Марина Чечнева - Повесть о Жене Рудневой
«Комсомольское собрание. Повестка дня: разбор персонального дела»…
Возле объявления разговор:
— Кто же это отличился?
— Главное, чем?
— Машину, наверное, грохнули.
— Если б грохнули, было бы известно.
— Машины все целы, а те, что в ремонте, не по нашей вине.
— Может, самоволка?
— А кто, кто?
— Вот именно: «кто, кто?» То же самое у тебя могу спросить.
— Ты же все знаешь, ты ведь наше «справочное бюро».
— Будет вам, девчонки.
За обедом все выяснилось. Две девчушки, два новых вооруженца, распотрошили светящуюся авиабомбу, чтобы добыть маленький парашют и сделать из него подшлемники. По правде сказать, подшлемники им ни к чему, потому что кожаные шлемы технический состав не носит, вооруженцам полагаются только пилотки и береты, но им хотелось хоть в этом походить на летчиц и штурманов, — в полку почти все вооруженцы и техники мечтали получить летные специальности. Подшлемник к тому же не только отличал пилота, как планшет и большие очки, он был украшением. Белые подшлемники красили в разные цвета акрихином, красным стрептоцидом и даже чернилами, всем, что красило и было под рукой, причем нужно было так подобрать красители, чтобы цвет подходил к глазам. Занимались этим всерьез, хорошо знали разнообразные рецепты и добивались самых различных оттенков. И на войне, в конце концов, девушки оставались сами собою и даже в строгой военной форме хотели выглядеть как можно изящнее.
Собрались в столовой после обеда. Вернее, остались сидеть, как сидели, только вперед, ближе к двери вынесли стол для президиума. Все уже знали, что покусившихся на САБ будут судить строго. Интуитивно чувствуя, как худо у них на душе, девушки не шутили и говорили негромко.
Потрошительницы САБов — маленькие, светловолосые, одинаково стриженные под мальчишек, сидели в дальнем углу. Бросались в глаза их огромные сапоги. Эти сапоги выглядели волшебными, и казалось, девчушки залезли в них, чтобы стать невидимками, но то ли сапоги не сработали, то ли они ошиблись — взяли не те. Обе испуганно и напряженно следили за тем, как ставили и накрывали красной скатертью стол президиума, как грузная официантка в странной бесформенной меховой шапке, тяжело грохая каблуками (отчего слабо позвякивали стекла в окнах), пронесла через весь зал на подносе большой графин с водой и пять стаканов, как комсорг полка Саша Хорошилова, деловито хмурясь, раскладывала перед собою бумаги, как к ней подошла комиссар и что-то шепнула на ухо… Все это имело для них определенный угрожающий смысл, поскольку делалось из-за них. Такого ни с одной за все их девятнадцать лет, прожитых на свете, ни разу не приключилось.
Наконец, Саша Хорошилова поднялась, постучала карандашом по графину. Когда объявили повестку и избрали президиум, обратили наконец внимание и на тех, ради кого собрались.
— Садитесь поближе, не стесняйтесь, — не обещающим ничего доброго тоном пригласила их Хорошилова.
Они встали ни на кого не глядя, обреченно направились к красному столу. Лицо той, что казалась младше, покрылось розовыми пятнами.
«Бедные девчонки, — подумала Женя, — как два кота в сапогах, вернее котята. Глупые котята!»
Наступил момент держать ответ. Говорить о том, что им, вооруженцам, захотелось сшить подшлемники, оказалось самым стыдным — поэтому не говорили, а бормотали, потупясь.
— Вы отдавали отчет, что уничтожили бомбу, которую можно сбросить на врага? Отдавали? — нажимала Хорошилова.
«Глупые котята» молчали, каждая ожидала и надеялась, что ответит другая. Наконец, более смелая неуверенно прошептала:
— Она же плохая.
— Сами определили, спецы? — прозвучало от столов.
— Да они же академики! Прямо из академии — и к нам!
Хорошилова постучала карандашом. После ее слов (она говорила первой), после того, как она сказала, что «они совершили тяжкий проступок», настроение собрания изменилось не в пользу маленьких вооруженцев. А Жене их было жалко острой жалостью, и ее подмывало встать на защиту: «Посмотрите на них, они же просто глупые девчонки, совсем глупые и маленькие, их учить надо, они — не преступницы». Нет, не имела права она это говорить.
Не поднимая глаз, «потрошительницы» сидели перед своими обвинителями. Одна упорно рассматривала рассохшийся пол, другая вертела звездочку на берете, обломала ее и с ужасом смотрела на свежий излом — явную улику своего нового преступления.
Предложение было только одно: исключить из комсомола и передать дело в суд чести. Голосовали в тишине все разом. Женя тоже подняла руку, рука казалась чугунной.
— Против нет, воздержавшихся тоже, единогласно.
В тишине раздались всхлипывания. Одинаково согнувшись, уткнув лица в колени, вооруженцы рыдали, лопатки у них подрагивали, а на склоненных головах от стола президиума видны были еле просвечивающие сквозь волосы две розовые макушки. Собрание растерянно молчало. Ира Каширина выбежала из-за стола и, сама чуть не плача, присела перед ними на корточки.
— Вы же осознали, правда?
Она говорила и, казалось, надеялась, что решение еще можно изменить, что все еще можно поправить.
— Осознали, да?
— Осо-зна-ли, — по-детски растягивая слова и продолжая всхлипывать, проговорила одна. Вторая, не поднимая лица, мелко закивала головой, будто билась лбом о колени.
«Что же мы делаем? Ведь САБ вправду негодный, — ясно и страшно увидела свою мысль Женя. — Мы же их губим». И жестко сама себе ответила: «Мы на фронте. Враг у Сталинграда».
Через неделю в полк приехал Вершинин. Ему рассказали о проступке двух вооруженцев, о решении комсомольского собрания, о намерении суда чести отправить их в штрафной батальон. Вершинин запротестовал: «Ну, уж это вы хватили! Девчонок в штрафбат?!» Он был намного старше и мудрее своих подчиненных. Генерал смотрел на девушек и с грустью думал, что война заставила их одеться по-солдатски, и это не маскарад, что их юность, их самые прекрасные годы проходят под неусыпным надзором смерти, посягающей на них ежесекундно. Он понимал, как им хотелось быть привлекательными, любить и быть любимыми. «Танцевать бы им сейчас, кружиться, хохотать да целоваться», — думал он.
Вечером перед полетами командующий ВВС фронта выступил на партсобрании:
— Вы — самые красивые девушки в мире, потому что истинная красота заключается сейчас не в накрашенных ресницах и губах, не в модной прическе, а в том благородном душевном порыве, который подвигнул вас на борьбу за счастье и независимость нашей Родины! И в этом никто с вами не может сравниться…
Странное дело, к глазам у многих подступили счастливые слезы. Перед отъездом генерал сказал Бершанской, как бы продолжая мысль, высказанную на партсобрании:
— И тем не менее, товарищ майор, твои «ночные красавицы» одеты плохо. Они же, черт возьми, молоденькие барышни, а носят немыслимые галифе и сапоги. Женщина и на войне должна быть красивой. Это и твое и наше упущение. Постараемся исправить.
Вскоре Евдокия Давыдовна получила из штаба фронта письмо:
«Тбилиси.
т. Бершанская!
И все твои бесстрашные орлицы, славные дочери нашей Родины, храбрые летчицы, механики, вооруженцы, политработники!
Приветствую и крепко жму руку.
1. Посылаю некоторое количество, хотя и не предусмотренных «по табелю», но практически необходимых принадлежностей туалета.
Кое-что имеется в готовом виде, а часть в виде материала, то есть необходима индивидуальная пошивка. Я думаю, с последним справитесь.
Распределение сделайте своим распоряжением.
Получение прошу подтвердить.
2. Материал на присвоение полку звания Гвардейского — на подписи. Заслуги полка у всех вызывают единодушное одобрение. Заботу о всех вас проявляет лично генерал армии т. Тюленев.
3. Приказы по индивидуальным правительственным наградам подписаны в отношении вашего полка — без изменений.
Искренне поздравляю награжденных и желаю всем вам боевых успехов.
4. В отношении двух девушек, допустивших ошибку — не нарушайте товарищеской обстановки. Дайте им возможность спокойно работать, а через некоторое, время возбудите ходатайство о снятии с них судимости. Я уверен, что в конце концов они, так же как и все остальные, будут достойны правительственной награды.
5. При возможности прошу сообщить, какие у вас есть нужды и просьбы.
Будьте здоровы!
Желаю успеха в боевых делах!
Командующий ВВС фронта К. А. Вершинин».К празднику 7 ноября в полк привезли новенькую, сшитую по меркам военную форму — шерстяные гимнастерки и юбки, и самое главное — прекрасные хромовые сапоги. На них девушки не могли наглядеться и нарадоваться.
— Девчонки, а ведь мы теперь ничего! А?
— И даже очень ничего. Кое-кто весьма удивится и даже может получить головокружение.
