Рахим Эсенов - Предрассветные призраки пустыни
В возбужденной голове хана металось: оторваться от погони красных аскеров, перейти границу, а там все обдумать… Англичане не та сила, на которую следовало надеяться… Немцы! Вот с кем ему надо было держать связь против большевиков!..
«Подлецы! Все они хотят загребать жар чужими руками!» — кричал хан, но на самом деле он ехал на коне, плотно сжав губы, держась одной рукой за повод. Перед его глазами расстилалось раскаленное волнистое пространство пустыни с редкими колючими кустами саксаула и кандыма. Джунаид не чувствовал ни жары, ни жажды — казалось, тело его, туго перетянутое поясом, высохло, как ветка саксаула, и почти перестало требовать пищи и влаги. «Басмач — истинный мусульманин, защитник правоверных от неверных», — льстили английские эмиссары. «Поднимайтесь, туркмены, вас поддержат в священной войне все единоверцы — турки, афганцы, арабы, персы…» Чушь! Верующие туркмены не обрадовались джунаидхановскому мятежу! А что говорить о каких-то иранцах или афганцах!.. Неужели он, туркменский хан, не понимает свой народ? О аллах! Ужасные мысли пригибали тело к седлу.
Ночами, ложась головой на снятое с коня седло, хан не смыкал глаз, проводя время в какой-то полудреме. В кромешной тьме пустыни, в завывании ветра, в дуновении полуденного зноя ему мерещилось грозное дыхание смерти. С горсткой соратников он чувствовал себя совершенно беззащитным, ему казалось, что сейчас против него все: и солнце, и ветер, и пустыня… Закрывая глаза, Джунаид бормотал себе под нос: «И это пройдет!» Известное на Востоке философское изречение почему-то вспоминают все неудачники, тщетно тужащиеся идти против течения. Эту фразу часто произносил Джунаид-хан, ухватившись за нее, как за спасительную соломинку. И, о чудо!.. Она умиротворяла. «Ты зауряден, ты, хан, соринка в пене эпохи, не более того, — говорил он себе, — угомонись…» — «Нет, я великий!» — кричал он со сжатыми губами. «Тогда доведи себя до подобающего великим людям великолепного бесстрастия… И все пройдет. О чем тебе горевать? Ты богат, как султан, дети свершат то, что не удалось тебе. Ты правильно поступил, что ввязался в бой с красноармейцами! Что бы ты делал там, за кордоном, с двумя тысячами нукеров? Их надо кормить, одевать… Аллах сам послал спасение, призвав их в свои священные чертоги. Ты исполнил долг!» И Джунаид-хан почувствовал необычную легкость, будто гора свалилась с плеч. Он исполнил долг!
— Отец, пора о ночлеге подумать, — голос Эшши-бая вывел хана из забытья. — Мы оторвались от красных аскеров. Теперь нас не догнать.
— А ты не думал о тех, кто может нас встретить у границы?
— Думал, отец. У нас для выбора тысяча и одна дорога, а у пограничников одна, по которой мы и просочимся туда…
— Не все так просто, сынок, как ты говоришь, — Джунаид-хан остановил коня у самой кромки песчаных барханов. Завернул иноходца, повертелся на месте, будто подсчитывая, сколько осталось людей, верблюдов. Позади в клубах пыли медленно двигались отары, погоняемые нукерами. Впереди, без конца и края, простиралась степь. Синяя предвечерняя дымка скрывала силуэты гор.
На скорую руку поставили три юрты. Все одно на рассвете сниматься, их можно спалить: не оставлять же в подарок большевикам! С громоздким грузом за кордон не прорвешься. Не опасаясь чужих глаз, в юрте можно развести огонь, сготовить еду, укрыться от холодных ноябрьских ночей, сеявших то дождем, то мокрым снегом.
Проворные нукеры собрали охапки саксаула, развели в ханской юрте костер и молча удалились. Вскоре сюда собрались сыновья Джунаид-хана, ишан Ханоу, Непес, Сапар-Заика, Нуры, Курре, Аннамет…
Задумчивый Джунаид, заслонившись ладонью от костра, посмотрел на Сапара. Тот молча достал из-за пазухи помятую бумагу, развернул перед ханом. Это была переснятая от руки карта, как две капли схожая с той, что висела в кабинете Новокшонова. Только по полям виднелись приписки, сделанные на туркменском языке латинскими буквами. Они объясняли систему пограничной охраны на небольшом участке границы Туркменской ССР.
Джунаид-хан, водрузив на нос очки, спросил:
— Чьей рукой тут выписано?
— Хачли…
— Смотри, ни одной ошибочки… Будто на своем родном языке пишет, гяур… Но разве можно так, собственноручно? Если карта попадет в руки чекистов? И понесет тогда Хачли свой поганый крест… Неосторожные люди глупы, как бараны.
— Хачли старается, мой господин, — ответил Сапар. — Ему очень хотелось вам угодить…
— Имей одного такого услужливого друга — и врагов не надо, — перебил Джунаид-хан. — Неосторожный друг опаснее врага… Давайте к делу. Мы разобьемся на три группы. Границу будем переходить врозь. Скопом нас пограничники перещелкают, как куропаток. Маршрут первой группы, — Джунаид-хан, уткнувшись в карту, немного помолчал, — западнее ущелья Душах. Здесь пограничный пост не выставляют, а днем ни души… Передайте этой… Она десятерых джигитов стоит. Как ее?
— Байрамгуль, — подсказал Эшши-бай.
— Эшши и ты, Аннамет, объясни своей красавице, пусть забирает с собой половину всех отар, верблюдов. Когда они не понадобятся, убьет. Тихо, без шума. Лучше в пропасть сбросить…
Чуть набычившись, Джунаид-хан взглянул поверх очков на ишана Ханоу.
— Вторую группу поведет наш уважаемый ишан-ага… Вы, ишан-ага, отберете лучших нукеров и погоните с собой вторую половину отар. Ваш путь совсем безопасен, перевал у Барсовой скалы, восточнее Душаха. Если верить карте Хачли, там пограничники вовсе не ждут…
— Это точно, отец, — подтвердил Эшши-бай. — В прошлый раз я сам уходил по Барсовому перевалу… Я объясню ишан-ага, как это лучше сделать.
— Сам буду с третьей группой. — Джунаид-хан снова взглянул на карту и, поводив по ней пальцем, добавил: — Со мной все, кто сидит здесь. За исключением ишан-ага и Байрамгуль. Пойдем налегке, на одних конях. Прорвемся, если аллаху будет угодно, вблизи Конгура, по берегу Алтыяба, у трех черных валунов, что возле Куланового ущелья.
— Там же погранзастава, отец, — вырвалось у Эшши-бая. — Дорога ведет прямо к пограничникам…
— Что делать? Кому-то надо умирать… Мы воины, отобьемся. Не посылать же на гибель уважаемого ишан-ага!
Эшши-бай осекся, смекнул: скот свяжет обе группы по рукам и ногам. А третья группа вольна как птица, ее ничто не обременит. Не иначе отец что-то замыслил. Не будет же он ради этого ханжи в чалме и паршивых овец жертвовать собою, рисковать жизнью сыновей. На первый случай в хорджунах запасных коней есть кое-какое золотишко… Но это толика того, что хан загодя успел переправить за кордон…
— Мой господин! — взмолился Курре. Сидевшие не сразу узнали его голос — так жалобно он прозвучал. — Позвольте мне пойти с ишан-ага…
За всю долгую, верную службу хану Курре впервые осмелился выразить свое желание, поднял глаза на своего хозяина. Мохнатая лисья шапка, такая же рыжая, как и борода басмаческого предводителя, подчеркивала его широкие скулы.
— Ты что, Курре, трусишь? — Джунаид-хан прекрасно знал, что сейчас юзбаш дрожал не за жизнь, а за своих овец в отаре. — Ишан-ага не хуже твоего приглядит за отарой. Там его овец немало… Он дорожит ими не меньше твоего. Не жадничай, Курре! Выберемся из пекла живыми, даст аллах, я вознагражу тебя! Всех озолочу. Золота у меня и на ваших правнуков хватит.
Мягко стелил Джунаид-хан. От этих людей сейчас зависела его жизнь, его спасение. А Курре был особенно нужен — силен, вынослив, меткий стрелок и, главное, предан как собака.
— Послушай моего доброго совета, Курре, — голос Джунаид-хана задребезжал расстроенной струной дутара. — Или ты к чекистам задумал переметнуться? То-то на колодце Кырк Гулач ты с Таганом и его сыном Аширом миловался… О чем ты тогда шептался? Помилование зарабатывал?!
— Я не шептался с ним, мой господин. — Душа Курре ушла в пятки: «Донесли, змеи! Ведь убьет, не моргнет… Вот Непес зенки вылупил, ждет знака». — Встретились мы случайно. Я все отворачивался от него, держался подальше, а он признал меня, заговорил… Люди наши разговор весь слышали…
— Да, люди слышали!
— Моя совесть перед вами чиста, мой тагсыр, — Курре сник, голос его дрожал. — Я пойду с вами… Готов хоть на край света.
— Так-то оно лучше, Курре, — Джунаид-хан устало прикрыл веки. Голос его звучал вкрадчиво, даже ласково. Нуры, переживавший за отца, облегченно вздохнул.
Джунаид-хан оставался верным себе до конца. Всем своим существом был убежден, что миром правят лишь сила и страх. Только они повелевают поступками людей, меняют судьбы народов… Чувство долга? Перед кем? Джунаид-хан никому не должен, наоборот, воины обязаны ему… Он их повел за собой, дал им власть над толпой, обогатил… Долг? Джунаид-хан признавал лишь чувство долга перед самим собою, своими наследниками. Сохранить свою жизнь, своих детей, выжить любой ценой, пускай даже придется шагать по чужим трупам. На то они чужие. Совесть? Это такой же товар — продается и покупается.
