Илья Туричин - Сердце солдата
На вопрос фашистского офицера «О чем ты плачешь?» мальчишка ответил:
— Я плачу от обиды,
Что, сидя у костра,
«Не выдержал братишка»,
Подумает сестра.
Никто ей не расскажет,
Пройдя за ветром вслед,
Как умирал мальчишка
Четырнадцати лет.
Петрусь окончил петь. Положил голову на баян, задумался.
— Как умирал мальчишка четырнадцати лет, — повторил Яша. — Когда мне было четырнадцать, я тоже о такой смерти мечтал. Чтоб мучали меня враги, а я бы ни слова. Как Мальчиш-Кибальчиш. И чтобы погиб я геройски и похоронили меня на берегу, над рекой. Пройдут пароходы — салют Яшке, пролетят самолеты — салют Яшке, пройдет пионерский отряд — салют Яшке. Вот, братцы, какая ситуация была. А нынче вот о жизни думаю. Какая она будет после войны… Я смерти не боюсь, а жить — ох как хочется. Во всю силу! Ты как, Микола, жить хочешь?
— Хочу. Я после войны учиться буду.
— Все учиться будем. Слышите, гаврики? — Яша повысил голос. — Кто не будет после войны учиться, тот цену своей крови не постиг. Признаюсь честно — формулировка не моя. Подслушана… — И вдруг повернулся к Коле: — Между прочим, Микола, ты у нас один отсталый элемент, неохваченный. Ты почему в комсомол не вступаешь?
Коля покраснел.
— Да так… Я… собираюсь… Да боязно.
— Что-о?!
— Ведь и не принять могут.
— Кого? Тебя? Да что мы тебя не знаем? Ты это брось, я тебе как потомственный комсомольский работник говорю. На днях собрание будет. Пиши заявление — разберем.
У Коли вдруг перехватило дыхание…
— Кто может дать рекомендацию Гайшику, прошу поднять руку, — сказал Яша.
Руки подняли все.
— Видишь? — торжествовал Яша. — А ты говоришь «боязно». Я, брат, не ошибусь. У меня опыт. Я знаю «вкусы и запросы» масс. Пиши заявление.
Но Коля написал заявление только через два дня. Аккуратно обрезал бритвой клочок серой оберточной бумаги, примостился возле обледенелого пня прямо на снегу и медленно вывел по-ученически круглыми буквами:
«В первичную комсомольскую организацию партизанского отряда им. Черкова, бригады им. Дзержинского от партизана Гайшика Николая Васильевича
Заявление…»
Коля подолгу думал над каждым словом, прежде чем написать его. Подолгу мусолил в губах химический карандаш. Губы стали фиолетовыми.
«…Я еще молод, мне всего пятнадцать лет, но я не пощажу своей жизни для того, чтобы отомстить немецким фашистам за смерть моего отца, за смерть всех отцов и матерей, погибших и в настоящее время страдающих от рук фашистских палачей…»
Ни одна землянка не смогла бы вместить комсомольцев отряда, поэтому собрание проходило в лесу, в ельнике. Комсомольцы сидели и лежали прямо на снегу, с оружием на случай тревоги. Со стороны могло показаться, что это просто походный привал.
Яша зачитал заявление Коли. Его выслушали внимательно. Никто не задавал привычных вопросов: кто может быть комсомольцем да что такое демократический централизм? Никто не просил рассказать биографию. Зачем? Жизнь Николая Гайшика шла на виду у всех. Только какой-то паренек в белом маскхалате спросил:
— Что сделаешь, если встретишь фашиста?
— Убью, — ответил Коля.
Потом вставали молодые партизаны. Говорили коротко, деловито. Они знали Колю, верили ему, готовы были делить с ним последний кусок хлеба и последнюю обойму.
— Предлагаю принять, — сказал Петрусь.
Коля увидел лес поднятых рук. Они будто оттолкнули мороз вверх, к студеному небу. Стало жарко. Коля расстегнул полушубок и улыбнулся от распиравшей его радости. Его приняли в комсомол, в великое братство юности и мужества!
Как он теперь будет драться!..
Собрание шло своим чередом, но Коля, оглушенный волнением, плохо соображал, кто и о чем говорит.
Потом он уловил дружное движение и повернул голову в ту сторону, куда посмотрели все. К ельнику в сопровождении комиссара отряда подходил товарищ Мартын.
Товарищ Мартын поздоровался и обвел комсомольцев внимательным потеплевшим взглядом.
— Так вот, друзья, если позволите, два слова. — Стало тихо-тихо. — Дни Гитлера сочтены. Исход войны предрешен. Но фашисты не хотят сдаваться без боя. Они сопротивляются и будут сопротивляться. Еще немало прольется крови, немало отважных падет в священной битве. — Товарищ Мартын поднял голову, сверкнули глаза. — Я не могу вам назвать точно день и час, когда наши войска нанесут сокрушительный удар на Белорусском фронте. Но час этот близок. И от нас с вами, народных мстителей, во многом зависит успех этого удара. Мы должны парализовать основные артерии, по которым враг доставляет на фронт свежие силы, боеприпасы, вооружение. Взрывать железные дороги, минировать шоссе, создавать «пробки». Поймите и запомните: чем труднее будет фашистам, тем легче нашим, советским воинам. Советский народ, партия верят вам, славному орлиному племени, верят в ваше мужество, в вашу силу, в вашу беззаветную преданность матери-Родине. Весь мир следит за нашей борьбой. Будем же драться с врагом так, чтобы навсегда отбить кому бы то ни было охоту лезть непрошенными гостями на нашу землю. Желаю вам успеха, товарищи! Победа — в ваших руках.
Коля никогда не выступал на собраниях, даже не представлял себе, как это можно говорить, когда на тебя обращены десятки глаз. А тут в голове собрался хоровод хороших, нужных слов, сердце забилось так, словно хотело выскочить из груди, и какая-то сила подняла его на ноги. Машинально он стряхнул с полушубка снег.
— Давай, Гайшик, — сказал комиссар.
Десятки лиц повернулись к Коле, десятки серьезных глаз смотрели на него в упор.
Коля жадно вдохнул морозный воздух. Только что вертевшиеся в голове хорошие и нужные слова разбежались и никак не хотели складываться в фразы.
А товарищи ждали.
И Коля, покраснев, сказал самое сокровенное, что жгло его сердце:
— Смерть фашистским захватчикам!
По хмурому апрельскому небу зябкий ветер гнал сырые отрепья туч. Весь день и весь вечер шел дождь. То крупный и яростный, то мелкий, повисающий в воздухе сплошной мутной пеленой. По полям разлились рябые темные лужи. Оставшийся кое-где в лощинах снег стал похож на огромные пятнистые и ноздреватые куски сыра. Земля в прошлогодних бороздах размякла, превратилась в густую коричневую жижу.
С наступлением темноты восемь партизан вышли из мокрого леса. Впереди оставалось самое трудное — пересечь голое унылое поле, чтобы выйти к железной дороге в намеченном месте, возле поворота, в трех километрах западнее Ивацевичей.
Партизаны шли медленно, увязая в грязи, с трудом отрывая от липкой земли подошвы сапог.
Наконец шедший впереди командир отделения Петрусь остановился.
— Все. Дальше вместе идти нельзя. Накроют. — Он повернулся к Яше и Коле. — Ну, двигайте. В случае чего — поддержим. И старайтесь перехватить эшелон в самой горловине, в овраге. Чтобы потом фрицы неделю путь расчищали.
Двое партизан кивнули и, пожав руки товарищам, молча ушли в сгустившуюся темноту.
Впереди, в зеленой шинели, перешитой партизанским портным из немецкой, шел Коля — первый номер. За ним, в черной шинели полицая, — второй номер, Яша.
У Коли в одном кармане шинели — деревянный ящичек вроде ученического пенала — противопехотная мина, в другом — аккуратно завернутый в тряпочку капсюль-детонатор.
У Яши в руках сверток, перевязанный веревкой, — двенадцать килограммов тола.
Чем ближе подходили Коля и Яша к железной дороге, тем осторожней и медленней двигались. Наконец Коля остановился, сделал знак рукой. Оба легли на мокрую землю и поползли. Холодная жижа просачивалась в рукава шинели. Впереди появилась черная полоса — низкорослый ельник, насаженный вдоль железной дороги. Они подползли к нему и залегли. Запахло мокрой хвоей. Холодные капли стекали за шиворот. Оба поежились и замерли: между ельником и железной дорогой мерным шагом шли двое автоматчиков: патруль.
Коля ткнулся лицом в мокрый шершавый рукав шинели. Закрыл глаза. И сразу отчетливо представил себе этот участок железной дороги: две колеи рельс будто врезались в землю, тускло светились внизу в овраге. Налево, метрах в трехстах отсюда, — поворот, и рельсы скрываются за косогором.
Надо незамеченными спуститься вниз к рельсам. Вырыть возле шпалы ямку, заложить в нее заряд тола. Между рельсом и зарядом установить противопехотную мину с капсюлем-детонатором. Рельс прогнется под тяжестью паровоза, приведет в действие несложный механизм капсюля-детонатора. И в ту же секунду от детонации взорвется заряд тола, и все полетит на воздух — рельсы, шпалы, земля, паровоз. Если здесь, в овраге, подорвать эшелон, нескоро фашисты восстановят движение. Место для диверсии выбрано с умом.
