти, чтобы перебраться на тот берег, к своим.
— Вы были зачислены в состав гарнизона, — жестко напомнил ему Беркут. — И на армейском языке «уйти», тем более — с поста, означает дезертировать.
— Но я не был мобилизован. Вы сами окруженцы, и вы не имели права зачислять меня в свое подразделение.
Он прокричал еще что-то, однако комендант выслушал его с полным безразличием.
— Ну что, — оживился Мальчевский, когда «особо доверенный» наконец умолк, — свое последнее слово этот дезертир Бургундского полка прокричал, думаю, можно вешать?
Беркут едва удержался, чтобы не огласить приговор: «Расстрелять перед строем», но вовремя сдержался. Он понимал, что после возвращения своих эта история может всплыть. А ему и так предстояли «задушевные беседы» с особистами, так зачем усложнять себе жизнь?
— Где его оружие?
— Винтовка у меня, на всякий случай, реквизировал, как брошенную на поле боя, — объяснил младший сержант.
— Неправда, не бросал я оружие! — уже откровенно запаниковал Лазарев. — Я с оружием, товарищ капитан! Вы не имеете права. Я буду жаловаться!
— Жалуйся-жалуйся, — ухмыльнулся Мальчевский. — Только у апостола Петра день сегодня неприемный.
Лазарев попытался прокричать еще что-то, однако, получив еще один удар в затылок, окончательно умолк.
— Оружие вернуть, — решил прекратить эту сцену капитан, — струсившего бойца отправить туда же, в передовой дозор у ворот Каменоречья.
— А если он опять вздумает?…
— При повторной попытке дезертирства, предадим военно-полевому суду.
— Так, может, прямо сейчас и предадим? Ведь понятно, что он опять струсит и попытается бежать.
— Не стану я бежать, — почти взмолился Лазарев. Но, после небольшой паузы, вдруг добавил: — Все, раз надо, я останусь здесь, в Каменоречье, и буду сражаться. Но потом все равно обжалую ваши действия. И ваши, и тех, кто меня избивал.
— Выполняйте приказ, младший сержант, — не стал реагировать на его угрозы Беркут. А когда Мальчевский подтолкнул «особо доверенного» к двери, добавил: — И поручите наблюдение за ним рядовому Звонарю.
— Да я сам его…
— Вы слышали, что я сказал.
— Звонарю, значит, на съедение? Ну, это гвардеец надежный…
— Звонарю, Звонарю… — многозначительно подтвердил комендант. — Сейчас в гарнизоне каждый штык на вес жизни, так что пусть заставит этого труса воевать.
— И заставит, — угрожающе пообещал младший сержант. — Всех — под знамена и под барабанную дробь.
Примечания
1
Этот полк входил в состав дивизии СС «Мертвая голова».
2
Хлопцы (укр.) — парни, ребята.
3
Гарнизон дота «Беркут», комендантом которого являлся лейтенант Андрей Громов, он же Беркут, состоял из 30 бойцов и медсестры. Именно таким в реальности и был гарнизон дота, судьба которого была положена в основу цикла «романов о Беркуте». В реальной действительности остатки этого гарнизона немцы замуровали в доте после того, как бойцы отказались сдаться.
