Василий Гроссман - За правое дело
Пока командир бригады разговаривал с командирами батарей, Крымов подошёл к красноармейцам-артиллеристам.
Завидя его, красноармейцы вытянулись, глаза их улыбались, глядя на комиссара.
— Вольно, вольно,— проговорил Крымов и опёрся локтем о ствол пушки. Красноармейцы окружили его.
— Ну как, Селидов, ночью не пришлось спать? — спросил Крымов наводчика.— Опять мы с вами на переднем крае.
— Да, товарищ комиссар,— ответил Селидов,— всю ночь шумела степь: много наших войск подошло. А мы ждали, вот-вот немец ударит. Покуривали, да, по правде, под утро из табачка выбились.
— Ночь спокойно прошла, и на рассвете не появлялся,— сказал Крымов,— а утро-то какое!
— Воевать, товарищ комиссар, утрецом пораньше лучше всего. Он бьёт, а ты видишь, откуда он бьёт,— сказал молодой артиллерист.
— Это верно,— подтвердил Селидов,— особенно на рассвете. Темненько, а всё видать, особенно если трассирующими бьёт.
— Дадим ему? — спросил Крымов.
— Наши бойцы, товарищ комиссар, от орудий никуда. Три дня назад, когда бой был, немецкие автоматчики за стволы хватают, уж наша пехота ушла, а мы огонь ведём.
— Да что толку,— сказал молодой,— всё отходим, он нас так за Волгу загонит.
— Тяжело свою землю сдавать! — проговорил Крымов.— Но вот новый фронт, Сталинградский, образовался. Много замечательной техники, танки, артиллерийские истребительные полки. Сила огромная! Сомнений ни у кого не должно быть — остановим, завернём его! И не только остановим, назад погоним! Беспощадно погоним! Хватит нам отступать. Шутка, что ли,— за плечами у нас Сталинград!
Красноармейцы слушали молча, глядя, как небольшая пёстрая птичка кружит над стволом крайнего орудия.
Вот-вот, казалось, сядет на согретую утренним солнцем орудийную сталь. Но вдруг, испугавшись, она полетела в сторону.
— Не любит она артиллерии,— сказал наводчик Селидов.— К миномётчикам полетела, к старшему лейтенанту Саркисьяну.
— Гляди, гляди! — крикнул кто-то.
Во всю ширь неба шли на запад эскадрильи советских пикирующих бомбардировщиков.
А спустя час померкло утреннее солнце, красноармейцы с потными запылёнными лицами подтаскивали снаряды, заряжали орудия, наводили их жерла на мчащиеся в клубах пыли немецкие танки. И где-то высоко-высоко в голубом небе, куда не доходила поднятая танками пыль, перекатывался грохот наземного сражения.
43
10 июля 1942 года по приказу Верховного Главнокомандующего 62-я армия была включена в состав действующих на юго-востоке советско-германского фронта соединений и получила задание выдвинуться на запад от Сталинграда и занять оборону в большой излучине Дона, чтобы преградить движение наступавшим на восток немецким войскам.
Одновременно Верховное Главнокомандование Красной Армии выдвинуло из своего резерва ещё одно крупное соединение, сомкнув его с левым флангом 62-й армии. Таким образом, создавалась новая линия обороны на путях прорывавшихся к Дону немецких дивизий.
Первые выстрелы, прозвучавшие 17 июля, ознаменовали начало оборонительного сражения на дальних подступах к Сталинграду.
В течение нескольких дней шли незначительные столкновения между высланными далеко вперёд разведывательными пехотными и танковыми подразделениями и немецкими авангардами. В стычках обычно участвовали усиленные роты и батальоны. В этих малых, но ожесточённых боях новые, вышедшие из резерва части испытывали силу своего оружия, примеривались к силе врага. Одновременно шли круглосуточные работы по укреплению рубежей, занятых основными силами.
20 июля немецкие войска перешли в наступление {41}.
Крупные силы немецких танковых и пехотных соединений имели своей задачей выйти к Дону, с ходу форсировать его и, преодолев пространство между Доном и Волгой, которое немецкие штабные офицеры называли «горлышко бутылки», к 25 июля ворваться в Сталинград.
Такова была задача, поставленная Гитлером перед перешедшими в наступление немецкими войсками.
Однако вскоре немецкое командование поняло, что «вакуум» существует не на подступах к Дону, а в представлении тех, кто ставил задачу с ходу захватить Сталинград и определял сроки её выполнения.
Решительные меры Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии, усилившей советскую оборону крупными резервами и мощной техникой, тотчас же сказались.
Бои стали ожесточёнными, шли день и ночь. Советская противотанковая оборона была мощной и подвижной. Советская штурмовая и бомбардировочная авиация безостановочно наносила удары по наступающим немецким войскам. Пехотные подразделения, вооружённые противотанковыми ружьями, дрались с чрезвычайным упорством.
Советская оборона была активна, мощные и внезапные контратаки на отдельных участках мешали сосредоточению немецких сил.
Немецкие танки и мотопехота, прорвавшись в районе Верхнебузиновки, были задержаны сильным контрударом {42}.
Эти более трёх недель длившиеся бои не смогли всё же остановить немцев, сконцентрировавших на дальних подступах к Сталинграду всю ударную силу своих танковых и пехотных войск. Но значение этих боёв было велико — темп немецкого наступления чрезвычайно замедлился. В боях было перемолото много немецкой живой силы и техники. Немецкий план — захватить Сталинград с ходу — провалился.
А в это время Верховное Главнокомандование Красной Армии выдвинуло новые, отлично обученные, резервные дивизии. В это время заканчивалось строительство обороны на ближних подступах к Сталинграду.
44
Война застала Крымова в тяжёлые дни его жизни. Зимой Евгения Николаевна уехала от него. Она жила то у матери, то у старшей сестры Людмилы, то у подруги в Ленинграде. Она в письмах сообщала ему о своих планах, о своей работе, о встречах со знакомыми. Письма были спокойные и дружеские, словно она уехала погостить и скоро вернётся домой.
Однажды она попросила его выслать две тысячи рублей, и он с радостью послал ей эти деньги. Но его огорчило, когда спустя месяц она вернула долг телеграфным переводом.
Крымову было бы легче, если б она, порвав с ним, прекратила переписку. Эти изредка, раз в полтора-два месяца приходившие письма мучили его, он ждал их, а получив, испытывал боль: дружеский, спокойный тон их не доставлял ему радости. Когда она писала Крымову о театре, его не интересовали её рассуждения о спектакле, декорациях и актёрах — ему хотелось вычитать, угадать, кто был её спутником, кто сидел с ней рядом, кто провожал её из театра домой… Но об этом она никогда не писала ему.
Работа не приносила Крымову удовлетворения, хотя он работал усердно и служба занимала у него весь день до поздней ночи. Он руководил отделом в социально-экономическом издательстве и много читал, редактировал, заседал.
С уходом Жени всё реже приходили знакомые в его ставшие неуютными, пропахшие табаком комнаты. Некоторые люди, связанные раньше с Крымовым общностью работы и приходившие делиться своими новостями и волнениями, искавшие у него совета либо поддержки, после того как Крымов перешёл в издательство, всё реже навещали его, реже звонили по телефону. В воскресные дни он поглядывал на телефон и всё ждал, не позвонит ли кто-нибудь. Но случалось, что весь день телефон ни разу не звонил, а если он, обрадованный звонку, снимал трубку, оказывалось, что это говорил по делу сослуживец или переводчик книги утомительно многословно рассказывал о своей рукописи.
Крымов написал младшему брату Семёну на Урал, чтобы тот с женой и дочерью переезжали в Москву; он им уступит одну из своих комнат. Семён был инженер-металлург и несколько лет после окончания института служил в Москве. Семён никак не мог получить в Москве комнату, жил то в Покровском-Стрешневе, то в Вешняках, то в Лосинке, и ему приходилось вставать в половине шестого утра, чтобы попасть на завод.
Летом, когда многие москвичи переезжали на дачи, Семён снимал на три месяца комнату в городе, и Люся, жена его, наслаждалась прелестями удобной городской квартиры — электричеством, газом, ванной. Они отдыхали в эти месяцы от дымных печей, замерзавших в январе колодцев, снежных сугробов, по которым приходилось пробираться к станции в предрассветной темноте.
— Семён из той знати,— шутя говорил Крымов,— которая зимой живёт на даче, а летом в городе.
Семён с женой иногда приходили в гости к Крымову, и по лицам их было видно, что жизнь, которой живёт Николай Григорьевич, кажется им необычайно значительной и интересной.
Крымов спрашивал:
— Как же вы живёте, расскажите.
Люся, смущённо улыбаясь и опуская глаза, говорила:
— Ну что вы, мы живём совсем неинтересно.
А Семён добавлял:
— Что рассказывать — работа моя в цехе инженерская, обыкновенная… Я слышал, ты куда-то ездил на съезд тихоокеанских профсоюзов?