Ян Дрда - Однажды в мае
Это случилось двадцать минут пятого. Эсэсовцев ввела в заблуждение тишина на мосту. На другом его конце, у сгоревшей баррикады, появились, словно сказочные водяные, парашютисты в коричнево-зеленых плащ-палатках. Один за другим, с автоматами на изготовку, они ползли по асфальту. Пять… Десять… Потом вдруг словно развязался мешок: между сгоревшей баррикадой и остовом танка на середине моста оказалось сорок или пятьдесят парашютистов. Они ползли и перебегали к громаде обгоревшего танка, некоторые тащили жестянки со взрывчаткой.
Намерения парашютистов сразу стали ясны Франте. Командир эсэсовцев, не желая терять третий танк, решил подложить заряд под остов танка, загородившего дорогу, и еще несколько зарядов — в основание трамвайной баррикады, которую иначе не взять, и тогда путь будет расчищен. Только после этого он и пошлет танки…
За обгоревшим танком парашютисты, ползшие впереди, на несколько секунд остановились. Очевидно, они проверяли, в самом ли деле оставлена трамвайная баррикада. Один из них перебежал дорогу перед танком.
Тишина. Она заманивает фашистов. Вот перед танком их уже десяток, вот они расползаются, как тараканы, по всей проезжей части моста.
Пан Бручек занимает свою позицию, выставив автомат. Теперь ползущие чудища в коричнево-зеленых плащ-палатках перед ним как на ладони. От волнения в носу щекочет, руки ходят ходуном. Ну когда же, когда? Чего еще ждать? Он тревожно оглядывается на Франту и встречает его спокойные, холодные, как сталь, глаза. Палец Франты покачивается, предупреждая: «Нет, нет, еще не сейчас!» Будь это кто-нибудь другой, пан Бручек как следует проучил бы его за такую тактику. Но перед Франтой он смиряется.
Франта немного успокаивается и смотрит на Галину. Отлично! Она совершенно точно поняла, что произойдет, и не спускает ненавидящего взгляда с наступающих эсэсовцев. Теперь перед танком все пятьдесят, весь отряд на мосту. И им некуда укрыться. Ну, ближе! Ну, еще ближе! У Галины не дрогнет рука. Пусть никто из тех, кто под ее прицелом, не ждет пощады!
Странно, уже второй раз, глядя на эту девушку, Франта вспоминает Мадрид. Он жмурит глаза, и перед ним не трамвайная баррикада, а берег Мансанареса в Каса де Кампо и мелкий окоп в гравии среди пробковых дубов. Погибшие товарищи вдруг воскресают — головы их не прострелены, на теле нет ран, они веселы и полны жизни, как тогда… Они здесь, вместе с Франтой, они участвуют в этой битве. Франта невольно тянется к карману за портновским мелком, его рука тихо поднимается к черной крыше опрокинутого трамвая и, не колеблясь, выводит букву за буквой:
N0 РА…
Пан Бручек следит прищуренными глазами за рукой Франты. Ну, ей-богу, старому пройдохе сразу становится ясно, что на уме у этого Испанца! Ведь это самое очень часто писали в тридцать седьмом на заборах и на стенах домов. И за это часто, очень часто полицейские били писак резиновыми дубинками! Вдруг сердце пана Вручена учащенно забилось. Черт возьми, да ведь он сам, помнится, однажды чуть не избил какого-то Франту! Нет, нет, это ошибка! В то время Франта Кроупа был уже там, в Испании! И с сердца пана Бручека словно спадает камень, он чувствует, что искупление близко. Впервые в жизни полицейскому хочется сказать что-то свое, личное. Его короткие, толстые пальцы следуют за движениями руки Франты с мелком. Пусти, товарищ, Бручек дела не испортит, будто молит он жалобным взглядом прищуренных глаз. Взволнованный Бручек вырывает мелок из пальцев Франты и начинает выводить буквы:
NO PASARAM!
Теперь лицо пана Бручека, сияющее счастьем, обращается к Франте. Франта отвечает ему улыбкой, но, в свою очередь, он выхватывает мел, стирает «М» и пишет «N». Вот так, все в порядке:
NO PASARAN![37]
Парашютисты в тридцати шагах. Они больше не боятся немой баррикады, им ясно, что чехи покинули ее. Они забывают об опасности. Настороженность исчезает. Они идут к баррикаде во весь рост. «Gott mit uns!»[38] выбито на пряжках их поясов, за голенища засунуты гранаты. Фашисты наступают шаг за шагом… Глаза пана Бручека горят нетерпением. Взгляд Галины твердеет, как клинок смертоносного кинжала. Фашисты уже шагах в пятнадцати. Франта подает команду:
— За Прагу! За Мадрид! За Варшаву! Огонь!
КОГДА РОДИЛОСЬ УТРО…
Вторник начинался плохо…
Горсточка бойцов Гошека, которая с полуночи до самого утра защищала берег, в конце концов не устояла перед превосходящими силами противника. На одного чеха приходилось больше двадцати эсэсовцев, которые переправились через реку на лодках под прикрытием утреннего тумана. Чехи отступали шаг за шагом, от куста к кусту, от стены к стене, от одной перевернутой плоскодонки к другой, без всякой надежды на подкрепление. Оно не могло прийти ниоткуда, оружия не было. Чехи гибли один за другим, сражались молча и упорно до последнего вздоха. В конце концов уцелели и не были ранены лишь трое: Гошек, угольщик и вагоновожатый.
Мост нельзя было отстаивать по той же причине: где взять людей, боеприпасы? После разгрома парашютистов, которые полегли на асфальте все до единого, Вейдингер послал против трамвайной баррикады еще два танка. Прямой наводкой с середины моста танковые орудия били совершенно безнаказанно в прочную стену трамвайной баррикады. Она стояла долго, но в конце концов вагоны развалились и уложенные в них гранитные кубики брусчатки рассыпались. Испанец, Галина и пан Бручек уползли с баррикады в начале обстрела, чтобы не погибнуть понапрасну. Они были бессильны перед танками.
Обе группы встретились в домике пани Марешовой, где был командный пункт Гошека. На чердаке продолжали дежурить Микат и сержант-пулеметчик. Днем они держали мост под обстрелом, стреляя редко, но точно, и до сих пор не позволили ни одному эсэсовцу перейти мост. Пулеметный расчет остановил также наступление с берега и загнал эсэсовцев во дворы и поперечные улички. Но с танками, которые в упор расстреливали трамвайную баррикаду, ничего нельзя было поделать.
В конце концов пулеметчики сами попали под обстрел с моста, пулемет был разбит прямым попаданием, но Микат и сержант-пулеметчик каким-то чудом остались невредимы. Потом загорелся чердак, и они чуть не задохнулись от дыма и только тогда решились покинуть свой пост. Микат потерял сознание, сержант стащил его вниз, взвалив себе на спину.
— Пулемету пришел конец! — объявил сержант, тяжело вздохнув, и положил Миката на сенник.
Пани Марешова с помощью Галины обмыла холодной водой лицо Миката, который лежал без памяти. Он наконец очнулся и тут же расплакался, как ребенок.
Побледневший после бессонной ночи, усталый от ночного боя Гошек стоял, опираясь о стол. Он чувствовал, что, если сядет, сейчас же заснет, и из последних сил упрямо боролся с дремотой. Он попытался послушать радио. Кто-то говорил хриплым, но торжественно взволнованным голосом:
— Германский министр иностранных дел Шверин фон Кроссиг объявил вчера, седьмого мая, после шестилетней борьбы, о безоговорочной капитуляции всех военных сил… Капитуляция распространяется и на Чехию и на Моравию. Не подчинившиеся и не сложившие оружие будут считаться преступниками и будут поставлены вне закона…
Вагоновожатый, который сидел на корточках под окном, оглядывая предмостье, с иронией воскликнул:
— Гошек, ты слышишь? Война кончена! Вот тебе официальное подтверждение.
Почти одновременно в окне зазвенели остатки стекол, над столом просвистела пуля, ударилась о стену и отбила кусочек штукатурки.
— Они идут на нас, товарищи! Стреляйте! — успел крикнуть вскочивший вагоновожатый, но тут же схватился за голову, в его горле что-то заклокотало, и тело мягко сползло на пол.
Лойза, Испанец, Гошек и Галина быстро распределили места у окон. Эсэсовцы выскочили из соседней улички, перебежали через дорогу и попробовали проникнуть в домик Марешей сбоку. Но последний крик вагоновожатого остановил их. Лойза Адам одним прыжком очутился у того окна, где лежало тело вагоновожатого, и молниеносно выпустил по нападающим эсэсовцам целый магазин. Потом он прижался к полу, а Галина и Франта тем временем заняли удобные позиции. Пан Бручек бросился к дубовому столу с толстой столешницей, поставил его «на попа» перед окошком, как щит, и стоя начал палить отсюда на улицу. Но чехи недолго сохраняли преимущество, созданное их неожиданным отпором. Первым крикнул Лойза Адам:
— Патроны! Черт возьми, дайте мне еще магазин!
— И у меня все! — закричала Галина.
Испанец только пожал плечами. И у него кончались последние патроны. Правда, у пана Бручека за широким обшлагом шинели был еще один полный магазин, но полицейский не хотел делиться своим запасом. Поэтому он сделал вид, что не слышит. Впрочем, возможно, что он и вправду ничего не слыхал.
Едва эсэсовцы опомнились от неожиданности, как подняли оглушительную стрельбу из десятков автоматов. От стола, служившего прикрытием пану Бручеку, так и отскакивали темные щепки. От стен, в которые били целыми очередями, летела пыль.
