Николай Леонов - Вариант "Омега" (=Операция "Викинг")
Целлариус подождал, пока не стихнут его грузные шаги, и покачал головой.
— Клинический идиот! Прости меня бог! — Он перекрестился. Знаешь, что я ему всучил?
Шлоссер взял горсть маслин и пожал плечами.
— Дело, которое я по приказу Канариса завел на полковника Редлиха. Во-первых, оно может лопнуть. Я тебе не желаю зла, Георг, но ведь может случиться. Во-вторых, что за работа — арестовывать невинных немецких офицеров? В-третьих, неизвестно, как на арест и расстрел Редлиха посмотрят завтра.
Шлоссер молчал, а Целлариус, сделав паузу, закончил:
— Адмирал будет в восторге, что дело удалось спихнуть службе безопасности. А Кальтенбруннера хлебом не корми, дай разоблачить штабиста. Георг, представляешь сенсацию? В генеральном штабе разоблачен русский шпион!
Пока Шлоссер улаживал отношения со службой безопасности, Скорин и Лота сидели в гостиной. Скорин устроился в кресле у камина. Лота, сидя на диване, чуть в стороне, испуганно смотрела на него.
— Что вы наделали, капитан? А еще говорили, что не смельчак?
— Чтобы убить человека, смелость не нужна. С моей стороны это была скорее слабость. — Скорин подхватил выпавший из камина уголек, прикурил от него, бросил в огонь. — Лота, к сожалению, господа бога нет, нам, грешным, приходится брать в руки карающее оружие.
Вдалеке захлопали двери, раздались быстрые энергичные шаги, Шлоссер буквально ворвался в гостиную.
— Вы родились в рубашке, капитан! — сказал он с порога.
— Идите вы к черту! — спокойно ответил Скорин.
— Я только что спас вам жизнь. — Шлоссер понял, что зря впал в напыщенный тон. — Хватит об этом… — Он взглядом указал Лоте на дверь, девушка встала, но Скорин взял ее за руку, усадил на место.
— Не вы спасли мне жизнь, а я сегодня защитил вашу честь, барон. — Скорин кочергой поворошил угли, и они вновь занялись голубоватым огнем.
— Я устал от вашего фанатизма…
— Подайте в отставку.
— Лота, распорядитесь, чтобы нам подали кофе.
Скорин положил ладонь на руку девушки, и она беспомощно взглянула на Шлоссера.
— Человек с чистой совестью не боится свидетелей, — сказал Скорин. — Палач-садист Вальтер и Георг фон Шлоссер — союзники. Блестящий союз! — Лота почувствовала, что барон не простит ей присутствия при таком разговоре, высвободила руку и вышла. Скорин посмотрел ей вслед. — Очаровательная девушка. Парадокс! Как при фашизме живут такие наивные люди? Если вы Лоту не защитите, барон, она может кончить жизнь в застенках гестапо. — Скорин, хотя и обращался к Шлоссеру, но говорил таким тоном, словно был один. — Я давно вам собирался сказать, зря вы мой арест поручили Маггилю. Зря, барон! — В его голосе звучала явная угроза. — Я человек злопамятный.
Шлоссер стоял за спиной Скорина, и видеть его Скорин не мог. Барон пожал плечами, взглянул на Скорина, как на больного ребенка, усмехнулся.
— Для разведчика вы излишне самонадеянны, барон, — продолжал, не оборачиваясь, Скорин. Казалось, он видит усмешку Шлоссера.
Уверенность и сила исходили от этого сидящего неподвижно человека. Пламя отражалось в его глазах, окрашивало мерцающим красным цветом бледное лицо. У Шлоссера мелькнула нелепая мысль: может, в гостиной прячутся сообщники? Нет, черт возьми, русский один. Его жизнь в руках Шлоссера. Правда, он думает, что переиграл барона, уведомил своих об аресте. Пусть думает. Убивая гестаповца, капитан не сомневался в своей безнаказанности, зная заинтересованность в нем абвера. А может быть, этим актом он хотел реабилитировать себя в глазах соотечественников?
Барон сделал несколько шагов, заскрипели половицы. Почти бесшумно вошла Лота, оставила поднос с кофе, хотела уйти. Скорин остановил девушку.
— Посидите с нами, Лота. В вашем присутствии я становлюсь мягче. Разведчик должен уметь ненавидеть, но не допускать, чтобы ненависть довлела над разумом.
Скорин подвинул к огню второе кресло, он разговаривал так, будто был в гостиной вдвоем с Лотой.
— Нет плохих наций, и вы тому доказательство. Любой народ добр, зачастую доверчив и до поры может быть инертен. Решает судьбу нации все-таки народ. Такие, как вы, Лота. Гитлеры не могут вас победить.
— Демагогия! Набор красивых, ловко подобранных слов! — не выдержал Шлоссер. Он прекрасно понимал, что русский умышленно втягивает его в спор, собирался молчать — и вот сорвался.
Скорин повернул кресло так, чтобы не сидеть к барону спиной, теперь он и Шлоссера видел, и Лоту.
Спора не избежать, Лоту не выслать. Русский добился своего. Шлоссер собрался, будто готовился к рукопашной.
— Ответьте на один вопрос барон, и я признаю себя демагогом.
— Согласен.
— Во имя чего вы, Георг фон Шлоссер, воюете с моей страной?
Шлоссер хотел ответить, что капитан жульничает, ведь разговор идет о роли народа, но, встретившись с любопытными глазами Лоты, замялся. Понимая, что его молчание расценивается как замешательство, барон разозлился. Злость — плохая помощница в споре, он пытался подыскать точные слова.
Пауза затягивалась, становилась зловещей.
— Я вам помогу, барон. — Шлоссера окончательно вывела из равновесия спокойная наглость русского, он покраснел, резко придвинулся к капитану. Скорин улыбнулся.
— Вы говорили, что не верите в лозунг фюрера об избранности арийской расы. Естественно, иначе я бы с вами просто не разговаривал. Тезис нации номер один отпадает. — Скорин и сейчас обращался к Лоте, говорил доброжелательно, чуть снисходительно. Так учитель объясняет на уроке общеизвестные истины. — Захват необходимого жизненного пространства? Лота, каково население Германии? Подскажу: около семидесяти миллионов. С 1938 по 1941 год фашисты поработили 11 стран с населением 142 миллиона человек.
Шлоссер понимал, что теперь уже перебивать русского глупо. Пусть говорит, потом можно будет превратить все в фарс. Как? Плохо слушая капитана, барон стал подыскивать короткую точную фразу.
— Лота. — Скорин окончательно исключил Шлоссера из разговора, обращался только к девушке. Она уже с испугом поглядывала на барона, но слушала русского с интересом. — Не кажется ли вам, что пространства хватало? Третий тезис ефрейтора — на Германию возложена миссия спасти мир от красной опасности. Во-первых, порабощение и уничтожение — после разгрома фашизма станет известно, сколько миллионов французов, поляков, чехов, словаков убили наци, — несколько странная форма спасения, вы не находите? Во-вторых, мы ни на кого не нападали. Я обещал вам помочь, барон, и постарался сделать это. — Скорин выдержал паузу, давая Шлоссеру возможность высказаться. Тот продолжал молчать и Скорин закончил: — Вы можете ответить лишь одно, майор: бароны Шлоссеры — потомственные военные, они сражаются за отечество, когда оно воюет. Не важно, с кем, не важно, за что! За правое дело или неправое! Поменьше рассуждать, точно выполнять приказы! Даже если приказы отдает сумасшедший маньяк-ефрейтор. Ведь сказал же он: «Правдой или неправдой, но мы должны победить. Это единственный путь, он верен морально и в силу необходимости. А когда мы победим, кто спросит нас о методе? У нас и без того так много на совести, что мы должны победить».
Лота, испуганно вскрикнув, зажала ладонью рот, Шлоссер заставил себя рассмеяться.
— Прелестно, капитан. Ко всему у вас и отличная память.
— Да, да! Коммунистическая пропаганда! Я забыл, барон, вы предпочитаете только такой ответ. — Скорин встал, прихрамывая, пошел к двери. — Точнее, не забыл, просто считал вас способным мыслить, а не повторять истерические выкрики Геббельса. — Он задержался на пороге. В книжной лавке я видел сборник его речей, чудесный сафьяновый переплет, пришлю вам завтра же. А правду с неправдой мешать нельзя, даже если этого требуют ваши вожди. Спокойной ночи.
По лестнице Скорин поднимался с трудом, его охватила внезапная слабость. Для одного дня событий было более чем достаточно. Наконец лестница кончилась. В своей комнате он расстегнул мундир и с удовольствием повалился в кресло. Кресло в гостиной было удобнее, но в нем разведчик чувствовал себя как в окопе, на передовой. Сейчас он расслабился, перестал следить за каждым своим жестом. Но отдыхало только тело, мозг продолжал работать. Скорин хорошо знал, что, пока он не проанализирует события минувшего дня, заснуть не удастся. Мозг не успокоится, будет упрямо бить мыслями по нервам.
Сегодня утром… Нет, решение созрело раньше. Очнувшись после сердечного приступа, который его свалил в камере пыток Маггиля, Скорин вспомнил маленького человечка в темных очках с тихим желудочным смехом. Скорин не мог заснуть, не помогали ни таблетки, ни микстуры. Тогда, лежа без сна, Скорин решил, что убьет гестаповца. Наутро он проснулся в приподнятом настроении, как просыпался в детстве в канун праздников и дня рождения. Почему-то больше он любил день накануне. Томительное, прекрасное ожидание.
